акт. Стоя (почему-то ровно в полночь) перед зеркалом, Ольга пошла гулять бритвой по внутренней стороне предплечий обеих рук. Для надежности прошлась несколько раз поперек гортани. Ольгу спасли, но наши контакты становились все реже и вскоре заглохли.
Вино кончалось. Жизнь началась.
ПОРУГАННЫЕ ДЕТИ ПОРУБЛЕННЫХ ОТЦОВ
Каин не раз говорил:
— Берегите, дети, этот мир,
за который погиб ваш дядя!
Ф. Кривин
Помню, как сейчас. Сижу я, значит, как-то с И.Арманд. Подходит к нам Свердлов и ставит на стол мокрый поднос с биточками и киселем.
— Можно к вам подсесть? — спрашивает он, обращаясь к женщине, выросшей, можно сказать, на коленях у Ленина. — А с вами мы, кажется, не знакомы. — Это ко мне. — Вы, наверное, чей-то сынок?
— Угадали, — говорю, — мамин и папин.
— А мы уже познакомились. — Помогает Арманд, смахивая муху с макарон. — Мальчика зовут Леня. Он новый сотрудник нашей библиотеки.
— А-а, очень приятно, очень приятно. Я тоже начинал свою трудовую жизнь в библиотеке.
(Говорят, в НКВД была знатная библиотека, не в пример нашей).
Сидим так, миленько, демократичненько, по-домашненькому, закусываем. Из-за соседнего столика нас с любопытством разглядывает Марлен Хуциев. Напротив ИМЛа — ВГИК и киностудия им. Горького. Тамошние обеды привлекали цековских историков, в то время как избранные кинодеятели чувствовали себя в своей тарелке именно в нашем буфете. Возможно, благодаря дефицитным сосискам. Кстати, у нас в ИМЛе разрешили первый закрытый просмотр хуциевской «Заставы Ильича», этого оттепельного шедевра соцреализма, в котором героям разрешалось размышлять вслух. Кому доверять, если не нам? Такой вот социокультурный бартер.
Описанное выше — не фантасмагория, а, зуб даю, сущая правда, чуть-чуть стилизованная под столь же бесхитростный рассказ Ходасевича о вечере, проведенном в карточном клубе в обществе сыновей Л.Толстого и Ф.Достоевского, поскандаливших между собой из-за замусоленной трешки. Мои новые знакомцы — выходцы из благополучных семей в том смысле, что их родители не только умерли в своих постелях, но даже нашли свое последнее пристанище в некрополе у Кремлевской стены. Да и сами детишки жизнью не обижены, хотя Андрей Яковлевич Свердлов успел повертеться по обе стороны другой стены, той, что разделяла энкавэдэшников и их жертв. Счастливые. Им не пришлось писать длинные объяснения, вколачивая последний гвоздь в гробы родителей, сперва возглавлявших, а затем обезглавленных, или отправляться в бессрочную карагандинскую ссылку как ЧСВН.
«Член семьи врага народа» Софья Карловна Радек очень гордилась своей находчивостью. Когда начальник спецчасти «Минлага» потребовал от нее письменно отмежеваться от арестованных родителей, она написала: «Я очень виновата, что выбрала так неудачно себе родителей, в следующий раз я отнесусь к этому вопросу более ответственно». Сарказм Софьи Карловны не следует недооценивать. Времена-то были «павликоморозные». Это о них вспоминал Дмитрий Шостакович: «Сын доносил на отца, жена «информировала» о муже. Газеты были полны объявлениями вроде: «Я, Такой-то и такой-то, заявляю, что я не имею никакого отношения к своему отцу, врагу народа Такому-то и такому-то. Я порвал с ним десять лет назад»… Вроде «Продается мебель» или «Уроки французского, а также маникюр, педикюр и электролиз». Исключения были редки, одно из них — мать Тухачевского, Мавра Петровна. Она отказалась заклеймить своего сына как врага народа. Была непреклонна и разделила его судьбу». Куда более типичным был «подвиг» жены «всесоюзного старосты» Екатерины Ивановны Калининой. В 1924 году патриотка написала письмо в ОГПУ с обвинением собственного брата кладовщика треста Моссукно Владимира Ивановича Лорберга в предательстве, контрреволюционной деятельности и провокаторстве (оказание услуг охранке). 3 июля Лорберга арестовали, а 25 сентября — расстреляли. Бедолагу реабилитировали лишь в конце 1991 года, когда весь советский народ уже без всяких исторических ассоциаций вовсю распевал смешную донельзя песенку доносчика Боносье из «Мушкетеров»:
Я за два сольди, за два су
На папу с мамой донесу,
И верит наш король в одно-с —
В донос, в донос, в донос.
В посткультовские времена правозащитный пафос поруганных детей редко шел дальше «исправления допущенной ошибки», «позднего реабилитанса», обеления, признания заслуг, мемориальной доски. Та же Софья Карловна жаловалась: «Вопрос о реабилитации отца стоял еще в 56 году, но тогда не доделали большое дело. Не довели до конца. До справедливости». А если бы довели? Если бы напечатали реабилитированные записки Радека? Знаете, что бы мы прочли? Вот, полюбуйтесь на педагогические перлы Радека из книги «Портреты и памфлеты»: «…Попробуйте изолировать ребят от таких событий, как процесс вредителей. Среди детей, которых я знаю, помилование вредителей вызвало бы целую бурю негодования». Вот он какой был, Карл Бернгардович, которым гордилась его дочь, обивавшая кремлевские пороги в надежде поставить памятник плачущему большевику.
Некоторые, правда, занимались этим профессионально — располагались в отдельных кабинетах сектора истории партии ИМЛ или партийного архива, защищали диссертации, издавали книжки о порубленных папах и мамах. Спустя пару десятилетий, судьба сведет меня с детьми видных деятелей Третьего Рейха. Их послевоенная жизнь тоже пройдет в тени отцов, но, за несколькими исключениями, их моральная и общественная позиция будет созвучней с новым временем, чем позиция их советских изоморфных аналогов.
ДЕГОТЬ
Революции нужны,
чтобы уничтожать революционеров.
М. Горький
Владимир Владимирович Деготь безусловно пошел дальше в своей борьбе. Он тоже взывал к восстановлению «справедливости», но просил-то всего-навсего помощи в разыскании могилы отца — профессионального революционера, «ученика Ленина» по партийной школе в Лонжюмо, дослужившегося до наркома труда и прокурора РСФСР. К Микояну (в отличие от Софьи Радек) он не ходил. Зато писал Ворошилову, с женой которого состоял в родстве.
Перевернул архивы. Исследовал, расследовал, искал, сопоставлял. На эту работу ушло без малого 6 лет. Все до последней копейки тратил на поиск бывших солагерников отца. Нашел лагерного врача, свидетелей, возил их на свою нищенскую зарплату в Коми. Те и помогли ему разыскать могилу. И только тогда в ЦК отвалили с барского плеча 600 рублей на перевозку в Москву останков Владимира Александровича. Но Володя от подачки отказался и сам довел до конца дело своей жизни.
Деготь добился «справедливости» и даже установил мемориальную доску в Успенском переулке в Одессе, где прошла подпольная юность революционера. Да и сам переулок переименовали в пер. В.Деготя. Володя подарил мне свою фотографию у этой доски с уцелевшими боевыми подругами отца. Продав все, что можно было продать, он перевез в Москву останки отца, и только после этого начал думать о публицистике.
Да
