– Иди, гнида, сюда! – поигрывая желваками скул, выпаливает мне в знак приветствия Бабон, и за его спиной вырастает маленький Петушок.
– А вот и наш Сундучок… – привычно фиглярничает Петушок, – дай, Сундучок, поиграть… – и, навалившись, Бабон выхватывает у меня кий.
Я бросаюсь на Бабона и, вцепившись в кий, тяну его на себя.
Бабон его поворачивает и, вывернув до упора, отсекает от него пальцы. Хватает меня за шиворот и, пригнув к столу, проводит моей щекой по сукну. Сгребает пятерней пирамиду, и несколько шариков, точно давая от Бабона деру, укатываются по лузам.
– Ну что, Сундучок, – все продолжая кривляться, улыбается Петушок, – проиграл…
Я бросаюсь на Петушка, но Петушка голыми руками не возьмешь: выскользнув из моих объятий, он, как подкошенный, валится на землю. Лежачего не бьют.
Кий валяется на земле, и я поднимаю глаза на Бабона. Но Бабона уже нет. Петушок выползает из-под стола и, отряхнув свой вельветовый костюмчик, испаряется.
Анисим топчется на месте и, сощурившись, изображает невтерпеж.
– Сейчас… – и чуть ли уже не приплясывает, – сейчас обоссусь…
И в результате остался один я. Вот это я уже понимаю. Буду теперь играть сам с собой. Как на чертежной доске. Где каждая пуговица – футболист.
Первый удар по мячу делает Эдуард Стрельцов… Сейчас влеплю в дальнюю лузу «свояка», и, точно «банка» в «девяточке», затрепещет в сетке шар!
И потом десять копеек тоже на дороге не валяются.
Но пирамида оказывается какой-то худосочной. Всего девять шаров.
А где же остальные? Наверно, в сетках. Но лузы, сколько я их ни выворачивал, так и остались пустые.
Но мне же их сдавать девочке из кассы. И что я теперь ей скажу?
Скажу, ведь это же совсем не я… но вы не беспокойтесь… Мы только немного поиграем… и я вам все принесу…
Но, покамест раскачивался, бильярд уже, оказывается, успели убрать. И все, что не влезло в карманы, пришлось добирать на детской площадке при Клубе железнодорожников. Где-то за Курским вокзалом. Анисим потом рассказывал.
А меня за неспортивное поведение туда не взяли. И «чтобы, мразь, не выступал!», Бабон устроил мне между лопатками «штопор». А в садике Милютина теперь напрокат остался только настольный теннис, и, несмотря на то что шарик там всего один, Бабон не пожалел бы и его. Но для этого на помойку, помимо двух листов фанеры, необходимо еще выбросить с двумя ракетками и сетку со струбцинами.
Зато у нас теперь своя детская площадка и, вместо девочки из городского дома пионеров, обязанности кассира исполняет Бабон. И, помня цифру десять, ничего не стал менять. Правда, десять копеек надо платить не за шестнадцать, а всего за один шар. И в результате у нас теперь всегда не хватает шариков.
Как правило, Анисим платит наличными, а я за каждый шар отстегиваю по «Золотому ключику». А если «Золотой ключик» заело, тогда вместе с мандаринами отслюниваю Бабону сосиску. Или ватрушку из творожной массы. Нам иногда Дуняша готовит на завтрак. Но, несмотря на такое питание, Бабон почему-то всегда голодный. И вместо кия выдает нам палку от метлы. Или, на худой конец, от швабры.
3
Я срываю подвернувшийся лист и, прежде чем засунуть в карман, держу его у себя на ладони.
Из листьев, что растут у нас на даче, я не узнаю ни осину, ни ольху, ни рябину. И даже не узнаю березу. Покамест не увижу кору.
Зато сразу же узнаю лист клена. Потому что он растет на майке Рэсса Ковальчука. И жизнерадостный Озеров все за него переживает. Какой он «джентльмен». Недаром же его прозвали Кувалда. (И «своим поведением только позорит коллектив!»)
Кленовый лист на груди у Кувалды огненно-рыжий, а у нас на газоне – с каким-то серым налетом. Наверно, пыль. Да и вообще совсем не клен. И если попробовать на язык, то проступает красно-коричневая слюна.
4
Зато на майке Всеволода Боброва растет Серп-и-молот. И у Новеллы Матвеевой даже есть такое четверостишие:
Земной рабочий молот
упал на лунный серп…
Какие силы могут
разрушить этот герб?!
Вот это уже другой разговор.
5
Я закрываю глаза и, «мотая» в подражание «Петухам» во все стороны «шеей», на весь Покровский бульвар «возвышаю свой крик»:
– Па-зво-о-ль! Па-зво-о-ль!! Па-зво-о-ль!!!
Своим вдохновением я напоминаю старьевщика, что с мешком на плече чуть ли не с самой Солянки обходит подряд все дворы и чуть ли не на всю Хитровку заводит свою шарманку.
– Старье бер-е-е-м! Старье бер-е-е-м!! Старье бер-е-е-м!!!
И мне почему-то казалось, что сочетание старьеберем – имя существительное.
Но вместо вертлявого Петушка, толкая перед собой коляску, из подвала выползает тетя Гюльнара.
– Разбудишь Фатима!.. – укоризненно ворчит тетя Гюльнара. – Зачем кричишь?.. – и, погрозив мне пальцем, увозит спеленатую Фатиму на бульвар.
Хлопая крыльями, на замызганное сукно идет на посадку ворона и, работая клювом, обновляет у себя под мышками гардероб. На мусорном баке всклокоченные воробьи разучивают в четыре рулады этюды…
И если бы не моя трель, то не успел бы я дотронуться на подкладке до молнии, как из окна соседнего подъезда, напоминая деревянную кукушку, тут же выскочила секир-башка и, мотая баклушей, голосом Петушка пропела бы мне ку-ку.
– Ваши карманы! Ваши карманы!! Ваши карманы!!!
И все мои сбережения, включая и те, что притырены в пистон, тут же бы накрылись не совсем красивым словом.
Такое у нас теперь правило. В любое время года.
Правда, для Бабона никаких правил не существует. Зачем еще какие-то правила, когда и так все по карману. Навалится прыщавой скулой – и, стиснув зубы, можно смело шептать «бессаме мучо»…
А с 1 мая еще добавляется «Ваша зелень!», и, во избежание незапланированных неприятностей, в качестве документа необходимо предъявить хотя бы квиток лепестка. Или огрызок травинки.
Но зачем Бабону травинка, когда и так все трын-трава. И тут уже не спасет и кремлевская елка.
…Я нащупываю пальцем ноги четвертак. Все в порядке – на месте. И, размахивая пустой авоськой, выскакиваю из подворотни.
Кажется, пронесло.
6
Напротив Казарменного переулка обычно мы прыгаем на «Аннушку».
В прошлом году Анисим уже успел прыгнуть, а я все примеривался, и трамвай после поворота пошел на разгон. И не успел я еще ухватиться за поручень, как ноги сразу же поволокло под колеса, а руки все сползают и сползают…
И какая-то женщина даже закричала, и хорошо еще, трамвай успели остановить. И Анисим успел убежать, а выскочивший из вагона водитель успел меня схватить за воротник и чуть не оторвал мне ухо.
7
На платформе станции «Кировская», изображая светофор, маячит местный дурачок и, сколько я себя помню, держит на палочке кружок.
Когда подходит электричка, кружок всегда красный – и створки двери раздвигаются. А когда им съезжаться, кружок переворачивается – и теперь он уже не красный, а зеленый.
– Гат-о-о-ф!.. – густым и зычным басом малолетний Левитан дает последнюю отмашку… И, победно прогудев, электричка скрывается в туннеле…
8
Я люблю улицу Горького, где выходят на «хил» «клеить чувих» в клетчатых «дудочках» «стиляги», когда на фоне «аэродрома» из Тбилиси с отогнутыми краями плывет мексиканская шляпа и в окружении белобрысых «колдуний» под портативный приемник из Риги в техасской ковбойке «отбацывает» «буги-вуги» перламутровый борец за мир.
Зато когда выходишь «на Покровочку», то у каждого встречного сверкает «фикса» и под треугольником челки – белое кашне. И возле каждой подворотни – своя скульптурная группа. Как напишет потом Иосиф Бродский, «и мертвецы стоят в обнимку с особняками». Хотя какие на Покровском бульваре особняки?
Когда идешь по улице Горького, то обязательно купишь себе пломбир. А не какое-нибудь «молочное» или «фруктовое». И никто у тебя не канючит «оставь». И главное, что никогда не встретишь Бабона.
9
Под разлапистой люстрой Елисеевского на прилавке брауншвейгская колбаса. Точно такая же, как и в нашем заказе. Вперемежку со швейцарским сыром и маслинами из Португалии.
Раньше давали бесплатно, а с прошлого года бесплатно только одной бабушке Груне, и теперь нам приходится вынимать свои кровные из чулка. Правда, со скидкой это в три раза дешевле. Но все равно обидно. И мама даже хотела пожаловаться Клименту Ефремовичу, и на День пограничника я ему отрепетировал дуплет в середину. Но покамест телились, Клименту Ефремовичу уже успели «заделать козу». Еще спасибо, что не поставили к стенке вместе с товарищем Берия.
Я становлюсь в очередь и засовываю руку в карман. Четвертак на оплату заказа из ботинка уже давно вынут. Еще на эскалаторе. И вдруг слышу до боли знакомый голос.
– Ваши карманы… – стыдливо потупившись, скромно улыбается Петушок, и, застигнутый врасплох, я протягиваю купюру кассирше.
10
А Петушок меня все-таки пожалел. И на следующий день еще и получил в подарок диковинные маслины. И даже дал попробовать Кольке Лахтикову. И Бабон тоже пронюхал и потребовал вознаграждения и себе. «Чтобы, позорная тварь, не утаивал…»
