есть занимаются на правах купцов оптовой продажей сельских продуктов или фабричных изделий при условии, что дело ведется с значительным капиталом и с правильным письмоводством. Обычные же занятия евреев: маклерство, коробейничество, торговля старыми вещами и ссуда денег — входят в разряд мелкого торгашества («Nothandel»), которое карается лишением или сокращением гражданских прав. Большое внимание в эдикте уделено реорганизации еврейской общины и школы. Впредь до учреждения реформированных еврейских школ дети должны обучаться в общих народных школах: религиозное обучение их в школе и дома должно быть направлено к внедрению в умы правил нравственности, «чистых начал учения Моисея и пророков», подчинения государственной власти и гражданскому правопорядку. Организация общин получила в Бадене следующую форму: «каждая местная синагога имеет своего раввина и подчинена областной синагоге, руководимой областным раввином; высший же орган управления, «Верховный совет израэлитов» (Oberrat), находится в столице (Карлсруэ) и состоит из восьми духовных и светских лиц, назначаемых герцогом; верховный совет, председателем которого должен быть образованный раввин или мирянин, устанавливает однообразные нормы общинного самоуправления и заботится о внутренних реформах. В 1812 г. в состав совета был введен и правительственный комиссар, без санкции которого постановления совета не имели силы. Много добрых намерений лежало в основе баденского эдикта 1809 года, но, проникнутый духом опеки и сортировки граждан на разряды, он отнюдь не был эмансипационным актом, каким представлялся в позднейшую эпоху реакции.
Другое южногерманское государство, Вюртемберг, увеличившее свою территорию и ставшее королевством по милости Наполеона в 1806 году, тоже было втянуто в полосу эфемерной, в сущности, мнимой, эмансипации. Во второй половине XVIII века евреи, вновь осевшие в Штутгарте и других швабских городах после катастрофы 1738 года, были едва терпимы и подвергались крайним стеснениям. Под влиянием французского режима новоиспеченный король Фридрих I совершил реформу (1807): отменил специальные налоги, предоставил евреям свободу торговли, реорганизовал их общины по новой моде и милостиво разрешил им служить в армии. После падения Наполеона эти реформы постепенно сокращались, пока наконец не сделались жертвою общегерманской реакции[46].
§ 33. Культурный перелом: берлинский салон и эпидемия крещений
Между тем как политическая эмансипация германских евреев подвигалась крайне медленно и часто имела эфемерный характер, культурная самоэмансипация их совершалась с чрезмерной быстротой, с нарушением границ нормальной эволюции. Начавшиеся перемены в хозяйственной и умственной жизни отразились прежде всего в верхних слоях общества, в классе богатых и образованных, и поэтому на первых порах сильно увеличилось расстояние между ними и отставшими низшими слоями. Непрерывные войны той эпохи, от которых страдали народные массы, увеличивали благосостояние финансовых агентов, военных поставщиков и всех «людей военной прибыли». Плутократия, появившаяся после Семилетней войны (§ 2), усилилась во время революционных и Наполеоновских войн. Выдвинувшийся тогда банкирский дом Ротшильдов, выходцев из франкфуртского гетто[47], является наиболее ярким примером этого поворота; много таких маленьких Ротшильдов появилось тогда в Берлине, Кенигсберге и Бреславле, где, в отличие от консервативного Франкфурта, богатство соединялось обыкновенно с вольнодумством и вольными нравами, по крайней мере в молодом поколении. На еврейскую молодежь сильно влияла немецкая школа или реформированная по ее образцу еврейская. В богатых домах казалось уже неприличным говорить на немецко-еврейском языке, который считался здесь смешным диалектом (Mauscheln) или «жаргоном». Общность государственного языка служила наиболее сильным орудием сближения между еврейским и христианским обществом. В образованных кругах таким орудием была также немецкая литература, которая находилась тогда в полосе своего расцвета: ведь то была эпоха Гете и Шиллера, Канта и Гердера. Если глубокая философия Канта могла вызвать переворот лишь в немногих еврейских умах, то обаянию романтизма Гете и Шиллера поддавались тысячи, и на этой почве часто возникало более тесное сближение между представителями еврейской и христианской интеллигенции.
Главным центром этого сближения был Берлин. Здесь оно являлось как бы продолжением того интеллектуального единения, которое в предыдущую эпоху началось в кружке Мендельсона и Лессинга. Теперь оно охватило уже более широкие круги общества. Расцвели еврейские литературные салоны. Литература эпохи «Sturm und Drang» опьяняла, отрывала от действительности. Горячая волна романтики хлынула в тихие и строгие еврейские семьи. Гетевский «Вертер», потрясший столько сердец, вызвал бурю в сердцах образованных еврейских девушек и молодых жен, начитавшихся романов и тяготившихся патриархальною строгостью нравов. В салонах еврейских дам Берлина, в интимных «кружках для чтения» (Lesegesellschaften) обсуждались все литературные новинки, всякое новое произведение Гете, Шиллера и других видных писателей. Корреспондент Шиллера пишет ему в 1797 г.: «Новый Альманах Муз ожидается с большим напряжением, чем когда-либо. В образованных еврейских кругах Берлина, единственных, где говорят собственно о литературе, уверяют, что вы и Гете выступаете в этом альманахе с совершенно новым стихотворным жанром». Шлейермахер пишет из Берлина своей сестре (1798): «Весьма понятно, что молодые ученые и элегантные люди усердно посещают здесь важный еврейские дома. Все, желающие пользоваться хорошим обществом без особых стеснений, стараются быть представленными в таких домах, где весьма любезно принимают людей с талантом». Романтизм таких писателей, как Фридрих Шлегель и Шлейермахер, наложил свой отпечаток на взаимные отношения членов этих кружков. Тут гордились свободою отношений между мужчинами и женщинами. В Берлине началась революция нравов в те самые годы, когда в Париже кипела политическая революция. Эту мысль высказал современный писатель Жан Поль (Рихтер), писавший своему другу после посещения Берлина: «Здесь все революционно. Очевидно, революция более духовная и более глубокая, чем политическая (парижская), но столь же убийственная, бьется в сердце нашего мира». В центре этой революции нравов стояли женщины из высшего еврейского общества Берлина.
Самое видное место среди берлинских салонов занимал салон еврейской красавицы Генриетты Герц (1761—1847). Дочь гамбургского врача из сефардов, де Лемоса, Генриета получила обычное для девушек образованного круга эстетическое воспитание. Знание европейских языков и начитанность в новой изящной литературе, в связи с редкой красотой, обеспечили ей успех в обществе. Очень юною, на 16-м году, вышла она замуж за человека, который был вдвое старше ее: за популярного врача и философа Маркуса Герца, ученика Мендельсона и Канта. Гостеприимный дом Герцов в Берлине сделался с половины 1780-х годов центром тамошней умственной аристократии. Здесь встречались представители двух течений: лессинго-мендельсоновского гуманизма (Николаи, Дом, Теллер и др.) и новомодной романтики (Шлейермахер, Фридрих Шлегель, Шамиссо и др.). Доктор Герц примыкал к первому течению, его молодая жена — ко второму. Между философом-мужем и романтически настроенной, кокетливой женой было весьма мало общего. Это толкало молодую женщину, окруженную поклонниками, в более интимный круг друзей. Из смешанного общества, собиравшегося в ее салоне, выделился
