На несколько дней снова сделались близнецами, плавающими в одной амниотической вселенной — широко открытые глаза, рассеянный мартовский свет; дышать под водой, просеивая ресничками растворенный в ней кислород; слиться под одной оболочкой, перезимовать на глубине…
(Поначалу, наверное, так и было… Пытаюсь вспомнить и не могу — переболело. Реакция замещения прошла до конца, вещества отработаны, в зоне химической реакции только соль и вода).
Неделя, другая; проявляем, печатаем, в темноте только это; избегаем сложных ситуаций, вежливо расходимся в ванной, тебе больше не нужно? я закроюсь минут на десять? не обостряем, не смотрим в глаза — и ничего, ровным счетом ничего не происходит.
Я тебе неприятен? Что-то изменилось?
Сделались застенчивыми, как подростки; пьем воду, молчим, сон не идет; снова и снова пытаемся уснуть вместе; рука затекает, от невыносимой близости душно, приходится делить одеяло; прохлада ничейной середины, кто пошустрее, тот и займет, и под утро обнимет другого просто так, а не потому что тебе в кино показали, что надо засыпать, обнявшись. Что хорошо и что плохо — нам решать, ты же хочешь быть одновременно послушной и строптивой, нарушать правила, которые сама же и вызубрила. Делать то, что нельзя, поступая при этом как надо. Зачем усложнять? Не проще ли сразу делать то, что хочется?
Ты иногда бываешь такой нелепой, Ася. Ну вот сейчас — чего тебе не хватает для щастья? Ты как маленькая девочка, о которой кто-то постоянно должен заботиться. Кормить с ложечки, носик сопливый вытирать… Когда же ты вырастешь?
(Перевод мой, естественно. А последняя фраза — да, его.)
Когда, наконец, поймешь, что иногда нужно быть резкой, напористой, даже наглой, я бы сказал — пробивной. Острые углы, присоски, шрамы — так надо, это называется характер; тебя заряжают, засвечивают, тратят; половину на пустяки, треть на текущие расходы, только остатка не отдавай, держи; тот маленький черный хвостик, который остается в конце пленки, в итоге жизни; прочего не жалей, оно того не стоит. Впрочем, и хвостиком гордиться нечего — мы не лучше других, мы тоже утопнем и пойдем на корм акулам, хей-хо. И вся доблесть только в том, чтобы урвать от жизни свое и, может быть, с кем-то поделиться. Мне, например, одному столько не надо, я бы и дальше тащил тебя на буксире, если бы не одно «но».
(На этом заканчивается вторая неделя, идиллическая, и начинается третья — педагогическая. Я по-прежнему перевожу, я же не могу буквально. Иначе развалится все, что было раньше, осыплется до февраля, до основанья, а затем?)
Пойми, важен результат. Важно то, чего добился сам. А ты — что ты сможешь предъявить? Свои емоции и мячты? Прочитанные тобой хорошие и добрые книжки? Съеденные плюшки? Диплом о высшем образовании? Зачем ты вообще живешь — думала?
Перестань рассчитывать на меня, хватит уже. Я довел тебя до слез, потому что ты — отдельное существо, понимаешь?
(Наверное, он прав?)
А если бы я не приехал? Если бы у нас не было убежища? Ты бы тихо усопла? Быть беспомощной, ничем не замарать рук, подставлять кому попало вторую щеку — какая идиотская жизненная программа! Наверное, ты добрая или что там еще, но тебе не приходило в голову, что эти распрекрасные вещи ты позволяешь себе потому, что есть кто-то другой, кто по уши в дерьме, кто норовит врезать первым, протолкаться к кормушке, ухватить червячка, принести в клювике домой?
(Почти прямая речь. Взять посередине, надорвать, дальше расползется само.)
Я, может быть, потому так долго не возвращался, чтобы ты успела осознать: жизнь такова, какова она есть — и больше никакова. Твой папенька, кстати, любит повторять. Ему кажется, что это смешная шутка. Но это голая и неприкрытая правда — жизнь без розовых светофильтров выглядит несколько иначе, чем ты себе представляешь, и пахнет иначе. В любой из ее фракций надо уметь плавать, каким угодно стилем, лишь бы вперед. А если плавать не умеешь — как спасешь утопающего? Да и какой смысл самому идти на дно?
(Верно-верно. Но дело ведь не в правде, а в интонации… В этом непрерывно растущем зазоре, который, наверное, был всегда, просто я раньше не замечала.)
И вообще, твой излюбленный постулат о том, что люди по природе своей добры… да очухайся ты, человек как он есть — просто неприглядный кусок г… Ну ладно, продолжать не буду, можешь вынуть бананы из ушей, я все сказал.
(Как будто включили грязный сорокаваттный свет и все русалки в гидрохиноновых озерцах сдохли, задохнулись, всплыли брюхом кверху. Мыльные разводы, краска с потеками, белый больничный кафель; смеситель отечественный, ржавый, переключатель на душ заедает; резиновая затычка на цепочке, щербатые прищепки, влажная мочалка одна на всех. Ванная комната как она есть.)
Отвернулась, надулась, сейчас разревется. Ну и как мне с тобой объясняться, если ты слов не понимаешь. Жестами?
Ночью встретились на нейтральной территории, пока делили одеяло, разногласия куда-то подевались. Живи как хочешь, только не исчезай, не молчи, хотя бы повернись ко мне; не повернешься? тогда я сам, а ты притворяйся, что не слышишь, не чувствуешь, спишь.
Движения пловца, разглаживающего ладонями воду
его сносит течением, но он упрям
он стремится к началу, простому и беспечальному
когда в сумке лежало полотенце, зубная щетка и яблоки
а вопрос как ты хочешь смущал до безобразия
и нужно было непременно продержаться до утра
и повторить, даже если сил уже не осталось
кожа горит, губы обветрены, обметаны
прикосновения быстрые, как укусы летучей мыши
крошечные ранки, саднят мешают уснуть
что же нам с ними делать?
придет серенький волчок, высунет язычок
залижет тут и там, будет девочке
стыд и срам
вот такой я чудной поэт
на тебе, девочка, дополнительный плед
поэт-самородок
поцелую тебя в подбородок
недоделанный рифмоплет
(«здесь идет поцелуй в живот» — это ремарка такая, как в пьесе, поняла?)
полоумный гений
(тут должны быть, согласно правилам стихосложения, твои колени, перестань пинать меня, я ведь только рифмую)
предводитель летучих мышей, душегубец, головорез
унесет тебя, красная шапочка, в темный лес
вознесет тебя, девочка, до небес.
Утром Баев выволок сумку на середину комнаты и с остервенением начал забрасывать туда вещи. Сматываемся из этого подледного царства, да поскорее — здесь, как на Марсе, жизни нет. Ты прокисла, скапустилась, того и гляди зазеленеешь. Совместные посиделки дюже утомительны, Люба хороша только в гомеопатических дозах — я с трудом удержался вчера, чтобы не наорать на нее, не хотел мать расстраивать. Юродивая, ей-богу! Почему не пнуть своего мужика, чтобы он пошел и принес бабла? Надрывается, кофты вяжет, утки выносит… икон в доме понаставила… глаза бы мои не глядели!.. Она и раньше небольшого ума была, а теперь совсем сбрендила. Одно слово — чужая кровь.
Я тебе не говорил — Люба приемная, из детдома. Родители с ней нахлебались горюшка — гулена была, двоечница. Теперь проняло — семейные ценности, семейный же очаг. За что ни возьмется, все испортит. Колян мужик был что надо, и его ухайдокала, тьфу.
(Воску мне, и привяжите к мачте. Не слышу, ни единого слова. Их личные дела, их собственные скелеты в шкафу — кто я такая, чтобы судить?)
Комната 1331
«3.05.
Допрыгалась. Напророчила или, иначе говоря, накаркала.
Митя, Митька, Митяй.
Повторяй, пока не расхохочешься. После этого нехитрого мимического упражнения проще будет сохранять постный вид, чтобы не смущать окружающих, хотя твои секреты уже ни для кого не секреты. Митька по натуре сама прямота, ничего скрывать не умеет и не хочет. Я тоже не хочу, но скрываю. Из чувства сострадания стараюсь как можно меньше светить улыбочкой, исправно чищу картошку, протираю стол, вытряхиваю пепельницы, в общем, чем могу.
Что же с нами опять приключилось? Да ровно то же самое — влюбилась точно по заказу! Мы снова как бы втроем: мы хозяева, Митя гость. Баев делает вид, что так оно и должно быть, не вмешивается. Готовых решений нет ни у кого, и в случае перегрева рванет эта смесь не по-детски. Если Митька на что-то решится, или я, или тот же Баев, или кто-то из нас.
Ну что тут скажешь? Большое у тебя сердце, Ася Александровна. Все объемлет, все принимает — и никаких контрадикций. Несовместимое совмещается, с логикой у нас по-прежнему беда. Зато с психологией…
Я занимаюсь самоедством, потому что совесть надо как-то умащивать. Она говорит — низзя. А я ей — если немножечко, то мона и нуна, и потом — мы ведь ничего такого не делаем. Просто разговариваем. Просто смотрим друг на друга. Просто не расстаемся. Пьем чай, слушаем музыку в одни наушники, ходим за хлебом. По тонкому льду.
