– О, Толечка, ты еще не знаешь, на что способна эта женщина! Ты еще слишком многого не знаешь, Толечка…
– Зверь! – обращаясь к папе, скрежетала на веранде зубами мама. – Какой же все-таки твоя мамаша зверь… Она зверь. Она настоящий зверь. Волк!
5
Когда мама уезжала в Москву, бабушка Лиза срезала в нашем саду пионы: «Или я не имею права на участке своего сына сорвать себе розочку!..»
Возвратившись и обнаружив следы преступления, мама пришла в ярость и, чуть бабушку не пристукнув, устроила папе скандал.
Папа заткнул уши и выскочил из спальни. Мама пронзительно вскрикнула и рухнула на пол. Я подбежал к маме и стал ей делать искусственное дыхание. Мама закатывала глаза и судорожно хватала ртом воздух.
Я положил на мамин лоб руку и попытался маму успокоить:
– Мам… ну, че ты… а, мам…
Потом прибежал на веранду и закричал:
– Пап, иди скорее… маме чего-то плохо…
Папа сидел в шезлонге и продолжал читать газету.
6
Я открыл холодильник, и у меня загорелись глаза: пересчитанная еще со вчерашнего ужина, на блюдце розовела ветчина.
Облюбовав самый аппетитный кусок, я разодрал его на две части и ту, где побольше мяса, проглотил.
Снова пересчитал и успокоился. Все в порядке – четыре; и, наклонившись к табуретке, поводил по дну ведра черпаком. Схватил ведро за ручку и тут же его бросил обратно. Дуняша приедет и наберет.
Под трубой колодца, чтобы ни капли не пропадало даром, стоит корыто. Можно набрать и оттуда, но вода там уже какая-то зеленая. И еще ржавчина.
Сейчас бы включить мотор, но папа, когда уезжает, всегда его отключает: Дуняша может перепутать кнопки. И потом, энергию надо экономить. Придется качать.
С тазом наперевес из халупки вылезла бабушка Лиза и, выплеснув грязную воду, выпрямилась.
Если бы увидела мама, то скандалу бы не миновать. Бабушка всегда норовит вылить помои к нашему крыльцу.
Я повернул голову, и бабушка мне сказала, что скоро она умрет. Она сказала, что скоро я увижу ее холодный труп. Бабушка еще немного постояла и стала ругать маму.
– Готыне, – сказала мне бабушка Лиза, – если бы ты только видел, как надо мной издевается эта страшная женщина!
Вернувшись на кухню, я прицелился: заброшу или не заброшу? Черпак ударился о ведро и, отскочив, укатился под лавку.
Так все-таки где же от спальни ключ, куда они его прячут? Я все никак не могу проследить.
В тамбуре я уже смотрел, перебрал там все банки и корзинки, но так ничего и не обнаружил. А из одной банки даже высыпал крупу: а вдруг маскировка?
А может, за подкладкой? Но и за подкладкой тоже ничего не оказалось. Я повесил шляпу на место и снова вернулся на кухню.
Кажется, сказал им, чтобы ехали прямо с утра, мы же договорились. Сема будет «толкать», а Анисим ему помогать. Надо приготовить стаканы. А сам я, пожалуй, воздержусь. А то еще узнают. Все-таки некрасиво: мама-то ведь полковник.
Сема все еще, негодяй, торговался, чтоб каждому по-братски. И за работу им даже больше. Но я с ним не согласился: кто хозяин – он или я? И тогда решили по справедливости. Что мне половину.
Сейчас бы уже собрали килограмма по три. А может, и по четыре. А теперь жди, когда Дуняша снова уедет в город. Сегодня она поехала за пенсией.
У Дуняши на маму зуб. Раньше ягоды собирала она, но бабушка как-то ее попутала: часть ягод Дуняша отсыпала себе в фартук. Бабушка рассказала папе, а папа – маме. И мама вызвала Дуняшу на ковер и сказала:
– Ты, Дуняшенька, будешь теперь ягоды только продавать. А собирать будет Толюн.
И мама стала мне платить по рублю за стакан. Потому что это выгоднее. Все равно со стакана Дуняша наворует больше. А на базаре стакан черной смородины идет за трешницу.
Конечно, с Дуняшей можно и поделиться, но лучше не связываться.
Я опять открыл холодильник и на этот раз наткнулся на сметану; вытащил банку и отнес ее на веранду.
Мама говорит, что ей сметаны не жалко и дело тут совсем не в сметане. Просто кушать сметану ложками – признак дурного воспитания. А когда люди дурно воспитаны, то с ними просто неприятно сидеть за одним столом.
И вдруг я услышал папин голос. Папа ругался, что кто-то не закрыл калитку. Сейчас начнет расследование.
Я схватил банку и рванул на кухню. А ложку забыл на столе. Вспомнил и хотел возвратиться: она ведь в сметане. Но было уже поздно. Мама услышала, как я захлопывал холодильник, и сиганула наперехват.
Выскочив с черного хода, я кинулся вокруг дома на веранду. Мама была на кухне, а папа открывал спальню. Опять прозевал, откуда они достают ключ. Я схватил со стола ложку и засунул ее в карман.
В это время раздался свист, и, сорвавшись со ступенек крыльца, я побежал к забору. За калиткой стоял Анисим. В нескольких шагах от Анисима улыбался Сема.
Я подошел к Анисиму и пожал ему руку. Анисим тоже заулыбался. Он спросил:
– Ну, как?
Я насупился:
– Как, как… Никак! Вы бы еще подольше телились. Родичи приканали…
Сема перестал улыбаться. Он посмотрел куда-то в небо и процедил:
– Ну, и потрох же ты… ну, конек…
Потом немного подумал и выругался матом. Я тоже выругался матом. Надо было уже возвращаться.
Я предложил:
– Пускай Сема стоит на атасе, а ты, Анисим, лезь. Хоть вишню пожрете…
Анисим повернулся к Семе и заморгал:
– Ну, чего?
Сема снова выругался матом.
Я отвернулся:
– Ну, ладно, я пошел… – и возвратился на веранду.
Мама накинулась:
– Ты где это такое был?
Я отмахнулся:
– Что, нельзя сходить в туалет…
Подошел папа и начал допытываться насчет калитки. Папа был раздражен.
Я протянул резину:
– Чего открывал?..
Папа нахмурился:
– Что чего?
Мама прищурилась:
– Наверно, старуха. Больше некому.
Старухой мама называет бабушку Лизу.
Папа рассердился:
– Черт его знает что такое! – и пошел выяснять.
Мама заорала:
– Гриша, недолго! Я уже наливаю… – и полезла за тарелками.
И вдруг с улицы раздался крик:
– Вера Иванна… а, Вера Иванна… У вас в саду жулики!..
Мама выронила поварешку и с перекошенным от злости лицом и со словами «Ах, мерзавцы! Ах, мерзавцы!» бросилась к двери. Я рванул вслед за мамой. С той стороны забора послышалась возня и завершилась напористым лаем.
Мы выскочили за калитку: в нескольких шагах от Семы поближе к Анисиму ругались два дачника. У одного на поводке рычала и вырывалась собака. Второй дачник размахивал руками и что-то выкрикивал. Собака разорвала ему штаны.
Сема смотрел на второго дачника и нагло улыбался. Руки у него были в карманах. Анисим держался независимо. Одной рукой он деловито подпирал подбородок, а другая у него была за спиной.
Мама подбежала к Семе и схватила его за шиворот. Она все выкрикивала:
– Ах, мерзавцы! Ах, мерзавцы!
Собака натянула поводок и бросилась на маму. Первый дачник закричал. Сема вырвался от мамы и выругался матом. Из-за калитки появился папа.
Папа подошел к Анисиму и предупредил:
– Славка, чтобы с сегодняшнего дня и духу твоего здесь не было!
Анисим подбоченился:
– Во-первых, не Славка, а Слава…
Папа отрезал:
– Сопляк!
Мама бегала вокруг Семы и все продолжала выкрикивать:
– Ах мерзавцы! Ах, мерзавцы!
Собака продолжала лаять.
Я вытащил из кармана ложку и выбросил ее в кусты.
7
А осенью, когда мы приехали в Москву, Анисим решил папе отомстить. Анисим достал тряпку, потом он на нее помочился, а потом намотал тряпку на швабру, а швабру приставил к нашей двери. И теперь, если кто-нибудь откроет, то швабра обязательно свалится.
Анисим подкараулил, когда папа был дома, и позвонил. Но открыл я. И швабра вместе с тряпкой, на которую Анисим помочился, свалилась и заехала мне прямо по кумполу.
Покровский бульвар
1
Смеркается. В подворотне пустынно. С нависшего над бульваром неба падают редкие хлопья. Хлопья ложатся на ветки тополей. На ветке сидит ворона. Над вороной мигает транспарант.
Выходит Скоморох. В засаленных космах овчины неряшливый полушубок. Ухо ушанки сдвинуто на лоб. Что-то высматривает. Возле урны натыкается на консервную банку и носком башмака подталкивает ее на свет.
Трезвоня и лязгая, со скрежетом проносится «Аннушка». Транспарант пощелкал и потух. Ворона закаркала и улетела.
Скоморох пробрасывает себе на ход и, сложившись в замахе, бьет с разворота левой. Вытаскивает банку из ворот и, протарахтев обратно к фонарю, теперь лупит правой…
2
Стемнело. Появляется Двор Иваныч. Двор Иваныч – карманник. Его только недавно освободили.
За Двор Иванычем тянутся и остальные: Андрюша, Бабон, Петушок. Пристраиваемся и мы с Анисимом.
Теперь нас уже солидная компания. Сначала мы молчим.
Скоморох долбает банку. Андрюша выкурил чинарик и с чувством собственного достоинства цыркает. Он старается попасть в урну.
Попадет или не попадет?
3
Молчание нарушает Двор Иваныч.
– Скоморох, а, Скоморох… – мечтательно тянет Двор Иваныч, – по маленькой, а, Скоморох?
