так говорить. Не огорчайтесь.
– Я и не огорчаюсь. – Но я чувствовала, как горит мое лицо, а сердце прямо-таки несется вскачь. – Я вообще-то мало что о Конраде помню. Так что в любом случае спасибо вам за помощь. И мне, конечно, хотелось бы побольше о нем узнать. Возможно, тогда и память бы вернулась.
Он кивнул:
– Ладно. Тогда, значит, в субботу увидимся?
Я улыбнулась:
– Да, пусть будет суббота.
Глава седьмая
9 июля 1989 года
На следующее утро я проснулась, разбуженная звуками некой странной активности, доносившимися снизу. Доминик уже встал – что для воскресного дня было весьма необычно, – и сквозь неплотно прикрытую дверь просачивался аромат жареного кофе. Я села в постели и посмотрела на часы. Только половина десятого!
Я уже решила встать и посмотреть, что же все-таки происходит на кухне, но тут в спальню, пританцовывая на ходу, проникла Эмили, а за ней Доминик, тащивший мне на подносе воскресный завтрак.
– С днем рождения, дорогая мамочка! – завопила Эмили. – А мы с Домом тебе французские тосты приготовили!
– Французские тосты, апельсиновый сок и свежемолотый кофе, – сообщил Дом. – А потом ты получишь еще один сюрприз по случаю дня рождения, но сперва нам нужно кое-что подготовить.
Он поставил поднос на прикроватный столик и поцеловал меня в макушку.
– С днем рождения, Бекс.
Я была настолько удивлена, что даже никак не отреагировала. Доминик знал, конечно, что я никогда не праздную свой день рождения. Но смириться с этим ему было трудно – когда его сестре Виктории в январе исполнилось сорок, то празднование растянулось на целую неделю, включая уик-энд в Париже и грандиозное семейное торжество, которое мне пришлось пропустить из-за подхваченного желудочного гриппа. Впрочем, Доминик был уверен, что моя болезнь носила психологический характер. Сам он всякие торжества обожал и не сомневался, что, если бы мне удалось заставить себя забыть о своих тревогах и опасениях или хотя бы отставить их в сторону, я сразу же избавилась бы и от своих детских травм. По крайней мере, наполовину.
– Спасибо, Дом, – наконец сказала я. – Вот уж никак не ожидала!
– А у нас есть и еще кое-что, – сказал он, улыбаясь. – Я заказал столики для всей «банды» в «Шанкерз Армз». Мы устраиваем в твою честь торжественный обед!
«Шанкерз Армз» – это паб в Саннибэнк, который всегда нравился Доминику, потому что именно там его группа местных лейбористов проводила свои собрания. Я тоже побывала там несколько раз, хотя политика меня никогда по-настоящему не интересовала. Темное дерево; бильярдный стол; на стенах доски для игры в дартс; множество старых шахтерских ламп, свисающих с потолка; несколько портретов местных знаменитостей, написанных неким художником по имени Фрейзер Пайнс, специализацией которого явно была история этих мест. Наверху имелось несколько отдельных кабинетов для подобных торжеств, один из которых Доминик и забронировал, решив устроить «маленькое семейное сборище».
– Торжественный обед? – в ужасе повторила я.
– Ну, не такой уж торжественный. Семейный. А еще я пригласил несколько своих друзей и коллег из школы «Саннибэнк Парк». Открытый бар, диско, разноцветные шарики – поверь, тебе понравится.
Я попыталась изобразить улыбку. Ничего не поделаешь, такой уж он, Доминик, – очень добрый, но практически лишенный какой бы то ни было эмпатии. Его ликующее перечисление всех этих компонентов праздника для меня звучало как список всего того, чего я боялась. Шум, толпа, запах пива, ревущая в усилителях музыка, дурацкие воздушные шары, серпантин, несъедобный торт и бесконечный пьяный припев «Happy Birthday to You».
Я даже подумала: а что, если я обыкновенная снобка? Хотя и родители мои нашли бы подобное торжество вульгарным. Зато Доминик воспринимал его с детским энтузиазмом. Он был так возбужден, так доволен собой и подготовленным к моему дню рождения сюрпризом, что я не могла его разочаровать. И поняла, что непременно должна буду пойти туда. А еще меня поразило, как ловко ему удалось обработать Эмили за несколько последних недель. Настольные игры, совместная возня на кухне, проведенный за городом веселый уик-энд. Дорогой новый велосипед. Вот так у него все и получается, думала я. Вот так он исподволь заставляет нас перемениться.
– А как быть с Эмили? – спросила я.
– С ней тоже все будет отлично, уверен. Это же частное мероприятие. Ей просто нельзя будет в бар заходить. – Он положил руки мне на плечи и улыбнулся. – Ты сама все увидишь, Бекс. И все отлично получится! Моя «банда» просто умирает от желания как следует с тобой познакомиться. А теперь ешь скорее свой завтрак и надевай платьице. Мы собираемся устроить для тебя нечто восхитительное.
Глава восьмая
Классическая школа для мальчиков «Король Генрих», 9 июля 1989 года
В тот день, когда исчез мой брат, я впервые должна была по-настоящему праздновать свой собственный день рождения. Впервые я не собиралась делить этот праздник с Конрадом. Только все это, разумеется, отменили, когда ни я, ни Конрад домой не вернулись. Эмили Джексон, правда, заявилась с подарком, но мои родители отослали ее прочь. Торт с бело-розовой глазурью так и простоял в кладовой больше месяца, прежде чем отец его выбросил. Все наши подарки и поздравительные открытки – включая и ту, которую принесла Эмили, – были заброшены на гардероб, да так и лежали там неразвернутые, собирая пыль. Прошло три долгих месяца, прежде чем мне разрешили вновь увидеться с Эмили; все это время я проболела, и мои родители сочли, что ей лучше держаться от меня подальше.
Оглядываясь назад, я понимаю, что моим родителям Эмили никогда не нравилась: она была из рабочей семьи, и выговор у нее был простонародный, и ее больная сестра тоже вызывала у них неприязненное чувство. Они считали, что иметь неполноценного ребенка – это самое худшее, что может выпасть на долю родителей. Но, по-моему, родители Терезы все равно очень ее любили, хоть она и была таким ребенком, который никогда не даст им возможности гордиться наградой, полученной ею в школе, никогда не напишет им письмо из летнего лагеря, никогда не помашет им рукой с футбольного поля. Я иногда думаю, что, может, поэтому и я стала для своих родителей таким разочарованием – ведь и я теперь была далеко не идеальной, ведь и я после пережитого потрясения тоже стала ущербной.
Мне, правда, понадобилось много времени, чтобы понять, в чем заключается моя ущербность. Я выглядела как прежде и чувствовала себя точно такой же, как прежде; и все же мне казалось, будто у меня что-то отняли. И дело было не только в украденных у меня кусках воспоминаний; нет, это – чем бы оно ни было – затронуло мою душу куда глубже. И чем старше я становилась, тем отчетливей ощущала там некую пустоту, некое онемевшее, потерявшее чувствительность местечко, которое обычно и
