отвечает за способность любить.
Как сильно ты меня любишь, Бекс?
Вот так!
И все же я не помню, что я чувствовала, когда любила своего брата, хотя отлично помню, как произносила слова «я тебя люблю» – уж родители-то на сей счет постарались; но там, где должно было бы жить чувство, которое отражают эти слова, в душе моей всплывало только одно воспоминание: сливное отверстие в раковине, то сливное отверстие, что поглотило не только мои воспоминания, но и ту часть моей души, которая обладала способностью любить. Незачем притворяться, что теперь все стало иначе: я не испытываю к людям никаких особых чувств – ни к моим родителям, ни к Эмили, ни к Доминику, ни к кому бы то ни было еще. Все это отнял у меня мистер Смолфейс и унес с собой еще в тот день, когда забрал моего брата. Я надеялась, что со временем эти чувства еще вернутся, но они так и не вернулись, хоть я и научилась очень неплохо притворяться, что их испытываю. Во всяком случае, этого оказалось вполне достаточно, чтобы убедить в «моей любви» тех мужчин, которые встречались мне на жизненном пути.
Хотя моя дочь, Эмили, явно что-то чувствовала. Понимала, что чего-то во мне не хватает. Возможно, именно поэтому она и Доминика так полюбила. И, возможно, именно поэтому выбрала моего брата в качестве своего невидимого дружка.
Как сильно ты меня любишь, Бекс?
У него была привычка затаить обиду, а потом обрушить ее на тебя – эти слова Джерома я вспомнила с неким осторожным чувством вины. Мысль о том, что Конрад на самом деле мог оказаться далеко не таким «милым и славным», казалась мне почти кощунственной. Еще сильней встревожило меня то мгновенное ощущение узнавания, которое я испытала при этих его словах; ощущение, сходное с тем, когда нечаянно подслушаешь то, чего тебе слышать не полагается.
Ш-ш-ш. Мы же не хотим, чтобы нас поймали.
А ты уверен, что это безопасно?
Ш-ш-ш.
Голоса из его комнаты, которую посещают призраки. Голоса из…
…сливного отверстия в раковине.
Я оттолкнула поднос с завтраком. Кофе в чашке совсем остыл. И хотя за окном был июль, я вдруг вся покрылась гусиной кожей. И тот металлический привкус снова вернулся, и начался звон в ушах, как после удара по голове. Воспоминание было совсем коротеньким, но совершенно отчетливым; я словно увидела что-то на дальнем конце длинной темной трубы. И те голоса я теперь тоже слышала более отчетливо, словно в памяти немного сдвинулась какая-то заслонка.
Слушай, старик, пошли отсюда. Она же еще совсем маленькая.
Ты что, старина, это ведь просто шутка. Давай, веселей!
Я встала с постели и поспешно вытащила из нашего с Домиником гардероба первое попавшееся платье – зеленое, на тонких бретельках. Вообще-то это было одно из самых любимых его платьев. Я надела его с «мартенсами», хоть и знала, что подобный выбор мать Доминика, несомненно, отвергла бы. Однако сама я в такой обуви чувствовала себя гораздо свободнее. Я тщательно расчесала волосы и собрала их сзади в «конский хвост»; макияж я наносить не стала и от этого сразу почувствовала себя чуточку лучше. Только во рту по-прежнему был такой вкус, словно я держала там горсть медных монет.
Знаете, Рой, некоторым воспоминаниям свойственно выжидать, лежа порой у самой поверхности. Я ведь с раннего детства даже не вспоминала о друзьях Конрада. А тут вдруг что-то явственно вспомнилось – и воспоминание это было совсем близко, его, казалось, можно почти коснуться. Видимо, его пробудило предвкушение праздника по поводу моего дня рождения. Но сути его я пока не понимала. С чем оно было связано?
Я присела на край постели и уставилась на поднос, принесенный Домиником. Кофе, апельсиновый сок, французский тост, розовая роза в склянке из-под джема. Тост был совсем холодный, но я все-таки откусила кусочек. Он оказался еще и слишком сладким и жирным. Доминик всегда буквально заливает французские тосты «Золотым сиропом».
Снизу доносился звон посуды – Доминик наводил порядок на кухне. И вдруг водопроводная труба в туалете издала какой-то прерывистый стон, а затем хриплое карканье, прозвучавшее почти как некое слово.
Давление в трубах поменялось, только и всего, машинально утешила я себя. Никакого чудовища там нет, и в унитазе никакие жуткие твари не шныряют, и никакой мистер Смолфейс за тобой не следит!
Я подошла к раковине, чтобы вымыть руки, заглянула в сливное отверстие и увидела там комок длинных волос, намотавшихся на хромированную решетку. Наверняка волосы Эмили или, может, Доминика, решила я и осторожно, ногтями, попыталась вытащить этот отвратительный комок, пока он не засорил трубу. Но волосы оказались гораздо длиннее, чем я думала, и были перепутаны со всяким мусором, а сверху покрыты отвратительной черной слизью, и только теперь я разглядела, что волосы-то мои собственные.
А затем, словно это жуткое воспоминание было неразрывно связано именно с комком волос в сливном отверстии, я услышала голос моего брата, причем настолько близко, что вся похолодела от страха: Вот здесь он и живет. В сливном отверстии. Сюда он и детей затягивает.
И старые, давно похороненные ощущения вдруг разом вырвались из-под спуда подобно засору из водопроводной трубы, и я почувствовала, что падаю во тьму, как Алиса, когда она провалилась в кроличью нору.
Глава девятая
Классическая школа для мальчиков «Король Генрих», 9 июля 1989 года
Подобно многим северным шахтерским городам, Молбри знавал немало трагедий. Например, в 1924 году у нас случилась страшная беда на предприятии «Угольные копи Смартуэйта», унесшая тридцать две жизни. В результате прорыва воды из какой-то старой, даже на карты не нанесенной, штольни были затоплены многие туннели, обрушился главный ствол шахты, и остававшиеся под землей шахтеры угодили в ловушку.
Мой отец говорил, что хорошо помнит, как это было, хотя он тогда был, должно быть, еще совсем маленьким. Из-под земли доносился громоподобный грохот, а на улицах не умолкали пронзительные вопли женщин. И потом еще несколько дней люди слышали доносившиеся из-под земли голоса, которые звучали все глуше и глуше, точно голоса призраков. Не все шахтеры умерли сразу, рассказывал отец: несколько человек смогли продержаться еще несколько дней в каком-то подземном кармане, где сохранился небольшой запас воздуха, но все попытки до них добраться были тщетны. Впоследствии шахту закрыли, и она была заброшена.
Во времена моего детства от старых угольных копей почти ничего не осталось, кроме местных страшилок с привидениями, заблокированных туннелей и старой ветки железной дороги со вспучившимся полотном. Эта ветка некогда вела прямиком к той шахте и проходила по самому краю игровых полей, принадлежавших школе «Сент-Освальдз», и по опушке леса, подступавшего к границам территории школы «Король Генрих», затем спускалась в
