Во время вечерних посиделок речь не однажды заходила о Сали.
— Ведь он ничего не делает наш молодой король, — говорила старшая жена. — Просто в его присутствии неохота делать дурное.
— И людей не ищет: к нему приходят сами, да такие, каких наша земля вроде и позабыла рождать, — откликался один из пастухов.
— Это не такое чудо: что мы раньше знали о наших окраинах? — отвечал ему другой. — Только ты не думаешь, что мы уж больно его взялись почитать, нашего первого Сальватора? Сначала так не было, а теперь все к нему тянутся со своими проблемами, будто он един во всех лицах.
Но эта тема как-то быстро сникла под взглядом под взглядом Саула Хайама, который возвышался над своим каллиграфическим гроссбухом истовый, будто мулла в мечети, — и больше на виду не появлялась.
А несколько дней спустя за мной приехал роллер с коляской. С седла соскочил юноша, своей гладкой кожей, темной шевелюрой, усиками и узким разрезом глаз напоминавший мне старинный миниатюрный портрет на ветке одного из наших общенародных генеалогических древ. Он слегка поклонился Саулу и сообщил всем нам, что Джошуа Раббани желает видеть сам король. Именно теперь, когда я пообвыкся сколько-нисколько и начал входить в курс дела!
Ну, я вырядился получше: в заработанные собственным потом и мозолями кожаные штаны и куртку. (Такие же точно, хотя менее потертые, были у самого посланца, а я не хотел ударять перед ним в грязь лицом). Джемпер, поддетый вниз, был связан из моей личной шерсти одной из Сауловых домочадиц. Если кто что-то не так подумал — речь идет о натуроплате, а не о том, что я сам баран. На теле у меня были чистая белая майка и панталоны, чтоб не терло и не кололо, в ухе сережка, а в нагрудном мешочке — трансферт. Что-то удерживало меня от того, чтобы казать его всему свету за пределами моей кошары.
Мой родной полис находился неподалеку от нас и внешне изменился не очень: больше стало живой зелени, самокатные дороги остановились, зато забили ввысь фонтаны, заструились ручьи, и на каждом перекрестке между низкорослых яблонь, груш и айвы крутилась водяная брызгалка.
— Вода не пропадает, — объяснил мой сопроводитель, не отворачивая головы с дороги. — Стоки фильтруются, возвращаем ее такой же чистой. А что сады развели, так это деткам на варенье. Сплошная выгода.
Глаза у него оказались юморные, к нежно-смуглому цвету лица в самый раз был бы зеленый тюрбан, а на бедре, там, где болталась длинная цепь с декоративными замочками, еще лучше бы смотрелся меч с узорной цубой или сабля с агатовым шариком в прорезной рукояти. Это напомнило мне один неизгладимый эпизод, тем более, что и день был в полном своем сиянии. Ха!
Тут мы подъехали. Королевские апартаменты не уступали даже моей собственной квартире домонастырского периода. Особенно хороши были тяжелые гардины, создающие прохладу летом и тепло зимой, и подсвечники вместо мертвенно-голубых ламп. Церемониал встречи был упрощенный: Сали прыгнул на меня из-за портьеры, как котенок, и повис на шее, а потом потерся своим мокрым носиком и щеками о мои. Вообще-то он заметно вырос и стал ростом едва ли не с меня, но в плечах как следует не развернулся. Его выучили респектабельно одеваться: костюм из хорошей шерсти, галстук в тон, а не насупротив тона, платок уголком заткнут в нагрудный карман, бутоньерка — в петлицу, а остроконечные лакированные калоши были украшены небольшими серебряными пряжками. На пальце красовалось тяжелое кольцо с резной аметистовой печатью: кроме шуток — государственной! В качестве серьги ему служил скромный «гвоздик» с бриллиантовой шляпкой. Он стильно и коротко подстригся, но выглядел, как ни странно, все той же ряженой девчонкой.
— Ну, как ты здесь?
— Царствую, брат мой, царствую. Знаешь ведь. Я тебя нарочно оставил выдерживаться и обрастать шерстью и слухами, чтобы не объяснять пустяки. Вот о Дюранде своей что не спрашиваешь?
— А ты об Агнии? Я думал, Дюрра …
— Нашли ее уже без вас обоих, грустную, обескураженную какую-то. Но — здорова. Стоит сейчас в деннике, выходящем на солнечную сторону, мы ее чистим, холим, поим аквой дистиллятой и кормим лучшим маслом. Машинным. Я с ней часто разговариваю. Так что Агния?
— Оправилась настолько, что родила. (Кого, я не описал. Вообще он спрашивал будто из чувства долга, и я заподозрил, что он и так все знает — или почти все.)
— Мутагенез, — сказал Сали с умным видом. — Встряска генетического аппарата. — У нее же с самого начала были нелады именно с наследственностью, твой Дэн задним числом докопался. Тебя как, сначала кормить или сразу брать в оборот? Повар у меня исключительный: практиковался в буддийском монастыре. Соя во всех ста видах и двух сотнях подвидов, перемежаемая чечевицей.
Я был не понаслышке знаком с этими мастерскими подделками под рыбу и мясо, но не видел в том проку. Хочешь, чтобы тебе стал неприятен вид живого существа у тебя на тарелке, так зачем его имитировать? Так и сказал.
— Мораль скотовода.
— Добрый пастух хорошую овцу не прирежет, а если ей или ее ягненку все равно не жить…
— Уволь от разговоров. Так чего тебе подать?
— Отварной картошки в чугуне, и побольше. И, знаешь, давай-ка все сразу — и есть, и говорить, а то ты меня совсем заинтриговал!
Мы перешли в столовую. По стенам сплошные фарфоровые и хрустальные посуды, в буфете — бывшие диктаторские серебряные ложки, вилки, пивные кружки и крюшонницы, а на скатерке — закопченный глиняный горшок, покрытый лепешкой. Повар явно понимал в деревенской кухне и был куда как скор на руку. И вот мы запускали в эту махину вилки, а потом, когда поостыло, и просто пальцы, — и разговаривали.
— Ты мне вот зачем нужен. Я их разбаловал, моих конституционных граждан. После победы — коалиционное правительство, отпущение грехов и тому подобные прелести. Люди Совета у меня замечательные, умельцы в своем ремесле. Я при них работаю вроде как непредсказуемым фактором: сглаживаю нелицеприятности в документах, амнистирую тех, кого закон не позволяет, внезапно скручиваю с места тех, кто к нему уж очень сильно прирос и присосался, — ну, ты представляешь. Суть фокуса в том, что если подобное решение примет официальный орган, это создаст прецедент, на который чуть что можно ссылаться. А если король, сам лицо уникальное и беспрецедентное, сделает это же — исключение так исключением и останется. Вот и все, для чего я хочу существовать. Но вот парламент мой… Требует, чтобы под лупу моей непогрешимости помещали каждое пустяковое решение. Горы бумаг, в которые приходится вникать! Право короля — казнить и миловать, а не ворочать потными мозгами над очередным плодом кабинетных ухищрений. И ведь, поросята, нарочно всякие детали добавляют в уже выверенные Советом формулировки. Вот и приходится чуть что в Совет обращаться. Так и бегаю от парламента к Двенадцати и обратно. Ты ведь слышал о гражданском мире? Я и Марциона помиловал. Теперь он и его люди уж такие скверноподданные, прямо пол передо мною лижут, как перед богдыханом. Совет им ничто, секретари и заместители мои — прах суть и в прах обратятся… Ну, всё. Я решил — ухожу в бессрочный поиск. Невесты. Королю необходим наследник, которого с нетерпением ждет вся его родня и заранее ликующее простонародье. Скажи, ведь неплохо Юсуф меня надоумил?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
