ли… Ему еще надо было далеко ехать…
Сынок наш пропотел, мы с мужем закутали его во все теплое и всю ночь не спали. Доктор тоже почти не спал - сначала просушивал у печки свои бумаги и книги, чемодан-то у него промок от дождя… Потом его простуда мучила, он долго кашлял и все плевал в стеклянную баночку с крышкой…
Старая Норжимо помолчала, припоминая.
- У доктора глаза были грустные, задумчивые… Я тогда думала: -Может, у него где-то старый родитель помирает, и он спешит… Потом оказалось, что и муж мой тоже так думал… Так мы и не спали всю ночь. Зато сынок крепко уснул…
- Да, повезло вам, что доктор вовремя попался, а то напугал бы вас сын!
- Не напугал бы, а не выжил… Их, мальчишек, шесть или семь на том болоте вымокло под ливнем. Заболел наш Жалсан и еще один мальчик, не помню уж, как его звали, Молоновы у него родители… Они не знали, что у нас доктор, запрягли лошадь, укутали ребенка и повезли в дацан. До дацана было далеко, сын в дороге умер. Вернулись домой под утро с покойником… И наш бы помер, если бы добрые боги доктора не послали… А с другими ребятами ничего не случилось, ни один даже не кашлянул.
- Потом доктор уехал?
- А чего же он у нас жить-то стал бы? Его свои дела ждали… Мы очень просили, чтобы еще ночевал, не согласился, велел запрягать. Мой муж коня попоил, запряг, свежего сена накосил охапку, постелил на телегу, колеса у телеги дегтем смазал. Еще в кадушечку им дегтя налил на дорогу. Я доктору большой туесок масла наложила, он не взял… Нет, немножко взял в свою посудинку, маленькую, не больше детского унтика. Налила ему горячего молока, чтобы не кашлял, так он деньги стал предлагать… А я все же, пока они чай пили, теплые чулки и туесок масла в телегу сунула, сеном прикрыла, чтобы не сразу заметил. Может, это нашему доктору досталось, может ямщик взял, не знаю.
- Так и уехал?
- Еще раз осмотрел нашего сына, по плечу похлопал, записал его имя и уехал… Нам жалко было расставаться… Будто долгое время были знакомы. Стыдно было, что сначала принять его не хотели… Да… Когда он уже уехал, дней через пять, однако, мы нашли за печкой книжку, сразу догадались, что ее наш доктор забыл. Он ведь на печке свои книжки сушил… Что было делать? Ведь не догонишь, он давно уехал… Мы ее берегли, книгу, думали, может, когда и заедет, может, с кем накажет прислать… Нет. Так книга и осталась у нас. Я ее на божнице храню, с молитвенными книгами. В руки никому не даю…
- Она и сейчас у вас?
- Куда же денется, пока я живая? Когда умру, ее мой Жалсан станет хранить. Потом своему городскому сыну или дочери передаст. Скажет, вот книга доктора, который когда-то вашего отца от смерти спас…
Старушка подошла к божнице и вернулась с книгой. Книжка была тонкая, пожелтевшая, в мягкой синеватой обложке. На страницах еще остались подтеки, следы того ливня… Это была медицинская книжка - на картинках изображено сердце, кисти рук… Мне было жаль, что я не умею читать на том языке, на каком она написана…
- Тут есть имя нашего доктора, - проговорила старушка и показала пальцем. - Вот…
Я нагнулся ниже, чтобы разглядеть. На заглавном листе, вверху, были неясные буквы. Они или от дождя потускнели, или чернила были неяркие… Я пододвинул ближе керосиновую лампу и прочитал. Там было написано: «А. Чехов».
Старушка еще что-то говорила, но я уже не слышал ее слов. Чтобы скрыть свои слезы, я ушел в темный угол, где стояла постеленная мне кровать. А слезы текли и текли…
Я думал о том, что эта старая женщина около пятидесяти лет свято хранит память о чудесном докторе.
Помнит его белую повязку на шее, тяжелую шляпу, черное пальто, кожаный чемодан. Видит, точно живое, его печальное лицо, обросшее бородой, слышит его тяжелый кашель… Может быть, Антон Павлович Чехов заснул под утро на том самом месте, куда сейчас лягу я… Но вспомнит ли меня когда-нибудь эта бабушка? Нет, забудет через два-три дня…
- Норжимо-абагай, - сказал я, - доктор, который спас вашего сына, был великий писатель. Он тогда ехал на Сахалин.
- Мне многие это говорили. Я сама-то неграмотная, мое дело людям верить… Один учитель приносил его портрет, только я не узнала. Может, портрет плохой, может, память у меня с годами слабая стала. Очки я узнала: маленькие такие, здесь вот шнурочек висел… Наш доктор был бледный, худой, в помятой одежде, печальный. А на портрете был совсем другой - молодой, красивый, веселый… Может, он дома был такой когда-то…
Я в ту ночь долго думал о разных человеческих судьбах, о людских встречах и о путях-дорогах, которые люди совершают по белому свету. Одни, превозмогая трудности и лишения, стараются для блага всех людей, а другие - в свое удовольствие, только для себя…
ОДНАЖДЫ В МАЕ
Я поднялся на гладкую высокую гору и увидел далеко внизу два длинных ряда домов, вытянувшихся в широкую улицу. Это колхоз «Улан-Аргали», в котором живет прославленный сказитель-улигершин Улзытэ Олзоев. Одноулусники зовут его Улзытэ-бабаем.
Я положил на землю свой старый толстый портфель, который всегда беру в командировки, и присел у тропинки. Было раннее утро, по тропе шли на занятия школьники- баловались друг с другом, чем-то кидались. Увидели меня и присмирели, поздоровались, чинно прошли мимо… Среди них и был Бэлигтэ, внук сказителя.
Видно, я слишком рано собрался, старик, наверно, еще спит… Я посидел подольше, полистал кое-какие свои бумаги, подумал. Затем встал и, чтобы растянуть время, потихоньку зашагал дальше.
В начале мая в таких вот степных горах бывает очень приятно. Я невольно снова присел на молодую траву, такую ровную, точно в тот день на рассвете кто-то старательно подстриг каждую травинку, и теперь свежий утренний ветерок бойко причесывает ее. Трава нежная, яркая - хоть вдевай в иголку и вышивай красоту ранней весны! Среди зелени то тут, то там желтеют цветы одуванчиков - по два, по три, а то и целыми стайками. Стебельки у них такие короткие, что и не оторвешь от земли. Да и зачем отрывать, можно просто растянуться на животе и вдыхать их горьковатый запах. Наверно, ночью
