не говорить о рисунке и гравюре) определялись не художником, а заказчиками. Заказывая Лукасу картину на любой ветхозаветный сюжет, они могли быть уверены, что у этого живописца она получится интереснее, чем у любого другого.
Лукас любил показать момент события, предшествующий кульминации, когда все, кажется, еще может сложиться иначе. Главный мотив иногда не без труда отыскивается где-то вдали, тогда как внимание перехватывают околичности, выведенные на передний план.
Благодаря своему дару выявлять в общеизвестных сюжетах новые тематические перспективы Лукас стал в голландской гравюре величайшим предшественником другого уроженца Лейдена – Рембрандта. Сын живописца, «он еще девятилетним мальчиком выпускал в свет превосходно и тонко исполненные на меди гравюры собственного измышления»[447].
В гравюрах Лукас еще более свободен, чем в живописных произведениях, ибо гравюры делались в основном не на заказ. Судя по отсутствию подготовительных рисунков, Лукас работал прямо на медной доске. Нанеся тонким резцом контурный рисунок, он затем прорабатывал его штриховкой. В ранний период контуры в его гравюрах не такие жесткие и энергичные, как у Дюрера. Штрихи короткие, осторожные, меняющие глубину и размер, направление и начертание в зависимости от изображаемого объекта. Тона получались нежные, тени плавно переходили одна в другую. Такая техника позволяла ему с редкостной убедительностью передавать свойства любых предметов: шероховатость коры, гладкость доспехов, плотность или легкость и прозрачность тканей, мягкость волос или меха.
Лукас ван Лейден. Се человек. 1510
К оттискам Лукас относился крайне строго. Чтобы сообщить светотени мягкость и глубину, он использовал краску матового оттенка. Он «не выпустил из рук ни одной гравюры, на которой замечал хотя бы ничтожнейший недостаток или самое маленькое пятнышко». По свидетельству его дочери, оттиски, вышедшие из печати с какими-либо недостатками, он безжалостно сжигал целыми кипами. Гравюры Лукаса ценились высоко уже при его жизни: лучшие большие листы шли по золотому гульдену за штуку[448]. До наших дней дошло 174 исполненные им гравюры на меди[449].
«В 1510 году, когда ему было шестнадцать лет от роду, он вырезал чудную и необыкновенно привлекательную гравюру „Се человек“, – сообщает ван Мандер. – Если вы всмотритесь в эту гравюру, вас, без сомнения, чрезмерно поразит, что мальчик такого возраста мог обладать столь богатой фантазией, каковую он выказал в композиции, в разнообразии фигур, в изображении одежд различных народов, а равно и в изображении великолепных современных зданий»[450].
Лукас ван Лейден. Молочница. 1510
Эта гравюра[451] поражает колоссальным размером и поистине картинной обстоятельностью, с какой Лукас представил обширное пространство, населенное едва ли не сотней персонажей. Изображенная в центре башня – лейденская тюрьма Гравестен. Стало быть, жители Иерусалима евангельских времен отождествляются с соотечественниками и современниками художника.
Свидетелем изображенного события становишься как бы мимоходом, словно не зная заранее, что́ увидишь на площади. А видишь первым делом толпу, возбужденно теснящуюся у барьера, огораживающего тюремный подиум. Не сразу поймешь причину их возбуждения. Если бы точка зрения не была приподнята над землей на уровень цоколя ратуши, то нам и вовсе не удалось бы увидеть, о ком это они кричат: «Да будет распят!.. Кровь Его на нас и на детях наших»[452]. Любопытство заставляет нас задержаться.
Впрочем, открывающийся отсюда вид так хорош, что глаза разбегаются. Куда ни глянь – всюду чудные градации серебристо-серых тонов, особенно тонко играющих у правого края, где далекие горы светлеют под мрачнеющим небом. Рядом с тюремной башней виднеется шпиль замка, находящегося, вероятно, по другую сторону городской стены. Ниже – ширококупольное здание, напоминающее иерусалимский храм «Алтаря святой Колумбы» ван дер Вейдена. Цоколь ратуши украшен дивным резным бордюром, изображающим плоды и стебли, среди которых запутался крохотный путто. А вот, внизу, и живые путти, не понимающие смысла воплей о крови.
Многое тут можно увидеть, прежде чем, подняв глаза на уровень воздетых рук, заинтересуешься группой фигур на помосте. Тучный, богато одетый человек в чалме и с длинной тростью указывает направо – и только в этот момент осознаешь, что причиной нарастающего смятения является обессиленно согнувшийся бородатый узник со связанными руками, на голову которого надет венец из терна, а на плечи накинута багряница…
Лукас ван Лейден сделал все возможное, чтобы сделать непривычным многократно изображавшийся до него эпизод Евангелия и превратить зрителя в чужака, в стороннего наблюдателя, чье воображаемое поведение заранее не предзадано. Автоматизм восприятия разрушен ради того, чтобы разглядывание гравюры увенчалось актом нравственного выбора. Под видом обстоятельного повествования нам задан лишь один, но крайне существенный вопрос: с кем мы – с этим жалким узником или со всеми остальными, среди которых нет ни одного, кто сочувствовал бы ему? Красотами и подробностями восхитительной панорамы художник намеренно затягивает пробуждение в нас нравственного чувства: чем труднее дается нам ответ на поставленный художником вопрос, тем выше цена нравственному выбору. Шестнадцатилетний художник надеется, что не все лейденцы уподобятся жителям евангельского Иерусалима. По меньшей мере есть среди них один, Лукас, для кого изображение этого события перестало быть изобразительной риторикой[453].
«В том же году он вырезал очень красивую и тонкую гравюру, изображавшую крестьянина, крестьянку и трех коров»[454]. Эта гравюра (ее нынешнее название – «Молочница») – самое раннее в европейском искусстве изображение крестьянской жизни вне связи с каким-либо объемлющим циклом наподобие изображений времен года или стихий.
Бросается в глаза контраст между мужской и женской сторонами этой сценки. На стороне парня все сухо, жестко и уныло: высокий пень с ободранной корой и круто выставленным суком, иссохшее дерево с поникшей веткой, калитка загона, стена сарая, длинный посох. На стороне крестьянки, напротив, все сочно, гибко и энергично. Хотя ствол большого дерева и превратился в сплошное дупло, он красиво вторит мощному изгибу тела женщины, а дальше и выше густая листва затеняет здоровые стволы, образуя красивый узор на фоне неба. Посмотрите на гравюру через зеркало – и вы увидите, как важно было для Лукаса, чтобы центром притяжения внимания была здесь именно женщина. Предлагая взглянуть на «деревенскую девку-соседку» глазами тупого увальня, Лукас заранее предполагает, что у многих это не получится. В этом-то и заключается
