Алексей очнулся от своего наваждения только тогда, когда белая надпись на синей табличке возвестила о начале городской черты Киржача. Городок лежал на возвышенности и весь группировался вокруг старинных торговых рядов с обязательной сплошной колоннадой, да еще заметным центром был светленький беленький монастырь, основанный, по преданию, самим Сергием Радонежским. Здесь уже лежал снег, которого в Москве и духу не было.
Сначала микроавтобус с десантом довольно долго стоял у здания городской администрации, а Граф и Стас, изучая диспозицию, с кем-то нудно говорили по мобильной связи. В конце концов выяснилось следующее: местная организация участников военных конфликтов установила в городском парке обелиск своим погибшим товарищам, и в рамках этого события намечался небольшой митинг и выступление музыкантов. К микроавтобусу подъехал наконец какой-то мужчина на «Жигулях» и поехал вперед, показывая дорогу к парку. В парке стало известно, что после митинга предполагается неофициальная часть, и вот там-то и предстояло «Музыкальному десанту» сказать свое музыкальное слово. Граф со Стасом отправились осматривать помещение и аппаратуру, а Саша Карпухин, Ира и Алексей остались на митинге.
* * *
Сам обелиск был установлен на нижней аллее парка, под старинными липами и вязами, но из-за сильного снегопада, прошедшего накануне, разместить всех участников митинга в таких сугробах оказалось невозможно. Поэтому митинг решили провести неподалеку — на главной парковой площадке, украшенной какой-то скульптурой внушительных размеров. Пятиметровая фигура из бежевого базальта была залеплена шедшим ночью снегом как раз со стороны, обращенной к собравшимся, и лица ее было не разглядеть.
— Кто это? — спросил Алексей у мужчины из «Жигулей».
— Это Родина-мать, — пояснил тот, — а наша стела там дальше, внизу. — Он показал рукой, где именно, и между стволов Алексей разглядел невысокий черный обелиск. — Просто там снегом все засыпало, там не поместимся.
Понемногу пустая площадка перед Родиной-матерью начала заполняться людьми. Какие-то ребята возились с проводами, настраивая микрофоны. Рядом с ними, поглядывая за их работой, стоял худенький паренек с кофром музыкального инструмента, судя по очертаниям — саксофона.
Появились школьники, за ними небольшой колонной откуда-то снизу явились кадеты в мешковатых шинелях. Веселой толпой прошли женщины предпенсионного возраста с гвоздиками в руках, и Алексей сначала подумал, что это работницы какого-нибудь местного предприятия, но мужчина из «Жигулей» пояснил, что это матери солдат, погибших в локальных конфликтах. Было уже довольно зябко.
По левую сторону от монумента стали матери, держа в руках по одной красной гвоздике. На противоположной стороне выстроились кадеты, так что получалось, что матери стояли напротив кадетов, а бывшие солдаты, которых смерть обошла, некоторые тоже с гвоздиками — напротив школьников. Школьникам раздали маленькие желтые свечки.
— Прошу зажечь свечи, — проговорил в микрофон пожилой человек, как потом оказалось, местный поэт и ведущий митинга.
Из динамиков, прикрытых жидкими шеренгами стоящих, донеслись звуки государственного гимна. Мужчины приосанились, кое-кто снял головные уборы.
— Уважаемые киржаки, — провозгласил пожилой человек, когда звуки гимна смолкли. — Прошу считать митинг, посвященный Дню матери и памяти павших в локальных конфликтах, открытым. Слово предоставляется заместителю главы Киржачского городского поселения Разумнову Виктору Петровичу.
Виктор Петрович шагнул вперед к микрофону:
— Дорогие товарищи, — начал он, — как сказал один философ, если не хочешь кормить свою армию, придется кормить чужую. Мы забыли об этом, и результаты нашей забывчивости не замедлили сказаться. Беда стала приходить в семьи наших людей. Но годы унижений остались позади. Россия встает с колен, и больше никому не удастся принудить нас на них опуститься. В этом я заверяю вас не только как представитель власти, но и как представитель партии «Единая Россия». И позвольте выразить глубокую благодарность нашему президенту, которую, я надеюсь, все здесь разделяют, за его патриотический труд на благо нашей страны и ее обороноспособности.
Какая-то облезлая собака, пугаясь людей, металлических звуков мегафона, наискосок перебежала площадь. Пожилой ведущий, по интонации уловив конец вступительного слова, приблизился к микрофону и провозгласил:
— Свой музыкальный подарок вам, дорогие матери, дарит Алексей Сафонов.
Из-за спин детей вышел худенький Алексей Сафонов с огромным блестящим холодным саксофоном и исполнил этюд Бретелиуса. Пока звучали звуки простуженного саксофона, по стежке от монастыря по направлению к митингу, склонив набок голову в фиолетовой скуфейке, шел худой высокий священник. Алексей Сафонов вонзил последний звук в холодный воздух и отнял мундштук от заиндевелых губ. Аплодисменты, которые на открытом воздухе казались жидкими, были ему наградой.
Теперь Виктор Петрович поменялся ролями с ведущим и предоставил слово ему самому. Имя и фамилия Валерия Ивановича Рокотова, которого Виктор Петрович представил как поэта, было встречено неподдельным энтузиазмом — видимо, он был хорошо всем известной и популярной в городке личностью.
— Дорогие друзья, соплеменники, — сказал он. — Очень тяжело говорить. Очень тяжело говорить о ребятах, которых знал с детских лет и которых уже унесла из нашего мира злая судьба. Они отдали самое дорогое — свои молодые жизни, чтобы жила наша Родина, наша прекрасная Россия. Они не жалели себя в борьбе с ее врагами, и вот теперь мы стоим здесь, а они лежат в холодной земле. Потому я передаю слово стиху, который лучше и тоньше скажет нам, что мы сейчас все здесь переживаем.
Выдержав небольшую паузу, Валерий Иванович начал читать:
Отчизны верные сыныЛежат на кладбищах страныВ холодных лапах тишиныТой, необъявленной войны.
Мальчишки двадцати годовИз деревень и городов…А кто-то скажет: «Рок таков»! —И не поймет увечья слов.
Лежат, застывши на века,Но чья-то женская рукаСедую прядь смахнет с виска.И соль слезы опять горька.
Какая-то женщина, по возрасту подходящая не к матери, а скорее к состарившейся невесте, не сдержала рыданий, и другая, более старшая, поддерживая под руку, отвела ее к микроавтобусу.
Он был кровиночкой ее.И было доброе житье.Но снайпер — щелк! — и забытье…И стаей в небо — воронье!
В воздухе появились редкие снежинки, невесомыми зигзагами медленно опускавшиеся к земле, и Алексей кстати или некстати вспомнил про бабочек-поденок, живущих на реке Урал. Водитель «буханки», на которой привезли аппаратуру, курил сигарету без фильтра, космы голубого дыма выползали из наполовину открытого окна машины и растворялись в сером воздухе.
А мне был друг… Тебе был брат…Больной стране — простой солдатИ плановый процент утрат,Заложенный в статьи затрат.
И гром разверзнутых небесНе сотворит святых чудес…Министр сядет в «Мерседес»На выходной уедет в лес…
Виктор Петрович Разумное встретил строфу с «Мерседесом» спокойно и даже сочувственно. Наверное, «Мерседеса» у него еще не было, а другие марки тут не упоминались. Алексей покосился на стоящего рядом человека — человек этот был грязно одет, небрит, красные глаза его сочились не пересыхающим алкоголем, это был бездомный. Возможно, это был какой-то бывший солдат, участник локального конфликта, но почему-то более правдоподобной казалась мысль, что тут были единственное место и время в городе, когда он, просто опустившийся человек, мог ощутить свою равность всем другим людям.
Голос чтеца воздрожал и усилился, вонзая звонкие звуки слов в студеный воздух:
Но безутешна будет мать!А СМИ трусливо будут лгатьИ чей-то рейтинг поднимать…А я начну свой счет опять…
Дальше говорил представитель самих местных ветеранов — парень в оранжевом пуховике с непокрытой взъерошенной головой.
— Дорогие друзья, — начал он, — дорогие матери! Мы собрались сегодня здесь, чтобы почтить память наших товарищей, с которыми бок о бок мы защищали Родину от ее врагов. Сегодня мы вернемся домой, многих из нас встретят жены и дети, родители. А есть среди нас те, — он повернул голову к матерям, — которые унесут свое горе в свои дома и останутся наедине с ним. Там они будут вспоминать своих сыновей, не доживших до сегодняшнего дня…
Алексей с недоумением посмотрел на оратора и с испугом на матерей и подумал, что можно было бы, наверное, подбирать более щадящие слова, но было видно, что эти слова, составленные как будто специально для того, чтобы ранить душу, находят дорогу к их сердцам. Все, что говорилось, матери слушали жадно и внимательно.
