и попросил разрешить мне постоять на его коньках:
— Я ведь потом буду рассказывать детям о том, что выходил на лед на твоих коньках.
Я скрыл от него, что никогда прежде на коньках вообще не стоял. Не удивительно, что меня, как щепку, вынесло в центр арены. На трибунах решили, что в перерыве на арену выпустили циркового эксцентрика. До меня донеслись щедрые аплодисменты. Но мне было не до них. Назад добирался на четвереньках. Последняя встреча произошла уже на Олимпийском стадионе в Мюнхене в 1976 г. На этот раз я не претендовал на его реквизит и ограничился предложением взять у него интервью для Радио Свобода. На это Сергей не решился.
НЕОЦЕНЕННАЯ РОЛЬ НИКИТЫ МИХАЛКОВА
Под памятником Пушкина росшие
не будут предпочитать белой расы.
М. Цветаева
Американский расизм расколол нацию. Очищение длилось долго, но по своей неуклонности оно сравнимо лишь с послевоенной денацификацией немцев. Если бы истории было угодно населить Россию неграми, как Америку, то гражданская война здесь не прекращалась до их полного истребления. И никакой Флойд им бы не помог. Расовое высокомерие на бытовом уровне зашкаливало и без чернокожих. Хотя карикатуры с бананами в те годы не рисовали даже на Чомбе. Напротив, заводы бойко штамповали (зачастую в качестве левой продукции) алюминиевые значки с лозунгом «Мир — дружба» и черно-желто-белыми профилями на фоне глобуса. Власть чернокожих обхаживала, издательства переводили и печатали самых «прогрессивных» из них, науськивая на менее прогрессивных. Разнузданность придет позже — с появлением в «стране желтого дьявола» первого чернокожего президента.
Идеологические мудрецы резонно рассудили, что библейская образность, на которой замешаны незатейливые тексты негритянской субкультуры, вполне созвучны с пропагандистской сверхзадачей, и что с помощью «песен протеста» бывших рабов и оппозиционной, «виктимизированной» психологии можно враз оседлать империалистического мустанга. Стоит лишь скрестить классы и расы, соединить красное с черным — и наступит долгожданный конец. В начале 1930-х годов даже велись съемки фильма «Красные и черные» о подготовке революции в США. Для съемок доставили группу молодых чернокожих американцев во главе с известным поэтом Лэнгстоном Хьюзом. Но после признания СССР американским правительством в 1933 г. идею фильма благополучно похоронили.
Немногочисленные негры на улицах Москвы ходили в шелковых костюмах, в которых грелись африканские паспорта и американские платежные средства. И в услугах борцов за равноправие они не нуждались. С их правами все обстояло идеально, в отличие от нас, туземцев. Напротив, на них гроздьями висели стройные голубоглазые блондинки, а усатые швейцары в ливреях услужливо придерживали за ними двери, а затем проворно захлопывали их в аккурат перед моим носом. Но и на старуху бывает проруха. Наш народ не обманешь. Гегемон не позволит чернокожим безнаказанно топтать нашу землю и наших девушек.
Теплым майским вечером 1963 года Боря Индицкий, Никита Михалков, Сережа Лакшин и я сговорились отправиться в бывший коктейль-холл на 3 этаже гостиницы Москва. Место было популярным, попасть туда еще надо было ухитриться. Предстояло проклешить половину «бродвея», как золотая молодежь называла улицу Горького. Мы весело болтали о недалеком прошлом, еще не подозревая, как далеко нас разведет недалекое будущее. На подступах к Моссовету на наших глазах разыгралась драма. На кромке тротуара стоял африканец в вызывающе белом костюме, поблескивая белками и зубами на фоне вечернего неба. В то время, как вся прогрессивная Африка боролась с неоколониализмом, этот был занят убалтыванием двух блондинок на шпильках. Флирт входил в решающую фазу, когда к ним приблизился поддатый субъект. Под пиджаком субъекта заиграли бицепсы. Он решил, что честь блондинок нуждается в его защите. Мы не успели догадаться о его «благородных» намерениях, как гость из дружественной Эфиопии (или Судана) уже лежал в столичной пыли, закрыв лицо паганиниевскими пальцами. А субъект, выполнив свой патриотический долг, продолжил, но уже бегом, свой путь туда, где путеводно светили рубиновые звезды. И здесь в действие вступил Никита. Он решительно направился к месту происшествия, куда стали подтягиваться и другие любопытные. Склонившись над поверженным мавром, Никита театральным жестом благородного рыцаря выбросил жертве руку помощи. Помощь была с благодарностью принята, и белый пиджак, вцепившись в протянутую руку, сделал усилие, чтобы вернуться в вертикальное положение. Но Никита легким движением вернул его в исходную позицию и, завершив рукопожатие, торжественно и громко произнес: «МИР-ДРУЖБА!» и удовлетворенно пошел-зашагал по Москве.
За вечер Никита ни разу не вспомнил о происшествии. Наверное, в этот день в красивом юноше впервые слились воедино будущий кинорежиссер и ревнитель национальной гордости великороссов.
ГАЛИНА ИВАНОВНА МИШАНОВА
Педагоги были настроены к нам благосклонно. Еще задолго до аттестата давали понять — не паникуйте, братцы, мы вас на самотек не бросим, доведем…
Перед выпускными экзаменами Галина Ивановна вызвала меня в кабинет:
— Ты решил, куда будешь поступать? — по-деловому и вполне дружелюбно поинтересовалась она.
— В МГУ на журналистику.
Она провела рукой по седеющим волосам, слегка качнув головой (это у нее тик).
— Ну-ну. — Вздохнула почему-то Мишанова. И тут же спохватилась:
— Ну, значит, тебе нужны пятерки по гуманитарным предметам. — Сразу было не понять — она спрашивала или утверждала. — Ладно, иди. Но химию все же подтяни, Лидию Самуиловну чтобы не сердить.
Через пару дней выяснилось, что такие блиц-опросы Галина Ивановна провела и с Индицким, и с Ведениным, который и без того «шел на медаль»…
Преподавателям были отданы соответствующие указания, и за профилирующие мы не беспокоились. Но береженого Бог бережет, и мы серьезно готовились к экзаменам.
На английском я разочаровал преподавательницу Бусю Рафаиловну варварским произношением. Пока я прорывался сквозь дифтонги, она наклонилась к Елене Яковлевне Масловой, преподавателю литературы, присутствовавшей в качестве ассистента:
— Смотри, я же тебе говорила — ставишь человеку пятерку, а он артикли путает.
Недовольство начальства вызывало непропорциональное присутствие учителей-евреев. Галина Ивановна до конца жизни считала это недовольство следствием стукачества и интриг завуча Антонины Павловны Польских. Но своим юдофильством не тяготилась:
— Чем больше евреев, тем лучше, мне с ними легко работать. — Твердила она.
Она казалась резковатой. Вызывала к себе тех, кем бывала недовольна, и разговаривала без обиняков, располагая и собеседника к прямоте и откровенности. При этом всегда была на стороне собеседника.
Мишанова была потомственным директором. Ее мать Нина Иосафовна Гроза возглавляла до войны 25-ю (впоследствии переименованную в 175-ю) образцовую школу, где учились отпрыски высшей советской элиты, включая детей Сталина. Первые несколько лет там училась и моя сестра. Перед войной Нину Гроза, дочь белого генерала и жену красного комиссара арестовали.
