Она засмеялась и заправила прядь волос за ухо. Волосы она с каждым годом стрижет все грубее, словно ножницы затупились.
— Что ж жаловаться, что его не бывает дома. Таков уж наш материнский удел. Чем бы ребенок ни занимался, мы все равно жалуемся.
Продавщица, девушка лет двадцати с толстым слоем пудры на лице и розово-лиловыми заплатами теней на глазах, посмотрела на Разню с подозрением. Разия надела сегодня мужскую рубашку без воротника и коричневые брюки-стрейч, которые неожиданно для глаза кончались там, где еще не начались носки. Продавщица мельком глянула на свой туалет и оправилась, словно этим чудовищно немодным одеянием можно заразиться.
Назнин посмотрела на девушку в упор, та тоже, не моргая, ответила ей взглядом.
— Куда он ходит? — спросила Назнин.
Она все думала и думала, сказать ли Разии о своих подозрениях. Но как такое сказать подруге? И какие у нее доказательства? Доказательств нет, только уверенность, которой хватает с лихвой. Карим рассказывал ей о наркотиках в районе. Он много об этом знает.
— Видишь там ребят?
Он у окна, но Назнин не подошла. Не хочется стоять рядом с Каримом у открытого окна.
— Все эти ребята сидят.
Она не поняла его слов.
— Сидят. На игле.
— Что это значит? На игле?
— На героине. Все они сидят на героине.
— Это наркотик?
— В районе его полно. Ты не представляешь себе сколько…
Он отошел от окна. Прошел совсем рядом с ней, не коснувшись. Они прикасались друг к другу только в спальне.
— Некоторым по двенадцать лет. Знаешь, с чего все пошло? Сначала нюхали бензин. Потом травка. Ганжубас. Все вроде нормально. Ничего серьезного. Но потом здесь все зашевелилось. К Брик-лейн начал подбираться город. Сюда потекли деньги, начали обустройство. Недвижимость подорожала, наехали новые люди, бизнесмены, все дела. И господи, мы тут хорошо зажили. Он присел за швейную машинку. — Вот в чем сложность. Вот с чего все покатилось. Никаких совпадений. Так же и в Америке было, когда черные стали объединяться. «Черные пантеры», все дела. Их надо было приструнить, чтобы не выступали.
Мобильный лежал на столе. Карим крутанул его. Назнин вспоминала его мускулы под рубашкой.
— ФБР, правительство объединились с мафией, и на черных хлынул поток наркотиков, оружия и всего остального, чтобы, обколовшись, они могли друг друга перестрелять. По тюрьмам сажать — одна головная боль.
Назнин подумала, что недопоняла его мысль по-английски.
— Правительство давало наркотики?
— Понимаешь, о чем я? Во всем нужно сомневаться.
Карим замолчал и углубился в журнал. Потрогал бороду, подпер подбородок рукой, потер небритую щеку.
— Они ведь остановили быэто, если бы захотели. Дилеров знают все… — Карим коротко, отрывисто засмеялся. — Посадить их несложно. На дилеров всегда смотрит молодежь. У них потрясающие машины, они в золоте купаются. И знаешь, что я думаю? Я думаю, — он покачал головой, словно сам в это не верил, — я думаю, что, пока молодежь на наркоте, она далека от религии. А для правительства ислам страшней, чем героин.
— Куда ходит Тарик? — Разия пожала плечами. Потерла свой длинный нос. — Кто мне ответит? Только не он сам.
— Вам помочь?
Пудра на продавщице на несколько тонов светлее кожи. Поэтому шея кажется грязной.
— Я ищу ткань для дочери.
Разия сняла очки и надавила на глаза. Брюки сзади болтаются мешком, грудь почти достает до живота, а рукам, наоборот, тесно в рукавах. Как будто ее наклоняли в разные стороны и плоть переместилась не туда, куда надо.
— Как тебе этот? — спросила Назнин.
Разия посмотрела на оранжевый шелк:
— Не знаю еще. — Она повернулась к продавщице: — Мы сами посмотрим.
— Прекрасно, — сказала девушка, словно покупательницы приняли самое лучшее решение.
— Эта молодежь, — зашептала Разия на ухо Назнин, — совсем забыла, что такое уважение.
— Так и Ка…
— Что?
Так и Карим говорит. Он говорит, что молодежь сейчас творит что вздумается. Прикуривают на улице и при виде старшего даже не прячутся. Гуляют со своими подружками. Даже целуются на улице, в присутствии старших. Но Разии о словах Карима знать не обязательно.
— Человек, который приносит мне вещи с фабрики, тоже так считает.
— Этот посредник? Мальчик, который носит тебе работу?
Назнин вытащила моток джерси вишневого цвета. И очень сильно им вдруг заинтересовалась.
— Ну да. Да все так говорят.
Почувствовала на себе взгляд Разии.
— Он тебе скучать не дает.
Назнин потянула материал: ее вдруг чрезвычайно заинтересовала его эластичность. И сделала вид, что слушает вполуха и что они ведут обычный светский разговор.
— А? Да, работы полно.
Наконец подняла голову. Разия выжидает. Ее ресницы под линзами очков похожи на лапки паука. В глубине зрачков еле заметно пляшут золотые частицы света. Наверное, ей можно рассказать все.
— Так какой тебе нравится?
За спрос денег не берут. Но Разия решила не спрашивать. Вместо этого они принялись обсуждать ткани. Цвет, вес, текстуру, стойкость, внешний вид и практичность. Они доставали рулон за рулоном, а продавщица на каблучках цокала вокруг них.
Назнин пересчитала, сколько у нее тайн. Как так получилось? Как будто она вдруг проснулась и обнаружила, что владеет целой библиотекой тайн, не имея ни малейшего представления, когда начала их собирать и насколько успела разрастись библиотека. Может быть, ее тайны живут друг за счет друга. Представила, как тайны растут, словно муравьиный ручеек, который сперва и не заметишь, а потом — уже не остановишь.
Назнин почесалась. Разия тоже. Назнин показалось, что она вся покрылась тайнами. Ей захотелось рассказать Разии все: о Кариме, о подозрениях насчет Тарика, правду о Хасине, сагу о деньгах и миссис Ислам.
Когда продавщица отошла на безопасное расстояние за прилавок проверить свой макияж в зеркальце без оправы, Назнин прошептала:
— Мы заняли денег у миссис Ислам.
Писк от Разии Назнин еще ни разу не слышала. Столько лет знакомы, но слышать, как Разия пищит, ей не приходилось.
— На что? Зачем?
— Чтобы купить швейную машину. «Без начального капитала ничего не получится», — процитировала Назнин своего мужа. — И чтобы купить компьютер.
— У человека сертификатов вот столько, — Разия развела руками в стороны, — а ума ни грамма.
— Самое страшное, сколько бы мы ни платили, она требует все больше.
— Разумеется, она требует больше. По-другому и не делается.
— Да, — согласилась Назнин, — но сколько еще придется платить?
— Она ведьма.
— Не знаю. Если кому-нибудь что-нибудь нужно, идут к ней. Она дает. Дает деньги, если они нужны. И она старая. Ее бедро…
Назнин замолчала, но почувствовала, что сказанного недостаточно:
— И руки у нее совсем плохие.
Разия фыркнула и тряхнула головой:
— Руки плохие! Что у нее совсем плохое, так это сердце. Посмотри на мои руки. Два месяца без перерыва я работаю с кожей. И посмотри на ее руки. Ей поработать чуть-чуть совсем не помешало бы. — Разия поджала губы, и они совсем исчезли. — «Когда я была совсем молоденькой, руки у меня были самые красивые в стране, хоть всю ее пройди с востока на запад».
Разия в точности скопировала «загробный» голос миссис Ислам.
— «Люди приезжали издалека, чтобы взглянуть на них».
Разия искоса посмотрела на Назнин, и голос ее задрожал от смеха.
— «Но того, кто на меня заглядывался, — громче сказала Разия, — отец рубил на котлеты».
Назнин расхохоталась. Продавщице стало не по себе, словно смех — это ненормально и должно тревожить. Она взяла карандаш, листок то ли с ценами, то ли со списком товаров и с деловитым видом прошлась по магазину.
— Сколько вы ей должны? — Разия снова стала серьезней.
— Около тысячи.
— А сколько заняли?
— Примерно столько же, но я не уверена.
— Сколько вы уже заплатили?
— Не знаю. Подсчет вести сложно, но мне кажется, мы уже должны заканчивать, но никак не начинать.
— Слушай, вы с этим долгом никогда не рассчитаетесь. Сколько бы вы ни платили, она скажет, что у вас еще проценты набежали, или найдет что сказать. Я знаю людей, которые выплачивали по шесть, а то и семь лет.
— У нас лежат деньги на Дакку. Не знаю сколько. У Шану есть счет в банке.
— И пусть лежат, — быстро сказала Разия, — смотри, чтобы она своими крючковатыми ручками до них не дотянулась. Я что-нибудь придумаю. Предоставь это мне.
Разия остановилась на куске шелка цвета слоновой кости и бирюзовой кисее на шарф:
— Сошью на работе. Будет ей сюрприз. Как раз к концу экзаменов.
Продавщица завернула ткань в бумагу и, высунув маленький розовый язычок, заправила у свертка края. Назвала цену.
