дрожи боялся встретить здесь отца. Но отца в этих лагерях не было. Борис Иванович находился в инвалидном лагере на 56-м километре. Попал он туда потому, что был искалечен во время пристрастных допросов. Но ещё неизвестно, что лучше (или хуже?) – попасть относительно здоровым в какой-нибудь Хатыннах и в течение трёх месяцев погибнуть там, или быть привезённым с выбитыми зубами и переломанными рёбрами в инвалидный лагерь, где всё равно придётся работать и хлебать баланду со сгнившей капустой и мёрзлой картошкой и умереть в конце концов, только не от пули и не от убийственного мороза, а от общего истощения и полного упадка сил, от нежелания жить после всего того, что довелось испытать.
Да, Костя не встретил в этих смертных лагерях отца. Но, глядя на измученных людей, напоминавших восставших из могил мертвецов, Костя не мог не думать об отце. При мысли о нём сердце его стискивало ледяной рукой, он весь покрывался холодным потом и долго не мог прийти в себя, пока усилием воли не заставлял себя подняться и заняться привычным делом. Это был уже не тот юноша, что два года назад ступил на прибрежный песок бухты Нагаево, не тот восторженный подросток, что с волнением и смутной радостью взирал на уходящие вдаль сопки. Вот он и попал в эту даль, увидел, что там! И увиденное не принесло ему ничего, кроме горечи и душевной боли. Однако он не делал попыток уехать домой. Ведь здесь оставался его отец, и он до сих пор ничего не знал о его судьбе. Однажды, правда, ему передали скомканную записку от отца, на которой он с трудом разобрал несколько слов, смысл которых сводился к тому, что отец жив и что он ни в чём не виноват. Расспросить посыльного об отце Костя не смог, тот сразу куда-то исчез, не назвав даже своего имени. Но Костя всё равно был ему безмерно благодарен, ведь тот сильно рисковал, передавая записку на волю. Он потратил время и силы, чтобы найти Костю на этих тысячекилометровых просторах. Да, это было сродни подвигу. Простая весточка от близкого человека была подобна чуду.
И всё же Косте удалось повидаться с отцом, и это было уже настоящее чудо – без всякого преувеличения. Эта встреча произошла летом тридцать девятого. А было так. Костя получил весточку от Миши Кирсанова, с которым они успели подружиться летом тридцать седьмого, когда Костя жил с отцом в Нагаево. Миша писал в записке, что один из заключённых киномехаников, некий Виктор Чайкин, обслуживающий лагеря вокруг Магадана, имеет сведения о его отце. Много в записке он сказать не мог, но настоятельно звал Костю приехать в Магадан и лично встретиться с Чайкиным, который поможет устроить встречу с отцом.
Прочитав эти строки, Костя уже не мог усидеть на месте. Он сразу пошёл к начальству и упросил отпустить его на несколько дней в Магадан по личной надобности. Потом был двухсуточный переезд на попутках. К вечеру второго дня, преодолев более шестисот километров по страшно пыльной, усеянной камнями Колымской трассе, одурев от пронизывающего ветра и жуткой тряски, Костя выпрыгнул из кузова на землю и, с трудом разминая затёкшие ноги, направился в клуб НКВД, где на правах расконвоированного работал киномехаником Виктор Петрович Чайкин – бывший главный механик крупного авиационного завода, попавший на Колыму за вредительство на производстве. С Костиным отцом Чайкин познакомился во время следствия. Он знал об отце гораздо больше того, что рассказал сыну. Он не стал говорить подростку про зверские избиения его отца, про «выстойки» и каждодневные унижения, про нелепые обвинения и неправедный приговор, справедливо решив, что если отец захочет, то сам всё расскажет сыну. А ему нечего лезть в это дело. Довольно и того, что он берётся устроить им встречу.
План был прост, хотя и рискован: Чайкин согласился взять Костю с инспекционной поездкой в инвалидный лагерь на пятьдесят шестом километре. Они должны были проверить имевшуюся в лагере киноаппаратуру и принять решение о возможности демонстрации фильмов. Администрация лагеря была заинтересована в таком высококультурном развлечении (на фоне полного отсутствия того, что на казённом языке называли «культурной работой среди заключённых»). Да и сами они были не прочь посмотреть фильмы, доставленные гидропланами из Москвы. Поэтому проблем возникнуть не должно было. Риск заключался в том, что отца Кости в лагере хорошо знали, поскольку он работал в столярной мастерской и делал для начальства мебель по индивидуальным заказам. И если бы у Кости спросили документ, то сразу бы заметили совпадение фамилий; последствия столь ужасного открытия могли быть самыми плачевными как для отца, так и для сына. Но Чайкин согласился рискнуть.
Костя Кильдишев и Виктор Петрович Чайкин приехали в лагерь на передвижной кинобудке в третьем часу дня. Охранник у ворот проверил пропуск и впустил машину внутрь. Кинобудка проехала через уродливые четырёхметровые ворота с извечным транспарантом про то, что труд есть дело доблести и геройства, и, повернув направо, медленно покатилась под уклон по ухабистой дороге. Чайкина здесь хорошо знали, поэтому документы у Кости проверять не стали, поверив на слово.
Сначала они для вида посетили аппаратную в местном клубе, походили вокруг кинопроектора, потрогали рукоятки и протёрли ветошью объектив. Потом Чайкин отвёл Костю в расположенный рядом с клубом барак и велел там ждать отца. Сорокаметровый барак со сплошными двухэтажными нарами по обеим сторонам был пуст. Кто в нём живёт и куда все подевались, Костю не интересовало. Он прошёл на середину и присел на узкую длинную скамью возле протянувшегося во всю длину стола, составленного из плохо пригнанных занозистых досок. Думать ни о чём он не мог. Сердце сильно стучало, временами он словно бы забывал дышать, и тогда на него нисходила тьма; он судорожно втягивал в себя воздух, напрягая грудь, и тогда тьма рассеивалась, и он снова видел уходящие во тьму нары с каким-то тряпьём и деревянную дверь напротив. В эту дверь должен был войти отец.
Стояла мёртвая тишина. Костя знал, что в этом лагере больше пяти тысяч заключённых, признанных инвалидами; их свезли сюда со всей Колымы. Но теперь ему казалось, что лагерь пуст, что все заключённые и все конвоиры, всё начальство и злобные собаки вдруг исчезли, и он теперь вечно будет тут сидеть и никого никогда не увидит. Быть может, он и хотел, чтобы время вдруг остановилось, чтобы всё замерло в этом мире, ничего не происходило, а всё осталось как есть! Пусть вовсе прекратится жизнь на планете
