повернулась на звук открывающейся входной двери и увидела, как внутрь вошел Чуну. Его брюки, рубашка, руки – все было запачкано кровью.
– Ты в порядке? – Сомин потянулась к нему, но он отстранился.
– Не надо, – это было все, что он сказал, прежде чем попытался пройти мимо, но Сомин встала у него на пути.
Поэтому Чуну повернул в библиотеку и захлопнул за собой дверь.
Сомин раздумывала, не оставить ли его в покое. Он явно был в ужасном настроении, но беспокойство за него сбросило все сдерживающие ее рамки. Медленно открыв дверь, она заглянула внутрь.
Комната была пуста.
Сбитая с толку, Сомин открыла дверь шире и вошла. Она повернулась по кругу на случай, если что-то пропустила, но даже у нее за спиной никого не было.
Потом Сомин вспомнила и шагнула к дальнему книжному шкафу. Только с третьей попытки ей удалось снова найти нужную книгу, и потайная дверь бесшумно открылась.
Она колебалась. Действительно ли она сейчас нужна Чуну? Откуда ей знать? Что бы между ними ни происходило, оно казалось таким непостоянным. Однако она отбросила эти сомнения прочь. Потому что прямо сейчас Чуну нуждался в ком-то, и этим кем-то вполне могла быть она.
Пролив в библиотеку свет, Сомин вошла в потайную студию. Чуну, закатав рукава рубашки, стоял среди своих полотен, и Сомин успела заметить, как напряглись мышцы на его жилистых руках, когда он разорвал одну из картин напополам.
Другие картины лежали у его ног, разорванные в клочья. Загубленные.
Тревожно вскрикнув, Сомин попыталась остановить его:
– Чуну, что ты делаешь?
– Убирайся, – велел Чуну. Он взял керамическую вазу, покрытую нежными голубыми листьями и линиями, и кинул ее на пол, разбивая на множество осколков.
– Я не могу…
– Я сказал, убирайся! – крикнул Чуну. И, если бы его лицо искажала только ярость, Сомин бы так и сделала. Но там была такая невыразимая боль. Это разрывало ей сердце.
– Что случилось? – спросила она.
– Ничего.
Чуну повернулся обратно к куче разрушенных произведений искусства. Сомин пришло на ум, что он с удовольствием сжег бы это место дотла, если бы только мог. Но нет, он ненавидел огонь. Так что, возможно, он просто решил исколотить все в пыль.
– Я не удивлен, что ты нашла это место, – заявил Чуну, беря холст с закатом, который можно было бы увидеть только с высокой горы. Он разорвал его на мелкие клочки, и вокруг посыпались оранжевые и красные пятна. – Ты любишь влезть не в свое дело.
Он задел ее, но Сомин знала, что, когда людям больно, они нападают. А Чуну вдобавок был экспертом в словах. Он искусно умел ими атаковать. Но Сомин не позволит ему ранить ее.
Она обхватила его запястья. Чуну все еще зажимал в кулаках обрывки холста.
– Чуну, прекрати это сейчас же.
Он покачал головой, но не отстранился.
– Я не знаю, как остановиться. Я не знаю, как стать лучше.
Из его рук повалил дым, из ниоткуда вырвались маленькие языки пламени, которые так и норовили превратить в пепел остатки холста.
– Чуну! – пискнула Сомин, когда его кожа стала обжигающе горячей. Она отпрянула назад, зашипев: он обжег ей руки. Она взглянула на свои ладони – красные, с раздражением.
Спотыкаясь, Чуну подошел к раковине в углу. Он отчаянно дергал за ручки, пока по его дымящимся кулакам не потекла вода.
– Чуну, что только что произошло? – Сомин, заикаясь, уставилась на его гладкие ладони. На них не было ни следа ожогов. Как будто не он только что держал в руках языки пламени.
– Ты должна оставить меня в покое, пока я тебе еще больше не навредил, – тихо проговорил Чуну. Что-то в его словах навело Сомин на мысль, что он говорит не только об огне.
– Нет, по-моему, тебе не следует оставаться одному. Если я могу помочь тебе исправить что-то…
– Ничего нельзя исправить! – закричал Чуну, взмахнув рукой над стойкой рядом с раковиной. Чашки с грохотом и звоном полетели на плиточный пол, посыпались кисти, ручки и ножницы. А то, что еще оставалось, разлетелось в разные стороны, когда Чуну ударил по стойке кулаками, сжимая их до побелевших костяшек. – Неужели ты не понимаешь? Иногда людей невозможно исправить. Даже великой Ли Сомин.
Сомин хотела сказать ему, что он ошибается. Никогда она не сталкивалась с проблемой, которую не могла бы преодолеть одной лишь силой воли. Но раньше она не знала никого, у кого было бы так много тьмы внутри. Накопленной столетиями. В этой битве слишком многое было поставлено на карту, но она не была уверена, что может сражаться. Только Чуну мог. А он, судя по всему, собирался сдаться.
– Ты не обязан рассказывать мне, что случилось, – начала Сомин. – Но если я могу помочь…
Чуну ядовито усмехнулся, и от этого едкого звука у Сомин внутри все сжалось.
– Мне ничем нельзя помочь. Я много веков был проклят. И я дурак, если думал, что теперь все может измениться. – Он ступил на покрывавшие пол обломки, хрустя тапочками по битому стеклу и керамике. – Какой толк мне от подобных вещей? Какая мне от них польза? – Он поднял наполовину законченный бюст и швырнул его в дальнюю стену. Осколки дождем посыпались на брезент, и под их весом тот съехал вниз, обнажая выцветшие портреты.
Чуну уставился на нарисованные лица, которые смотрели на него темными глазами.
Он взял в руки картину с изображением женщины, с любовью взирающей с портрета. Бумага была такой тонкой, словно она могла раствориться от одного только прикосновения. Чуну пристально посмотрел на женщину. Как будто потерялся в портрете. Как будто погрузился в какое-то давно забытое воспоминание.
Сомин запротестовала. Она не знала, кто это, но чувствовала, что она важна. Но, вместо того чтобы разорвать картину в клочья, Чуну медленно опустился на землю, сжимая бумагу так крепко, что она измялась в его руках.
Сомин не знала, что сказать, чтобы облегчить его боль. Поэтому она ничего не сказала. Она просто опустилась на колени рядом с ним и обняла его, положив его голову себе на плечо. Его нерешительность казалась Сомин натянутой струной. В любой момент он мог сорваться или высвободиться. Но Чуну со вздохом расслабился. Уронив портрет на колени, он обнял ее за талию и выдохнул. Содрогнулся. А затем затрясся от беззвучных рыданий. Сомин прижала его крепче, словно надеясь поглотить шок от его боли. Словно пытаясь взять на себя часть боли, чтобы та не сломила Чуну.
45
Сомин повела Чуну в его комнату. Она ожидала, что он будет сопротивляться, но, похоже, Чуну был слишком измучен для протестов. Она понятия не имела, где он пробыл всю ночь, но точно знала, что он не спал.
Она хотела спросить Чуну, не хочет ли тот переодеться, но он просто упал лицом вниз на кровать.
– Ты хотя бы
