(Не о них ли писал С. Кржижановский: «В «котле революции» одни раскаляются докрасна, другие добела»?). Галина Ивановна часто о ней нам рассказывала, хотя чувствовалось, что отношения между ними непростые.
В 62-м году ко мне попал уникальный документ, который я не сумел уберечь — он был похищен ближайшим приятелем (язык не повернулся сказать «другом») — похвальная грамота пятикласснице Светлане Сталиной за отличные (а то какие же еще?) успехи и «примерное поведение». Справа под профилем папы — подписи учителей, которым выпало счастье выводить в большую жизнь тех, от кого в один прекрасный день будет зависеть (или уже зависит?) их собственная. Нижняя часть грамоты бессовестно «отредактирована» неблагодарной рукой венценосного дитяти. Возле каждой фамилии карандашиком с прилежным нажимом: «сволочь», «дура», а фамилия директора Н. Гроза вдруг резко перечеркнута, и рядом красным: «арестована». Без помарок, сомнений, и с орфографией все в ажуре. Не зря учителя грамотой отметили в судьбонесносном 1937 году. Хотел, было, подарить «реликвию» Галине Ивановне, но пожалел ее. Да и Нина Иосафовна еще жива была. На их век и без того травм хватило.
Формально мы обязаны были пару раз в год представлять в школу справку с места работы. Но Галина Ивановна не давила на нас, несмотря на то, что начальство давило на нее. Она добилась освобождения от этой повинности для «берёзковцев», «моисеевцев», фигуристов, музыкантов и артистов — все они были пристегнуты к разным профессиональным школам-студиям. Я был менее защищен. Лучше сказать, я был защищен школой от обвинений в тунеядстве. Однако, работа как «осознанная необходимость» за мной не гонялась. Но в один прекрасный день…
КАК Я ПОЙМАЛ МАРКСА ЗА БОРОДУ
В один прекрасный январский день 1962 года в моем кармане появилось удостоверение на голубой гербовой бумаге в коричневой сафьяновой корочке. Должность для строгих ревнителей языка звучит, правда, смешновато: «научно-вспомогательный сотрудник». Но сколько их, строгих-то? Круглая печать в левом углу скромно обрамляла на плече безусого владельца две стилизованные под арт-нуво (“Italiano dekor”) буквы — ЦК. Теперь я для окружающих не просто Леня Махлис. Я — «товарищ из ЦК». Даже постовые милиционеры, с матюгами сняв меня с подножки трамвая, будут выпрямляться во весь рост, отдавать честь и с придыханием переходить на «вы»:
— Ну что же вы, Леонид Семенович, не бережете себя? У нас сейчас, на дорогах такое творится, каждый второй водитель — псих, знаете сколько несчастных случаев… Вы уж поосторожней. — И снова под козырек и жезлик на вытянутой руке — это для транспортных средств, чтобы я мог беспрепятственно перейти дорогу в неположенном месте. Те стоят, как вкопанные, а старшина все не убирает руку от фуражки. Даже красная корочка с гербом и тиснением «КГБ» внушала меньше почтения, ну разве что больше страха. Удостоверение — это сила. «Берет, как бомбу, берет, как ежа, как бритву обоюдоострую». А ведь мог бы и этой самой бритвочкой полоснуть. Господи, что за прелесть эти корочки! С их помощью можно не только добывать в цековских буфетах свежие сосиски (апельсины, балыки, мишек-на-севере), но и относительную защиту от произвола блюстителей порядка, наращивать социальный вес в глазах чуть ли всех слоев населения, создавать полезные карьерные связи, получать закрытую информацию и многое другое. Я стал владельцем одной из семи печатей, за которыми скрыты золоченые ворота в рай, сундуки с бриллиантовыми ожерельями и лампами Аладдина.
Незадолго до того позвонил Лакшин сообщить, что нашел другую работу, а на его место ищут замену. Через три часа я уже стоял в проходной (да отсохнет мой язык!) Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. В приемной директора библиотеки, пока ждал, разговорился с посетителем.
— Вы здесь работаете?
— Нет, я из Казан.
— В командировке, значит?
— Ну да, — улыбнулся татарский ученый, обнажив серые зубы, которые росли, как надгробья на старом еврейском кладбище. — Мы в Казан полнисобрансочиненленин перводыт буды-ы-ым. — Ответил он почему-то с вопросительной интонацией.
Зверев, директор библиотеки ИМЛ (произносить: «имэл»), одной из 3 крупнейших библиотек страны, встретил меня приветливо, бегло справился об образовании и повел показывать владения. На столах научного читального зала ровненькими рядами разложены несметные сокровища — последние номера «Нью-Йорк Таймс», «Лайф», «Лук», «Ньюсуик», «Шпигель» и прочая, и прочая. Для сотрудников института и приблудно-командировочных доступ открыт без ограничений. Читай — не хочу. В книгохранилище, пока Зверев представлял «нового сотрудника» заведующей (страшно выговорить) спецхраном, я одним глазом «сканировал» корешки на ближайшем стеллаже: Ницше, Аверченко, Хлебников, Троцкий. Да, да, я согласен на ваши 45 рублей в месяц! (я ведь и такой никогда не имэл). Я даже согласен отчислять половину зарплаты на братскую компартию Южной Африки. (Скоро, очень скоро я даже породнюсь с ее лидером, но пока об этом не знаю). Только возьмите меня!
С этого дня запрещенные для простых смертных сокровища я тайно, но беспрепятственно буду таскать для чтения домой. На этом фоне сосиски в цековских буфетах отодвигались на задний план, тем более, что зарплата не давала повода гулять по буфету.
А Сережка Лакшин в тот же день вышел на новую работу — на такую же незаметную, но чуть более денежную должность во Всесоюзной книжной палате. Чем не повод для вечеринки! На пьянку к нему он пригласит новую знакомую (уже, небось, наговорил о себе с три короба и хвост распушил). Девушка воспитанная — сразу бросилась помогать Сережкиной бабушке столы накрывать. Розалия Осиповна, по привычке, стала жаловаться на внука, мол, много работает, мало читает, о будущем не думает.
— А где Сережа работает? — поинтересовалась гостья.
— Я знаю? В какой-то книжной палатке.
ДРУЗЬЯ. КАК СТРАНЕН НАШ СОЮЗ…
Яшка Рыклин пришел с подругой жизни Милой Торяник. Они ходили по городу, держась за ручку. В свободной Яшка носил за ней сумочку — мода была такая. Время от времени он наклонялся к ней со словами:
— Дай поцелую в сахарные уста.
Когда сахарные уста выходили из комнаты, он шепотом вымогал телефон у Ольги И., которая только-только прибилась к нашей компании.
На дворе стояла эпоха стихов. Он тоже писал стихи и рассказы (а кто не писал?). Стихами легко было снискать благосклонность кадров, но не кадровиков. Поэтому работы у него тоже не было. Яшка старался обходить захватанных поэтов. Он при каждой сходке подкармливал нас «новинками» из Кедрина, Бодлера, Заболоцкого, Луговского, Межелайтиса. Читал он в мягкой, обольстительной манере:
Бедны мы были, молоды,
Я понимаю,
Питались жесткими, как щепка, пирожками,
