class="p1" id="id108">В последние два десятилетия XVIII века в Германии, большею частью в Берлине, жил человек, который мог бы сделаться еврейским Кантом, если бы этому не помешали фатальные внешние условия его жизни. То был известный нам выходец из Литвы, Соломон Маймон. Он имел все данные, чтобы быть строителем в области философской мысли, но ему суждено было быть и в этой области таким же странником, мечущимся с места на место, каким он был в своей бедственной жизни. Те главы в «Истории жизни» Маймона, где он описывает свои скитания по Германии (1777—1792) и встречи с людьми из различных слоев еврейского общества, от набожных раввинов до Моисея Мендельсона и «новых людей», дают яркую картину духовных скитаний автора. Добравшись в первый раз в виде бедного польского еврея до еврейского странноприимного дома в Берлине, он через несколько дней высылается из города, так как имел неосторожность сказать одному из местных раввинов, что он приехал для изучения естественных наук, и показал ему рукопись своего комментария к «Путеводителю» Маймонида. Позже он все-таки попадает в Берлин, где пользуется покровительством Моисея Мендельсона, но ровный тихий шаг этого мыслителя по пути просвещения не удовлетворяет быстро мчащегося вперед искателя истины. В области философии Маймон перебегает от Вольфа и Лейбница к Канту, затем обгоняет последнего и устремляется в бездну скептицизма. Характерны отношения между ним и Кантом. Когда Маймон впервые послал ему манускрипт своих замечаний на «Критику чистого разума», Кант ответил известным любезным письмом, в котором заявил, что Маймон глубоко понял его систему. Когда же затем эта рукопись появилась в свет в виде книги («Опыт трансцендентальной философии», 1790), Кант в письме к другу иронизировал насчет «поправок какого-то Маймона к критической философии» и прибавил, что «евреи вообще охотно делают такие опыты (намек на заглавие книги), чтобы составить себе имя на чужой счет» (1794). Тут заговорило авторское самолюбие, но еще больше недовольство строгого систематика острым разрушительным анализом Маймона и его бессистемным изложением. Маймон и в следующих своих философских трудах не освободился от этой бессистемности изложения, которая по его собственному признанию была привита ему талмудическим «пилпулом». Его острый аналитический ум умел дробить, но не соединять дроби в стройное целое.
Единственным произведением Маймона, оставившим глубокий след в литературе, была его автобиография (Lebensgeschichte I—II, Berlin, 1792—1793). Она писалась под явным влиянием «Признаний» («Confessions») Руссо, с той же беспощадной откровенностью и, пожалуй, еще большею правдивостью. Тут дана яркая картина старого еврейского быта в Литве XVIII века и блужданий выходца оттуда в Германии эпохи просвещения, расшатавшего устой старого быта. Немецкие читатели, среди которых были и такие, как Гете и Шиллер, впервые услышали потрясающую исповедь молодого философа (Маймону было тогда только 38 лет), который на своем тернистом пути, среди горькой нужды и унижений, знал «одной лишь думы власть»: искание истины. Самые заветные свои мысли об общих и специально еврейских проблемах Маймон высказал в этой книге своей души, но высказал уже бесстрастно, как человек, поднявшийся над базаром житейской суеты, тоном скептика, познавшего тщету исканий... Последние годы своей жизни странствующий философ провел в полном уединении, в имении своего почитателя, философствующего графа Калькрейта в Силезии. Когда он умер в 1800 г., еврейская община соседнего города Глогау похоронила его на окраине своего кладбища, как полагается нераскаянному еретику. Уличные мальчики бросали камни в его гроб по пути к кладбищу. Может быть, в Глогау знали о факте, рассказанном самим Маймоном в его жизнеописании: как он в Гамбурге с отчаяния явился к пастору с просьбою окрестить его, но на вопрос пастора об искренности его веры ответил отрицательно и, таким образом, не осуществил своего замысла. Христианская вера, конечно, не лежала на пути исканий скептика: это было только одно из многих приключений на пути скитальца, один из минутных капризов, в котором он раскаялся бы тотчас после его осуществления. Маймон был жертвой нарушенного равновесия еврейской души, не нашедшей твердой точки опоры среди крушения старого мира.
Были, конечно, в новом поколении и уравновешенные умы, но они уже слишком узко понимали задачу реформы еврейства. Между революционными умами в еврейском обществе и косной старой ортодоксией стояли умеренные либералы, которые стремились только к искоренению религиозного фанатизма и обеспечению свободы совести для нового поколения. В еврейских общинах господствовала еще старая олигархия старшин и раввинов, которая пользовалась своей властью для подавления всяких проявлений свободомыслия. Это побудило в 1792 г. группу молодых людей в Берлине образовать нечто в роде вольной общины прогрессистов, занимавшей оборонительное положение по отношению к официальной общине. Было основано «Общество друзей» («Gessellschaft der Freunde») под главенством старшего сына Мендельсона, Иосифа, и ученика его Исаака Эйхеля. В учредительном собрании общества (29 января 1792) Иосиф Мендельсон изложил цель новой организации в следующих словах: «Свет просвещения, разлившийся в наш век по всей Европе, оказывает уже больше тридцати лет свое благодетельное действие и на нашу нацию. И среди нас с каждым днем растет число тех, которые отличают в своей религии плевелы от пшеницы. Особенно в государстве, где мы живем, число наших свободно мыслящих братьев по вере так же велико, как число наших старших братьев, которые отвергают всякое освещение Разума в делах веры и принимают все унаследованное от прошлого. Этим ростом разумных людей мы обязаны нашему мудрому правительству, которое обуздало дух преследования и лишило его возможности задавить просвещение в зародыше». Тем не менее, прибавил оратор, велика еще сила ортодоксов в общинах и многим приходится страдать за свое свободомыслие: им часто отказывают в пособиях от общины в случае бедности, в заботе о больных и даже в погребении умерших на общинном кладбище. Вот почему необходимо, чтобы все свободомыслящие объединились для взаимопомощи и противодействия гнету консерваторов.
Так образовался этот союз молодежи (в члены его принимались молодые неженатые мужчины), весьма симпатичный по своей негативной цели, но лишенный положительной идейной программы и плана реформ иудаизма, сообразных с духом времени. Во главе статута «Общества друзей» красовался девиз: «Истину искать, красоту любить, добра желать, наилучшее делать!» — но эти общие слова не могли заменить конкретную программу действий. Практического же плана не могло быть потому, что в обществе объединились люди на почве отрицательного отношения к прошлому, но без определенного отношения к будущему. Тут рядом со сторонниками реформ в религии и воспитании были совершенно индифферентные к иудаизму, не верившие в возможность обновления еврейской культуры и сохранившие только пассивную связь со своим народом. Один только идеал ассимиляции с господствующей нацией был неоспоримой
