Особенно Энни тревожили те символы, которые вырезал на себе Мираж, равно как и те, что вслед за символами на его теле, появились на земле ночью. Казалось бы, она должна была наплевать на то, что именно они означали, главное, она прекрасно понимала, что что-то злое, что-то, от чего простым смертным, как она, лучше держаться подальше. Но против ее воли некоторые из символов поднимались из глубин ее памяти и пылали так ярко, словно она видела их вживую, и даже того ярче. Они вытесняли ее мысли, отбирали ее время. Девушка будто впадал в ступор на секунду или несколько, а когда приходила в себя — оказывалось, что прошло куда больше времени, чем говорили ее внутренние часы. С трудом у нее получалось развеивать приходящие ей на ум символы, почти мгновенно другие или те же знаки приходили на смену развеянным. Энни не знала, что они значили, она лишь хотела, чтобы это кончилось, хотела, чтоб ее оставили в покое.
Незаметно пролетело время до обеда, и на нем она кушала вместе со всеми какое-то мясо, даже не различила его по вкусу и не проследила, чем это было прежде, как обычно делала. Она жевала и глотала какую-то дичь, просто, но отлично приготовленную, до тех пор, пока не наелась. Где-то несколько часов спустя, Энни затруднялась определить точное время, к ней подошел Мираж и, сказав ей что-то, чего она не расслышала, принялся размазывать по ее сыпи какую-то серую массу. Она сначала слабо воспротивилась ему, но вскоре уступила. Рука Миража была совсем как у человека, такая же теплая и мягкая, не как у Франко ночью, не как у мертвеца. Его прикосновения напомнили ей о Кавалерии, и она впервые за весь день задумалась о том, как он там. Но тут же одернула себя, вспомнив, что она его ненавидит. Она была теперь еще более рассеянной и непостоянной, чем обычно. Настолько изменилась, что даже сама заметила свою ветреность.
— Простите, Босс… Это ведь мазь для кожи, так? — Энни вздрогнула, не узнав говорившего, а после вздрогнула еще раз, осознав, что не заметила, как Даффи подошел. Да, это был именно он, очень редко Даффи обращался к кому-то, почти всегда он просто молча следовал приказам, только если дело не представлялось ему слишком опасным, как тогда у Змеиного каньона. И теперь, как в тот раз, когда он отказывался лезть на утес, видимо, что-то очень беспокоило его, раз он решился подойти к ним и подать голос.
— Полагаю, что можно и так сказать, — ответил Мираж, нахмурившись, — а почему ты спрашиваешь?
— Да дело в том просто, сэр… — маленькие глазки хорька блеснули и забегали, он потянулся рукой, чтобы почесать затылок, но тут же скривился от боли: — Видите ли, у меня с рукой что-то странное твориться в последнее время… Вот, лучше сами посмотрите, а то я, как вы, по-научному, говорить не мастак! — и он показал Миражу свою ладонь.
Бугры на ней выглядели куда хуже, чем сыпь на щеке Энни. Они надулись и пульсировали, и кажется, даже еще увеличились с того момента, как Энни их видела за завтраком. Хотя она теперь уже сомневалась во всем, что видела, и в том, что видела вчера, в том числе. Она будто застыла на пограничье между ложью и правдой, живя одновременно и в реальном и в выдуманном ею мире, отчего реальные факты, фантазии и домыслы постоянно переплетались между собой и путались. Она знала, что когда-нибудь это измениться, но не знала, когда наступит этот момент, что не мешало ей с нетерпением ждать его.
— Действительно, странно, Даффи… — сказал Мираж, внимательно осмотрев его руку. — Ты, наверное, мне не поверишь, но кажется у тебя на руке растут грибы.
— А разве такие бывают? — спросил удивленный Даффи. Он знал, как отличить мухомор от белого гриба, а лисичку от поганки, но не больше этого.
— Представь себе, да! Бывают, и не такие, — ответил Мираж.
— А хоть бы и так, мне, по правде сказать, все равно, сэр. Гриб, — так гриб, какая разница? — пожал плечами Даффи, — лишь бы этот зуд, наконец, прошел! Вы ведь поможете мне, правда? А то я уже из последних сил терплю. Сказать по правде, хочется руку взять так и оттяпать — до того оно меня разобрало. Я как Дадли сказал, так он сразу за нож схватился — ему, понимаете, только повод дай… Но и я не железный, я был уже готов и правда руку дать на отсечение…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— А вот этого не надо, Даффи! С этим не спеши! Рука тебе еще самому нужна. О чем вопрос, помогу, конечно… Чем смогу, тем помогу! На общее благо ведь трудимся, — ответил Мираж. — Но скажи мне вот что, приятель, ты не трогал случайно чего-то необычного в последние дни? Ну, знаешь, какой-нибудь предмет, из поверхности которого мог занести споры в кожу? Просто, если это гипотетическое что-то еще в лагере, то его следует убрать из него поскорее, чтобы кто-то еще не дотронулся случайно и не подцепил заразу, смекаешь?
Лицо Даффи покраснело, капля пота появилась на его лбу и скатилась вниз к подбородку, окурки бегающих глаз загорелись, их зажгла жадность бандита. Он машинально сунул руку в карман и нащупал в нем золотой глаз Билла. Нет, он не был готов с ним расстаться! Чтобы скрыть свою находку Даффи, тут же опомнившись, сунул в карман и вторую руку, замаскировав этим первое движение, и, вперив глаза в середину лица Миража, сказал уверенным тоном: — Боюсь, что нет, босс! Я ничего такого не припоминаю… Нет, сэр, даже и не знаю, чтобы это могло быть…
— Хм, не знаешь, значит? — спросил Миража, пристально глядя Даффи в глаза. Тот не продержался и трех секунд, и вперил взгляд в землю. — Хорошо! — хлопнул Мираж в ладони, выводя громким звуком Энни из оцепенения, она опять погрузилась в себя. — То есть плохо, конечно, — добавил он, — но хорошо, если ты не помнишь, то у меня к тебе больше нет вопросов, — давай сюда свою руку…
Даффи протянул ему ее, и Мираж использовал остатки мази, которой заготовил с запасом. Когда он закончил обрабатывать рану, Даффи с удивлением и радостью несколько раз сжал и разжал ладонь.
— А ведь и правда помогает, сэр! — сказал он. — Только намазали, и вот уже эффект есть! Вы прям волшебник, босс, вы знаете?
— Рад, что сумел помочь, — сказал Мираж и, хлопнув его по плечу, удалился, а Энни долго смотрела ему в спину, а после опять забылась.
Последующие несколько дней Энни провела словно во сне. Лагерь жил обычной жизнью, внешне и она жила, но не внутренне: символы по-прежнему не оставляли ее, все чаще и все глубже она погружалась в себя. Девушка чувствовала, что ее нынешнее состояние связанно с тем, что происходило со Старым падубом. Дерево все больше клонилось в сторону. Теперь она понимала, что нечто росло под ним, но кажется, никто, кроме нее, не замечал этого, а когда она хотела сама заговорить с кем-то об этом, что-то накатывало на нее, и она забывала, зачем подходила к человеку. Просто стояла и смотрела на него молча, ничего не отвечая, когда к ней обращались, и только когда потревоженный ею человек отходил от нее сам, она приходила в себя.
Энни едва ли понимала хоть одну тысячную долю того, что происходило. Однако несомненным для нее было одно: то, что начал Мираж в ту ночь, еще не закончилось. Черная туча не являлась конечной целью ритуала, но была лишь его частью, переходным звеном между началом и концом. Все это был какой-то цикл, логики которого она не понимала, единственное, что Энни знала точно — это то, что очень скоро цикл должен был завершиться, тогда круг замкнется, и что-то случиться, что-то очень плохое, и если к тому моменту они все еще будут здесь, это что-то настигнет их, и не все переживут столкновение с ним.
Дни шли, тревога Энни возрастала, зловещий мрак распространился по долине, как если бы крона старого падуба отбросила тень на все Лоно, так было теперь, так теперь чувствовалось. И даже разбойников проняло, они ощутили наконец, что что-то назревает. Бандиты озирались, посматривали по сторонам с тревогой, проверяли свои ружья и револьверы, но не могли найти рационального объяснения той смуте, которая их охватила, и поэтому игнорировали ее. Они привыкли иметь дело с пулями, законниками, конкурентами — в общем видимыми врагами, и это перебивало их чутье, мешало им увидеть ту картину, которую видела Энни. Они и она жили физически бок о бок, но духовно в разных мирах, и только Энни знала об этом. По иронии судьбы или кого-то, ответственного за их невзгоды, ее больше других посвятили в секрет того таинства, в которое все они были вовлечены, но она не имела языка, чтобы поделиться своими знаниями с остальными. Они же расточали драгоценное время на мелочи, то, что на самом деле было важно, оставалось вне поля их зрения вплоть до рокового дня, когда гнойник, который вызревал под Старым падубом, прорвало и то, что сидело в нем, вылезло наружу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
