Мираж превратился в черную, облепленную насекомыми фигуру. Вдруг он поднялся с колен и словно вырос, увеличился в размерах, он был теперь почти такого же роста, как Трентон, брат Форреста, а то и выше его — люди такими высокими не бывают. И стоило ей подумать об этом, как он вырос еще сильнее, и все больше мух, из тех, которым не нашлось места на его теле прежде, садились на него теперь, когда он увеличился в размерах. К Миражу выползали не только мухи: из-под коры Старого падуба, из разломов в земле, из самих ее недр, выбирались насекомые. Все то, что сбежало из тела Франко в день его похорон, выползало к Миражу и забиралось на него. Насекомые не боялись света, подобно мертвым, они все прибывали и прибывали, как из оскверненного рога изобилия, ничто не могло остановить их.
Энни и Кавалерия, спустившись вниз с холма, поднялись на ноги и побежали. Он бежал без оглядки, изредка она оглядывалась. Каждый раз перед тем, как оглянуться, она думала: «Ну вот и все, проклятый холм и это существо далеко позади!», но нет: пусть расстояние между ними увеличивалось, каждый раз оглядываясь, она видела это. Оно продолжало расти. Это был уже даже не гигант или великан, а нечто несуразное, масса без четких контуров, такая огромная туча. Она будто хотела заполнить собою все Лоно, а после «родиться» из него, выйти за его пределы. Энни не сомневалась, такие роды сатана бы принял лично! И только саранча не влилась в эту массу — худшие из грехов Франко преумножились во сто крат и были достаточно сильны, чтобы жить и сеять хаос и смуту вдалеке от сотворившего их.
В последний раз Энни обернулась из-за того, что тьма догнала их, словно дракон расправил крылья над ними. Это случилось внезапно, Кавалерия лишь немного сбавил темп, а после вернулся к прежней скорости, молча приняв новые условия игры. Она же обернулась и обомлела, так что Кавалерии пришлось подхватить ее на бегу и до лагеря нести на руках: это смотрело на нее. Огромные желтые глаза с красными зрачками прорезались из черной массы насекомых, каждый с дирижабль размером или даже лунный диск. Дьявольская улыбка растянулась на весь горизонт, ее подчеркнула Арка седла, придав игловидным зубам из чистого золота форму улыбки, да и то — акульей, а иначе бы это была просто гигантская пасть. Туча к тому моменту затмила все небо, поглотила даже Деву и Безымянного. Внутри нее мерцали изумрудные молнии, но вместо озона от такой грозы пахло разлагающейся плотью. Как бы там не называли такие ночи, когда Безымянный и Дева на небе вместе, для Энни это была ночь страха, а не любви. До утра она провалялась в полудреме, ей все чудился в раскатах грома адский хохот.
Когда они вернулись в лагерь, Мираж спокойно спал на своем месте, а в небе не творилось никакой чертовщины, только черными тучами его заволокло. Всю ночь Кавалерия просидел возле Энни, даже когда Терри Рыбаку пришло время сменить его, он не разбудил его, а продолжил сидеть над ней. Пробуждение девушки сопровождалось кваканьем лягушек и топотом человеческих ног. В плену у утренней неги, она позабыла о том, что случилось вчера. Лишь что-то смутное тревожило ее, но стоило Энни открыть глаза, как тут же сознание вернулось к ней, а вместе с ним и осознание случившегося. Она подорвалась, как утка от ружейного выстрела, теплая мужская ладонь почти сразу же легла на ее плечо. Словно от настоя валерьяны, от нее по телу Энни разошлось спокойствие. Она посмотрела на обладателя ладони и улыбнулась — да, это был он, не мог быть никто иной. И хотя лицо и глаза Кавалерии не выражали ни усталости, ни тем более укора, Энни тут же поняла, что всю эту ночь он охранял ее сон. Она вспомнила, при каких обстоятельствах потеряла сознание и с легкостью достроила все остальное от этой исходной точки до ее пробуждения. Она тут же простила ему вчерашнее отступление, на месте трусости в ее приговоре ему, а разом с ним и их любви стояла теперь забота о ней — это Энни понимала, это оправдывало все. Сам приговор превратился в похвальную грамоту и разрешение на их союз. С благодарностью ее маленькая женская ладонь легла на его большую мужскую, и в этом простом жесте, в поразительной нежности ее кожи Энни выразила множество несказанных слов.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Они смотрели в глаза друг другу где-то с полминуты, прежде чем чье-то тактичное покашливание нарушило момент единства между ними. Энни обернулась и вздрогнула: позади нее стоял Мираж, в одной руке он держал котел, а в другой — лягушку, он сжимал ее пальцами за лапку. Лягушка вела себя более чем флегматично, она совершенно не пыталась вырваться, тупо смотрела во все стороны своими глазами навыкате и изредка подергивала лапками. И Энни, глядя на нее, вспомнила зайца, которого Мираж ночью принес в жертву и который вел себя совершенно противоположным образом, так, по цепочке воспоминаний, Энни дошла до своего собственного бессилия и крепче сжала руку Кавалерии. Сам Мираж был в полном порядке, прекрасное лицо его излучало свежесть, он улыбался, как всегда, ослепительно. Поднеся лягушку к ее лицу, Мираж сказал:
— Rana Mirum, моя дорогая! Не путать с Rana Magus и Rana Mirabilis! Да будет вам известно, душечка, что жители Приморья, Гриндейла и Затона исконно употребляли лягушачьи бедрышки в пищу! — его голос был бодр, а по интонации даже самый дотошный и фанатичный инквизитор не определил бы, что за чудище стоит перед ним. Ночью — колдун, утром — обычный человек, и тем страшнее это становилось в ее представлении, чем более спокойно и обычно вел себя Мираж. Эта ложь — жизнь в которой она согласилась вести, сбежав с холма с Кавалерией, вместо того, чтобы решить все там — впервые напомнила Энни о себе в тот момент. Тогда она вдруг поняла, как тяжело ей будет называть это Джоном.
— Но что это? — спросил Мираж, приглядевшись к щеке девушки, к ней словно прикоснулись раскаленным металлом, ее покрывала ярко-красного цвета сыпь, — что, скажите на милость, с вами случилось? Вы кажетесь мне такой бледной! И что за гнусность посмела укусить вас за ваше милое личико? Женоубийца, ты посмел?! А то что-то ты больно сблизился с нашей юной спутницей, я погляжу!
Где-то внутри головы Энни молот ударил по наковальне. «Женоубийца, — подумала она, — женоубийца…» Поразительно, как одно слово может все перевернуть: еще мгновение назад о любви Энни к Кавалерии пели соловьи, по крайней мере, в воображении девушки, и это одно слово, произнесенное ее врагом, все разрушило. Будто пал тот мост, который Энни прокладывала к мрачному каторжнику внутри себя. Она убрала ладонь с его руки так быстро, как если бы обожглась обо что-то горячее.
— Женоубийца, о чем это он? — спросила Энни, обернувшись. Нарцисс обратил свои лепестки к солнцу, оно горело за спиной Кавалерии, но само его лицо на фоне солнечных лучей казалось чернее вчерашней тучи, чернее тьмы под кроной Старого падуба, до того как мухи покинули его листву. Еще больше почернело оно в глазах Энни, когда каторжник ничего не ответил. Он теперь сам был как Старый падуб, только грехи, осевшие на его листве мертвым грузом, принадлежали ему, а не Франко или кому-либо еще.
«Женоубийца!» — повторяло набатом эхо в ее голове. Их души теперь разделял не Залив грехов, но целое его море. Прежде вглядываясь в туманную даль, она знала, что где-то там далеко он стоит на берегу своего Острова одиночества и высматривает ее точно так же, как она выглядывает его на своем побережье. Энни хотела стать Кавалерии маяком, вернуть ко всему человечеству и показать ему хорошие его стороны, о которых он, погрязнув во всех этих убийствах и пороке, должно быть, уже не помнил. Теперь, во время страшнейшего шторма всех времен, волны Моря грехов потушил огонь этого маяка, они оторвали языки всем колоколам, кроме того колокола, который кричал: «Женоубийца!» Услышав это роковое слово, Энни ничего уже не знала и знать не желала. После того что сказал Мираж, а Кавалерия подтвердил, ничего на ее вопрос не ответив, между ними все закончилось. И опять их союз был расторгнут, теперь уже насовсем. Едва загоревшееся пламя их будущего семейного очага погасло. Она ушла, захлопнув дверь их дома и выбросив ключ от нее в океан между ними, он пошел вниз ко дну. А между тем любовь их корчилась в петле, вздернутая вверх на виселице, как когда-то корчился в петле сам каторжник. За мгновение она — любовь — превратилась в ненависть, иногда большего и не нужно, но еще сильнее, чем Кавалерию, еще сильнее, чем прежде, Энни возненавидела Миража.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
