представляется правдоподобным предположение о том, что художник включил в картину автопортрет (человек в красной шляпе левее Христа, на втором плане)[466]. Он и здесь остается верным своему методу, показывая Вартимея не прозревшим, а за миг до того, как случится чудо.
Предоставим слово Карелу ван Мандеру, чья точность в описании этой картины подтверждена в наше время фотографиями в ультрафиолетовых лучах[467], а суждения о ее живописных достоинствах подтверждают нашу гипотезу о том, что эта картина есть прославление живописи: «Все здесь исполнено очень хорошо, и краски кажутся совсем свежими, и манера живописи мягкая, приятная, и композиция весьма удачная. 〈…〉 Мы видим здесь множество людей в различных позах, чрезвычайно изумленных чудесным событием… Нагие части тел и лица представляют большое разнообразие и написаны приятно и ярко. Все фигуры представлены в различающихся друг от друга одеждах, а головы украшены разнообразными причудливыми чалмами, шляпами и головными покрывалами. В образе Христа удивительно правдиво переданы неподдельная простота, милосердная кротость, смирение и сердечное желание оказать слепому благодеяние возвращением ему зрения. В слепом, которого привел сюда сын, очень верно подмечена привычка незрячих выставлять вперед руку для ощупывания. Пейзаж красивый и светлый[468], вдали видны деревья и кустарники, написанные так хорошо, что едва ли можно где-нибудь встретить подобные, так как они заставляют вас думать, что вы действительно находитесь в полях на чистом воздухе и что вы видите перед собою настоящую природу. Позади, среди пейзажа, как продолжение главной истории картины в уменьшенном изображении – рассказывается о том, как Христос ищет плоды на бесплодной смоковнице. Множество домов и других построек, разбросанных в отдалении, очень оживляют пейзаж». Ван Мандер приводит анонимный сонет, прославляющий художественные достоинства складня, где есть такие слова: «Слепой получил свой свет от Света, а через этого слепого Лука дарит свет слепой кисти живописцев, дабы они не сбились с верного пути». Ван Мандер завершает свой панегирик следующей мыслью: «Кажется, что он (Лукас. – А. С.) хотел высказать здесь свое необычайное мастерство в искусстве для того, чтобы украсить и удивить мир и обессмертить свое имя»[469].
Этот тщедушный человечек был потрясающе великодушен и щедр. После свадьбы он отправился с женой в путешествие на собственном судне, решив навестить живописцев Зеландии, Фландрии и Брабанта. «Приехав в Мидделбург, он с наслаждением любовался работами трудолюбивого и искусного Яна Мабюзе, который жил в то время там и писал много разных картин. Здесь Лука Лейденский задал в честь Мабюзе и других художников пир, стоивший шестьдесят гульденов. Точно так же он поступал и в других городах, а именно в Генте, Мехелене и Антверпене, где каждый раз тратил на угощение художников по шестидесяти гульденов. Его всюду сопровождал вышеназванный Ян Мабюзе, величаво и важно разгуливавший в золотой парчовой одежде, между тем как Лука носил кафтан из желтого шелкового камлота, который на солнце блестел так же, как золото»[470]. Вернувшись домой, он сожалел не об истраченных деньгах, а лишь о том, «что потерял тогда много времени на пиры и увеселения, какие обыкновенно бывают в этих случаях у богатых и благородных людей»[471].
Джордже Вазари свидетельствует, что Лукас ван Лейден был обязан своей славой более гравюрам, нежели живописи. Он пишет, что Дюрер застал во Фландрии «соперника, который уже приступил к изготовлению многих тончайших гравюр, соревнуясь в этом с Альбрехтом[472]. Это был Лука из Голландии, который хотя и не владел рисунком так, как владел им Альбрехт, тем не менее во многом не уступал ему в умении пользоваться резцом». Среди двадцати семи гравюр Лукаса, упоминаемых Вазари, есть «Лот с дочерьми» и «Се человек». «Композиции историй Луки очень выразительны и выполнены с такой ясностью и до такой степени лишены всякой путаницы, что и в самом деле кажется, что изображаемые им события и не могли произойти иначе, – писал мессер Джорджо. – К тому же в композициях этих в большей степени соблюдены законы искусства, чем у Альбрехта. Мало того, по ним видно, что, гравируя свои произведения, он проявлял большую сообразительность, тщательно все обдумывал, ибо у него все постепенно удаляющиеся предметы изображены всё с меньшим нажимом резца, теряясь вдали, так же как они и в природе постепенно теряются для глаза, смотрящего на них издали. Принимая это во внимание, он и изображал их дымчатыми и настолько нежными, что и в цвете этого иначе не изобразишь. Эти его наблюдения открыли глаза многим живописцам»[473].
Уроки итальянского
Когда Мабюзе переехал в Утрехт, в ученики к нему поступил молодой Ян ван Скорел[474], уже приобщившийся к ремеслу живописца в Харлеме и Амстердаме. В Утрехте он пробыл недолго из-за беспутного нрава учителя, но, похоже, Мабюзе успел внушить ему мечту об Италии. Ян отправился в путешествие. Через Кёльн, Шпейер, Страсбург, Базель и Нюрнберг (где он, возможно, брал уроки у Дюрера) он к весне 1520 года добрался до Венеции. А через несколько месяцев присоединился к паломникам, направлявшимся в Иерусалим. Во время путешествия он делал путевые зарисовки (которые потом использовал в своих картинах) и писал портреты спутников. Вскоре после его возвращения в Венецию новоизбранный папа, уроженец Утрехта Адриан VI, вызвал ван Скорела в Рим и назначил его преемником Рафаэля на посту хранителя античной скульптуры Бельведера. У голландского художника появилась беспрецедентная возможность рисовать антики, копировать Рафаэля и Микеланджело, изучать архитектуру. Однако понтификат Адриана VI был недолог, и в 1524 году ван Скорел вернулся в Утрехт, где получил место каноника церкви Святой Марии.
Скорелу принадлежит честь создания жанра группового портрета: между 1525 и 1528 годом он написал по меньшей мере пять портретов иерусалимских паломников[475]. На том, что написан в Харлеме по заказу местных рыцарей-иоаннитов, изображены в натуральную величину двенадцать – по числу апостолов – участников паломничества ко Гробу Господню. Выстроившись попарно – впереди старики, позади молодые, – они справа налево проходят перед нами за неким барьером. У каждого вместо мушкета, взятого «на пле-чо!», – по пальмовому листу. Дисциплинарное единообразие нарушено едва заметными поворотами лиц и глаз. Над каждым участником этого парада, между остриями пальмовых листьев, размещены в равномерном порядке их персональные гербы. В верхнем левом углу служитель держит перед иоаннитами изображение храма Гроба Господня.
Вернувшись из
