ему ответ Хамовский.
– Пока терплю, – ответил Алик.
– И даже большее? – подначил Хамовский.
– Что означает большее? – спросил Алик.
Хамовский рассмеялся, как смеются взрослые над детьми, рассказывающими о своих первых жизненных испытаниях.
– Какие неудобства вы терпите? – спросил Клизмович ослабшим от долгого молчания голосом. – Ты просто…
– Вы даже сейчас на меня оказываете давление, – прервал председателя Думы Алик. – Вы, чиновники, вызвали меня сюда, чтобы судить меня за мои высказывания и предлагаете уходить с должности…
– Вы хотите воевать против Думы? – весело пригрозил Хамовский.
– Зачем? – ответил вопрос на вопрос Алик. – Вы усугубляете проблему.
– Я? – удивленно спросил Хамовский.
– Да, – подтвердил Алик. Он и действительно ни с кем не воевал. Он просто любил свою работу. И вот сейчас, впервые за много лет в журналистике он поднялся на ступень, на которой мог творить и говорить свободно, как в силу заслуг и повышающейся образованности, так и в силу неподцензурной должности. Это было то, чего он добивался, то, о чем только может мечтать настоящий журналист. Но любой критический анализ или обличительное высказывание продолжало восприниматься властью не как повод к работе над собой, а как повод к работе над тем, кто осмелился сказать.
– Твое последнее выступление на радио, – встрепенулся Клизмович. – Зачем так оскорбительно? Депутаты безграмотные. Ну не все же – безграмотные. Почему ты обозвал всех?
– По грамотности депутатов вопросы есть, – неуверенно сказал Алик, потому что он уже не помнил, что говорил в радиовыступлении.
В учебнике по социальной психологии он наткнулся на тезис об ошибках группового мышления. Убежденность в собственной нравственности, неуязвимости, представление всех оппонентов либо злонамеренными, либо смешными, отрешение от информации, которая может поставить под угрозу принятие нужного решения… – все это делало решения депутатов узколобыми, келейными, но все это реально происходило в Думе маленького нефтяного города.
При любом составе Думы только мнения зажиточных и властных жителей города ложились в основу политики маленького нефтяного города. Клизмович, как председатель, напоминал любительницу собак, которую Алик однажды видел на улице маленького нефтяного города. В руках у той было не менее десяти поводков, удерживавших свору. Но что бы ни вытворяла каждая собака в отдельности, маршрут, намеченный любительницей, не менялся.
Выход из этого положения был. В частности, – поощрение критики, которой Алик иногда и занимался. Однако в ответ на интервью звучала только агрессия…
– Сейчас депутаты собираются в прокуратуру. Я никогда в жизни ни с кем не судился, – почти истерично продолжал Клизмович. – Зачем ты рекомендовал депутатам читать больше? И снова все свел к тому, что мы не дали денег на передатчики. Ну, зачем эти передатчики?..
***
О как Клизмович умел лгать!!! Он лгал, честно глядя в глаза, тоном, не вызывающим сомнения в его честности, горделиво приподняв подбородок и слегка выпятив грудь вперед и даже временами нервно поводя плечами, выказывая свое возмущение тем, что есть люди, которым надо объяснять прописные истины. То, что эти прописные истины были прописаны исключительно где-то внутри клизмовичевского лба и прошли через невероятно искажающие механизмы сознания, похожие на сказочную мясорубку, превращающую хорошие куски мяса в соевый фарш, разбавленный хлебным мякишем, – то было для него не важно. Вся его мимика, все его позы, говорили о безусловной внутренней убежденности в своей правоте, которая хотя и оставалась истинной ложью, тем не менее, за счет всех телесных вывертов и экспрессии становилась большой правдой.
***
«Виват, председатель, ты же сам все организуешь, а прикрываешься депутатами!!!» – оценил Алик, но вслух восхищения не высказал:
– Я могу показать съемки того заседания, на котором мое обращение по поводу оборудования не только прозвучало, но и обсуждалось депутатами.
– Да я его,… – начал Клизмович, не зная, что сказать. – Я его не слышал.
Такого Алик не ожидал. Внутренняя мясорубка Клизмовича перестаралась.
– Вы были на том заседании, – укорил Алик. – Ну, зачем лицемерить-то, перекручивать?
– Что в твоем радиообращении я перекручиваю? – Клизмович резко сменил тему, поняв, что выгнанный его сознанием фарш не съедобен.
– Вы перекручиваете мою просьбу об оборудовании, – вернул председателя к теме Алик.
– Ну, это же неофициальное обращение, – возразил Клизмович.
– Как неофициальное? – возмутился Алик и повысил голос. – Обращаться в Думу можно хоть письменно, хоть устно. Вы же нарушаете закон, вы хоть это понимаете?
– Ну, это же анекдот, – вскрикнул Клизмович, – сам был депутатом, знаешь порядки.
***
Опыт депутатства Алик имел и знал, как на заседаниях Думы затираются неугодные мнения и пробиваются нужные. Клизмович по-своему был прав. Пока в маленьком нефтяном городе все решает Хамовский, закон не играет роли. В городе правила благосклонность главы города. Без соизволения Хамовского, ни один проект не проходил думского утверждения и денег не получал. Неугодный депутат в такой ситуации становится неугоден и народу, поскольку, кроме, крика от него ничего не исходило.
***
– И самое главное, уважаемый, вы на что деньги тратите? На заработную плату в основном, – напомнил Хамовский Алику. – Вам, как руководителю, будет неудобно, если люди станут меньше получать.
Страх – кнут самодисциплины, – считал Хамовский и любил угрожать, но коллектив телерадиокомпании для Алика уже не имел ценности.
– Это, конечно, будет плохо, – холодно подыграл Алик, чтобы не провоцировать главу.
– Это будет очень плохо, – со знанием дела подтвердил Хамовский. – Сегодня не в моей власти, а во власти Думы, не дать вам денег. И вы будете иметь заработную плату в полтора – два раза меньше. Здесь есть инструмент давления на вас со стороны Думы. Но Дума на меня тоже давит. Сегодня депутаты мне предлагают: увольте Алика. Вам хочется бороться и отстаивать свои права после увольнения?
Манеру сильных мира сего маскировать собственные интересы под мнения других лиц, депутатов или населения, Алик ненавидел. Он видел за ней едва прикрытую трусость. Разве слова – не одежда души?
«Ты же защищен должностью, чего юлишь?», – именно так и размышлял Алик, глядя на Хамовского.
– Комиссию не создали до сих пор, – вспомнил Клизмович. – Дума приняла решение.
– Какое? – в голосе Хамовского прозвучала тревога, словно бы он действительно боялся Клизмовича.
Речь шла о комиссии для проверки телерадиокомпании. Алик уже и забыл о ней. Комиссия всплыла, словно труп, освободившийся от плохо прикрепленного груза.
«Надо было опротестовывать решение Думы», – укорил себя Алик. Но в редакции телерадиокомпании маленького нефтяного города юриста не было, и все юридические дела выполнял сам Алик. А чем больше груз на одну лошадь, тем меньше движение.
– Давайте направим комиссию, – согласился Хамовский. – И потом вернемся к этому разговору.
Однако Клизмович жаждал радикальных действий, действий сиюминутных. На лице Алика не было ни тени раскаяния, в словах ни намека на будущую
