бедный, бледный цвет,
Тебе уж возрожденья нет,
Не расцветешь!
[Тютчев 1965, 1: 70–71]
Тютчев размышляет над вопросами смерти и бессмертия, терзаясь горем и чувством вины из-за смерти ближнего. Заболоцкий смотрит на вопросы смерти и бессмертия с более спокойной, философской точки зрения, применяя эти размышления к себе самому. Оба, однако, вводят библейские отголоски в произведения, и оба признают непрерывающуюся жизнь природы.
Ближе к концу второй строфы в упоминании «органа поющего» возникает заключительная тютчевская нота. В стихотворении Тютчева «Не то, что мните вы, природа» поэт выступает против механистического, чрезмерно рационалистического взгляда на природу, видя в ней душу, свободу, любовь, язык, материнское утешение. В заключительной строфе Тютчев сравнивает своего воображаемого собеседника-рационалиста с глухонемым, который не может ни понять «органа жизнь», ни услышать голос «матери самой», матери-природы.
He их вина: пойми, коль может,
Органа жизнь глухонемой!
Увы, души в нем не встревожит
И голос матери самой![252]
Когда Заболоцкий утверждает: «Мир / Во всей его живой архитектуре – / Орган поющий», он вбирает доводы Тютчева о живой одушевленности природы, в какой-то мере разделяет его антирационалистическую романтическую позицию и расширяет смысл тютчевской идеи, включая в нее собственную озабоченность проблемой бессмертия. Это утверждение и дополняет образ «органов скал» из позитивистской части «Лодейникова», человеческим вмешательством превращенных в забои, и противоречит этому образу, и ретроспективно обогащает смысл органа из стихотворения предшествующего года «Ночной сад» – «О сад ночной, таинственный орган, / Лес длинных труб, приют виолончелей!» [Заболоцкий 1972, 1: 193].
В третьей строфе «Метаморфоз» подводится некий краткий итог. Превратив вступительное восклицание: «Как мир меняется!» в «Как все меняется!», автор затем приводит примеры различных природных трансформаций[253]. Приводя на память сходство между высоко летящими птицами и рукописной надписью, нацарапанной чернильным пером, вроде тех, которыми мог бы бо́льшую часть жизни пользоваться Заболоцкий, поэт провозглашает: «Что было раньше птицей / Теперь лежит написанной страницей», используя рифму «птицей» – «страницей», чтобы подкрепить свою мысль.
В сочетании темы метаморфозы и образности процесса письма можно увидеть параллель с Мандельштамом. Стихотворение Мандельштама «К немецкой речи» было опубликовано в «Литературной газете» в 1932 году, и, возможно, Заболоцкому оно было знакомо. Седьмая из девяти строф стихотворения гласит:
Чужая речь мне будет оболочкой,
И много прежде, чем я смел родиться,
Я буквой был, был виноградной строчкой,
Я книгой был, которая вам снится.
[Мандельштам 1967–1981, 1: 191][254]
Конечно, идея быть буквой и перевитой виноградной строчкой (интересная параллель со «свисающейся веткой винограда» в «Я стал просвечивающей формой» Вагинова) перекликается с общим характером образности Заболоцкого в «Метаморфозах», а представление о поэте, существовавшем в той или иной форме до своего рождения, снова возникнет в «Завещании»[255]. Но проблему здесь представляет контекст, ибо остальная часть стихотворения Мандельштама посвящена вопросам культуры, которые не являются центральными ни для «Метаморфоз», ни для большей части творчества Заболоцкого.
Заимствуя образность того или иного предшественника, Заболоцкий довольно часто перенимает и основной ход его мысли, как можно видеть в следующем отрывке из третьей строфы «Метаморфоз» – «мысль некогда была простым цветком». Здесь он опирается на стихотворение Боратынского «О мысль! тебе удел цветка», далее, возможно, используя и библейские коннотации. В стихотворении Боратынского описывается, как свежий цветок привлекает насекомых, но они бросают его, когда тот теряет «свежесть молодую». Однако не все потеряно, потому что цветы рождают семена. А семена, попадающие в хорошую почву, как в притче о сеятеле, порождают «новый цвет», тем самым принося бессмертие увядшему цветку.
Забыт он роем их летучим,
И никому в нем нужды нет;
А тут зерном своим падучим
Он зарождает новый цвет.
[Боратынский 1971: 233][256]
Заключительная строфа «Метаморфоз» двусмысленна.
Вот так, с трудом пытаясь развивать
Как бы клубок какой-то сложной пряжи
Вдруг и увидишь то, что должно называть
Бессмертием. О, суеверья наши!
Если в «Лодейникове» поэт использовал образ клубка, чтобы описать переплетение жизни и смерти в природе, то здесь он развивает метафору, сравнивая свои интеллектуальные усилия с попыткой распутать «клубок какой-то сложной пряжи» – возможно, пряжи судьбы, которую прядут Парки. И хотя в «Лодейникове» человеческая мысль оказалась бессильна объединить эти два аспекта природной реальности, в «Метаморфозах» вывод уже не столь категоричный, хотя и не столь ясный. Модальный оборот «должно называть» вместо ожидаемой несовершенной формы «называется» вводит некоторый элемент сомнения. То, что должно называть бессмертием, видимо, в некоторых случаях таковым не является. Почему? Проблема в официальной идеологии? Или в собственной сильной убежденности поэта? Так же и заключительное восклицание «О суеверья наши!» – причитание по образцу цицероновского «О времена! О нравы!» – можно интерпретировать по-разному. Что является суеверием – попытка поверить в бессмертие или предполагаемый отказ некоторых поверить в него, вера в окончательность смерти?[257]
«ПОКОЯ В МИРЕ НЕТ. ПОВСЮДУ ЖИЗНЬ И Я»
Пьянел он медленно, становился все веселее.
Потом хмурился и тогда со все возраставшим ожесточением повторял, что мы не умрем, а только превратимся.
Николай Чуковский, описание «философских» вечеров с Заболоцким
Именно в стихотворении «Завещание» 1947 года Заболоцкий наиболее связно излагает суть своей веры в бессмертие. Более ранние названия стихотворения «На склоне лет» и «Напоминание» дают основания полагать, что оно действительно было задумано поэтом как исчерпывающее краткое изложение его философии жизни и смерти. Во время написания стихотворения Заболоцкому еще не было пятидесяти, но за его плечами был уже немалый «жизненный опыт», а здоровье постепенно ухудшалось [Заболоцкий Н. Н. 1994: 266]. Особенно важно, что в стихотворении поэту удалось сбалансировать и объединить свои позитивистские и романтические наклонности и изобразить мир, в котором человеческая самотождественность не доминирует над природой, но и не подчинена ей полностью. Говоря метафизическим языком, и человечность, и природа остаются цельными, неповрежденными. Мысль стихотворения уже не мечется неконтролируемо из стороны в сторону, как мяч на веревке, как это характерно для некоторых философских стихотворений Заболоцкого. Здесь мысль движется по плавной орбите от одной точки к другой.
ЗАВЕЩАНИЕ
Когда на склоне лет иссякнет жизнь моя
И, погасив свечу, опять отправлюсь я
В необозримый мир туманных превращений,
Когда мильоны новых поколений
Наполнят мир сверканием чудес
И довершат
