из Молбри», где целая глава посвящена исключительно вам.
– О! – стараясь сдерживаться, воскликнула я. – Разумеется! Я уж и позабыла об этой книге.
На лице Джерома вновь появилось сочувственное выражение.
– Могу себе представить, как вам хотелось обо всем этом забыть, – сказал он. – Вы ведь были тогда совсем малышкой. Для вас это, должно быть, превратилось в настоящий ад. Так вы поэтому и пошли работать в «Короля Генриха»? Потому что именно здесь исчез ваш брат?
Я покачала головой:
– Не знаю. Мне просто хотелось все вспомнить.
– И вы вспомнили? – Мне показалось, что голос Джерома чуть дрогнул, и я подумала: а что, если я все же дала ему неправильную оценку? Что, если эта самоуверенная манера – просто некий фасад? И он был искренне тронут тем, что я ему тогда сказала? И теперь всячески стремится проявить доброту?
– Так, всякие мелочи, – сказала я, – от которых мало проку. Разумеется, я надеялась на большее. Но, видно, сломавшись тогда, я навсегда останусь сломленной.
Это было что-то совершенно необычное для меня: и как только я решилась сказать такое почти незнакомцу? Но, с другой стороны, именно потому, что Джером был для меня почти незнакомцем, я и осмелилась заговорить о своих потаенных чувствах. Доминику я бы никогда ничего подобного не сказала. Во-первых, он бы сразу сильно встревожился, а во-вторых, воспользовался бы моими откровениями для пополнения своего постоянно возраставшего арсенала.
– Вы меня простите, я, конечно, не должна была взваливать вам на плечи свои личные проблемы, – извинилась я, – но сегодня у меня выдался просто ужасный день. А рассказать об этом своему нынешнему партнеру я не могу. У меня такое ощущение, словно все вокруг рушится, да еще мои родители сегодня…
И я рассказала Джерому о своем визите к родителям и о письме «от Конрада», которое они получили, чем нанесла, пожалуй, последний удар по собственной самооценке.
– Я думала, что со всем этим теперь уже покончено. – Я сделала очередной глоток того же пойла из колы с водкой (Джером уже успел потихоньку поставить рядом со мной новый бокал, и напиток в нем оказался гораздо крепче). – Мне казалось, что после стольких лет люди наконец-то оставят нас в покое…
Джером взял меня за руку. На переносице у него появилась морщинка, отчего казалось, что он и сам вот-вот расплачется.
– Вы не должны считать себя сломленной, Ребекка, – сказал он. – По-моему, вы как раз невероятно сильная. Дэнни Хиггс говорит… – Он резко прервал себя, и вид у него был такой, словно его внезапно обидели. – Ладно, черт с ним, с Дэнни Хиггсом. Он идиот и попросту не понимает, что говорит.
Я внимательно на него посмотрела и сказала:
– Вы совершенно спокойно можете повторить, как именно меня назвал Хиггс. Ну, смелей!
Джером откашлялся и, совсем понизив голос, почти прошептал:
– Он сказал, что вы фригидная сука. Извините. Но вы хотели знать.
Я не выдержала и рассмеялась. Пожалуй, впервые за несколько последних дней я смеялась по-настоящему. Смеялась до тех пор, пока у меня не потекли слезы, а затем одним глотком допила свою водку с колой и сказала:
– Да это же похвала от человека, который берет большие винные бутылки по акции! – Я снова разразилась почти истерическим хохотом.
Джером затравленно озирался. Кое-кто из завсегдатаев уже откровенно на нас пялился – все-таки в «Жаждущем школяре» не привыкли к тому, чтобы женщины здесь громко смеялись. Я заметила, что Эрик Скунс и его друг уже ушли – видимо, за разговором я не обратила на это внимания, – и мне сразу стало немного легче.
– Извините, – сказала я. – Нет, правда, извините меня, Джером. Мне не следовало так громко смеяться. Просто я столько сил потратила, чтобы как-то приспособиться к нравам «Короля Генриха», но это пока что самый лучший комплимент, который я от кого-либо там слышала… – Я снова беспомощно рассмеялась, а Джером со вздохом сказал:
– Тяжело вам, должно быть, там пришлось. «Король Генрих» – не та школа, где с распростертыми объятиями принимают кого угодно. Хотя в целом они там не такие уж и плохие. Синклер – просто старый педераст, закостеневший в своих устарелых воззрениях, хотя, по моим детским воспоминаниям, учителем он был очень даже неплохим. А Хиггс – просто трепло, любитель похвастаться в раздевалке. Может быть… – Он помолчал. – Знаете, у меня тут одна мысль возникла. Возможно, я смогу вам помочь. Вам ведь наверняка трудно сосредоточиться, пытаясь одновременно и вспомнить прошлое, и заниматься совершенно новой для вас работой, и противостоять всяким недостаточно цивилизованным элементам с вашей кафедры.
Я снова рассмеялась:
– Да, можно сказать и так.
– Тогда я предлагаю вот что: посетить эту школу вдвоем через несколько дней после окончания триместра и спокойно пройтись по коридорам, заглянуть в театральный зал, в Часовню, в столовую; вдруг вы сумеете что-то вспомнить; вдруг что-то увидите или услышите, и это как бы высечет искру в похороненных в вашей душе воспоминаниях.
Теперь Джером мне, пожалуй, уже начинал нравиться. И он был прав: это действительно хорошая идея.
– И вы готовы пойти со мной туда? – спросила я.
– Конечно. Если это поможет.
Я кивнула:
– Да. Я думаю, это может помочь.
– Вот и хорошо, – сказал он. – Тогда следующее свидание будет у нас с вами в «Короле Генрихе». Я заранее переговорю с привратником. Как вы насчет следующей субботы? Скажем, часов в десять?
Несколько мгновений я молчала, глядя ему прямо в глаза, потом спросила:
– Вы ведь знали Конрада, верно?
Он посмотрел на меня и кивнул.
– Почему же вы сразу не сказали мне, что дружили с ним?
Он отвел глаза.
– Извините. Я понимаю. Мне следовало бы сказать вам раньше. Но Конрад… – Он помолчал, и мне показалось, что по его лицу промелькнула некая тень. – Конрад ведь по-настоящему не был мне другом. Не уверен, что у Конрада вообще были друзья.
– Что вы хотите этим сказать?
Он пожал плечами.
– Понимаете, Конрад был… каким-то очень сложным. Мстительным. Никогда нельзя было понять, о чем он думал. А еще у него была привычка затаить обиду, а потом внезапно обрушить ее на тебя.
– Вот как… Правда? – я была удивлена. Всю жизнь я слышала только о том, каким Конрад был добрым и популярным среди сверстников, а теперь вдруг оказалось, что он был совсем другим. Мне такое никогда и в голову не приходило. И при мысли о том, что мой брат мог оказаться – как это сказал Джером? Очень сложным, мстительным, – душа моя исполнилась чувством вины. Разве могла я поверить подобным словам? Ведь Конрад был моим братом. Насколько я знаю, именно он долго искал меня в тот день, когда исчез, – а может, если б не я, он бы и вовсе не исчез.
Как сильно ты меня любишь, Бекс? Как сильно?
Вот так!
– Извините, – снова заговорил Джером. – Мне, наверное, не следовало
