человека над природой для Заболоцкого могло быть попыткой выглядеть политически благонадежным советским человеком. Но эксцентричные представления о том, что деревья могут понимать Гезиода, а водопады – спрягать глаголы, были недалеки от тех, что вызвали возражения Фадеева, процитированные в эпиграфе к этому разделу. В результате томик стихов Заболоцкого, опубликованный в 1948 году, оказался весьма тонким, а стихотворение «Читайте, деревья, стихи Гезиода» не публиковалось вплоть до 1960 года [Заболоцкий 1972, 1: 386][247].
Учитывая непостоянство взглядов на природу как в рассмотренных выше в стихах, так и во многих других, было бы глупо утверждать, что у Заболоцкого была единственная четко определенная концепция, которая лежала в основе его мировоззрения. Не подлежит сомнению, что Заболоцкий знал природу и чувствовал ее с ранних лет до самого конца жизни. Все же недаром фрагмент о грозе в «большом Сернуре» был первым дошедшим до нас стихотворным отрывком начинающего поэта. Многократно живописав природу в зрелой поэзии, Заболоцкий писал о своем отношении к ней и в прозе – в письмах, в очерке «Картины Дальнего Востока», написанном в ссылке, в 1944 году, в эссе «Почему я не пессимист», написанном в предпоследний год жизни [Заболоцкий 1972, 2: 224–227, 287–288]. Эти различные описания природы не обязательно совпадают. Скорее можно сказать, что концепция природы у Заболоцкого явно противоречива и напоминает траекторию привязанного к шесту шара, который мечется то в одну сторону, то в другую. Но метания шара ограничены пределами некой натурфилософской орбиты, которая, взятая в целом, и представляет собой сложносоставной взгляд поэта на природу. Или, выражаясь словами Туркова, Заболоцкий «…пишет ее [природу], как Рембрандт – Саскию, во всех позах, во всех одеяньях…» [Турков 1965: 131].
«ТО, ЧТО БЫЛО МНОЮ»
В нашем посмертном вращении спасенье одно в превращении.
Александр Введенский. Кругом возможно Бог (1931)
Через год после стихотворения «Вчера, о смерти размышляя» Заболоцкий снова «написал» природу, вернувшись к детальному изучению вопроса о бессмертии, в котором он уже был хорошо подкован. Новое стихотворение он так и назвал – «Бессмертие». Но, как и одноименное стихотворение 1920-х годов, оно тоже сменило название и дошло до нас под именем «Метаморфозы», и не без оснований. В названии содержится довольно отдаленная ссылка на «Метаморфозы» Овидия и прямая ссылка на «Метаморфозы растений» и «Метаморфозы животных» Гёте, которые Заболоцкий, как говорят, находил весьма интересными [Синельников 1984: 112]. Описанная в этих произведениях теория физического преображения, возможно, повлияла на изображение метаморфоз у Заболоцкого, так же как и стихотворения Тютчева и Боратынского о смерти Гёте (которые мог знать Заболоцкий) повлияли на его представления о связи человека и природы[248]. Начинает Заболоцкий с параллели между собой и природой: «Как мир меняется! И как я сам меняюсь!» Затем он утверждает, что он «умирал не раз», отделяя от собственного тела мертвую материю, которая, будучи поглощаема живой природой, продолжала таким образом жить.
МЕТАМОРФОЗЫ
Как мир меняется! И как я сам меняюсь!
Лишь именем одним я называюсь, —
На самом деле то, что именуют мной, —
Не я один. Нас много. Я – живой.
Чтоб кровь моя остынуть не успела,
Я умирал не раз. О, сколько мертвых тел
Я отделил от собственного тела!
И если б только разум мой прозрел
И в землю устремил пронзительное око,
Он увидал бы там, среди могил, глубоко
Лежащего меня. Он показал бы мне
Меня, колеблемого на морской волне,
Меня, летящего по ветру в край незримый, —
Мой бедный прах, когда-то так любимый.
А все я жив! Все чище и полней
Обьемлет дух скопленье чудных тварей.
Жива природа. Жив среди камней
И злак живой и мертвый мой гербарий.
Звено в звено и форма в форму. Мир
Во всей его живой архитектуре —
Орган поющий, море труб, клавир,
Не умирающий ни в радости, ни в буре.
Как все меняется! Что было раньше птицей,
Теперь лежит написанной страницей;
Мысль некогда была простым цветком;
Поэма шествовала медленным быком;
А то, что было мною, то, быть может,
Опять растет и мир растений множит.
Вот так, с трудом пытаясь развивать
Как бы клубок какой-то сложной пряжи
Вдруг и увидишь то, что должно называть
Бессмертием. О, суеверья наши!
[Заболоцкий 1972, 1: 202–203]
В начале стихотворения идея изменения и эволюции подчеркивается с помощью названия, повторения глагола «меняться» в различных формах и аллитерации м/н, далее подкрепленной косвенными падежами местоимения первого лица мной и меня и притяжательным мой. Сопровождается эта идея другой, до некоторой степени противоположной – идеей самотождественности. Этот вопрос станет центральным в переписке Заболоцкого по вопросу о бессмертии с Константином Циолковским, ученым, проектировщиком ракетной техники и провидцем. Тринадцать случаев употребления местоимения первого лица и его притяжательных форм в первой строфе, состоящей из 14 строк, свидетельствуют о наличии в произведении устойчивого концепта «я», тогда как хиазм между местоимениями первого лица и глаголами со значением именования во второй и третьей строках подчеркивает множественность смыслов индивидуальной идентичности.
Лишь именем одним я называюсь, —
На самом деле то, что именуют мной, —
Не я один. Нас много. Я – живой.
В то же время нарушающая метр четвертая строка чуть выше, с тремя точками, ни одна из которых не совпадает с положением цезуры в предыдущих строках, гарантирует, что мысль поэта о сложном характере идентичности не ускользнет от внимания читателей[249]. Еще один набор метрических приемов встречается в пятой–седьмой строках, возможно, как средство привлечь внимание читателя к связи между смертью и продолжающейся жизнью. Точка в шестой строке создает исключительно сильную срединную цезуру, выделяя загадочное утверждение: «Я умирал не раз». Вторую половину строки занимает не слишком «поэтическое» выражение «О, сколько мертвых тел», которое оттеняется спондеем, созданным двумя ударными слогами О, сколько, с повтором звука ол’, и переносом на следующую строку, которая в итоге раскрывает подспудный смысл предыдущего:
Чтоб кровь моя остынуть не успела,
Я умирал не раз. О, сколько мертвых тел
Я отделил от собственного тела!
Объяснив непрерывность жизни отделением мертвых клеток, в «Метаморфозах», как и в «Обеде», описанном в пятой главе, поэт приходит к
