Продавщица завернула ткань в бумагу и, высунув маленький розовый язычок, заправила у свертка края. Назвала цену.
Разия открыла кошелек и заглянула внутрь, поднеся его почти на уровень глаз. Начала доставать бумажки, чеки, фотографии, билеты и мелочь. Когда в кошельке ничего не осталось, Разия вынужденно призналась:
— У меня только два фунта.
Продавщица уперлась руками в свои костлявые бока. Положила руки на сверток и посмотрела на Разню. С такими, как Разия, ей приходилось иметь дело.
— А скидок у вас нет? — спросила Разия.
Но продавщица не улыбнулась. Подвинула ткань к себе.
— Не знаю, — сказала Разия Назнин, — я в последнее время все забываю. Я думала, что у меня с собой сорок фунтов. Наверное, сунула их куда-то.
Назнин открыла свою сумку:
— Я за тебя заплачу. У меня есть. Я собралась их отправить Хасине.
Но Разия не взяла деньги, и они вместе пошли в банк «Сонали» в начале Брик-лейн, мимо газетных киосков с амулетами и травяными снадобьями в окошках, мимо магазина «Сангита» с бумажными цветами, наборами для цветочных гирлянд и клеем.
— Ты знаешь, — начала Назнин, — доктор Азад рассказывал мужу, что в нашем районе очень многих молодых людей удается подсадить на наркотики.
— Я от всей души благодарю Бога, — и Разия высоко подняла голову, — что это проклятье обошло мой дом стороной.
— Чтобы расплатиться за наркотики, они вынуждены воровать. Доктор Азад говорит, что иногда они крадут, — она помедлила, — у собственных родителей.
Разия посмотрела на подругу, но Назнин ничего не смогла прочитать у нее на лице.
— Я тебе уже сказала, что благодарю Бога.
Они прошли мимо бенгальского супермаркета с объявлением «Свежие газеты из Медины», мимо официантов, которые зазывали посетителей с улицы, и овощного, где круглый год висела красивая ложь: «Манго нового урожая».
Шторы опущены, хотя еще не совсем стемнело. На стенах возле окна — вытянутые прямоугольники насыщенного солнечного света. От телевизора лучи жидкие, цветастые, но слабые. Высокий торшер возле противоположной стены освещает телевизор и отражается в нем. На тележке настольная лампа. Круг желтого света ложится на книгу Шану, на его живот, колени и бумаги. Назнин наводит порядок, протирает стол в последних теплых лучах заходящего солнца, текущего в комнату сквозь тонкие серые занавески. Девочки в ночных рубашках с ногами сидят на диване в мерцающем свете телевизора. Шану — над кругом света, его лицо в тени.
— Ты знаешь, что британцы отрезáли пальцы бенгальским ткачам?
Кому адресован вопрос, неясно. Шахана целиком во власти телевизора. Биби обернулась к отцу, посмотрела на мать и вернулась к телевизору.
— Я сегодня ходила с Разией за тканью.
Назнин не могла забыть о пустом кошельке Разии.
— И британцы уничтожили нашу текстильную промышленность.
— Да, — отозвалась Назнин. — Как они это сделали?
Шану в очередной раз что-то нашел и обезвредил в дыхательных путях. Для проформы прокашлялся и начал:
— Понимаешь, все дело в тарифах. Затраты на экспорт и импорт. Налоги на шелк и хлопок достигали семидесяти-восьмидесяти процентов, и нам невыгодно стало их производить.
Назнин витала в облаках. Она выравнивала стулья вокруг обеденного стола и трепетала от приятных воспоминаний.
— Мы пожертвовали ткацкими станками в Дакке, чтобы в Манчестере народились новые фабрики.
Назнин вернулась на землю:
— Их закрывали англичане?
— Вообще-то, — Шану склонил голову, — не совсем закрывали.
Он отложил книгу в сторону и сунул руки под жилет, где они тут же оживились.
— Представь себе марафон, где один бежит и ничего ему не мешает, а ты должен бежать со связанными сзади руками, с завязанными глазами, по горячим углям и, и… — Шану подумал немного, щеки у него заходили ходуном. — И с отрезанными ногами, — закончил он и показал рубящим движением на колени, где именно ноги должны быть отрезаны.
— А-а, так вот как все было на самом деле.
Назнин хотелось, чтобы Шахана и Биби хоть немного вслушались в их разговор. Внезапно ей стало жалко стольких лет, которые ушли впустую на мелочные, никчемные волнения и подробности, разъедающие мозг. Взяла книгу, перевернула, надавила на обложку, словно захотела выжать оттуда знания. Что еще Шану скажет?
У Шану затанцевали колени. Он что-то пробормотал, то ли подводя итоги, то ли успокаивая себя, встал. Вышел из комнаты, вернулся с небольшим ковриком из деревянных шариков.
— Это автоматический массажер спины, — объявил он, — и каких только штучек-дрючек сегодня не найдешь.
С таким удивлением, словно это откровение из уст самого архангела Гавриила.
— Сейчас попробуем.
Шану жестом велел девочкам подвинуться.
— Для машины.
Он приладил коврик к спинке дивана и уселся на него.
— И чего только в наши дни не придумают.
Действительно. У Шану за время работы в таксопарке появилось много затрат. Для бардачка всякие мелочи, чтобы не пустовал, ножик для удаления льда (по хорошей цене, зимой заплатил бы втридорога), еще одно зеркальце, чтобы осуществлять надзор за всякими невежами на заднем сиденье, освежитель воздуха в форме лягушки, маска на глаза из толстого черного нейлона, чтобы можно было поспать между вызовами. Самое серьезное вложение было сделано в прибор, который отображает состояние на дорогах и предлагает объездные пути по городу. Шану перед ним благоговел.
— Как человек может такое придумать, уму непостижимо.
Стоил прибор очень дорого. И приносил такое количество головной боли, что это обходилось еще дороже. Как ни упрашивал Шану, как ни подольщался к своему прибору, тот так и не заработал.
Кроме этих расходов — еще штрафы и пени. Хотя Шану очень аккуратный и добросовестный водитель, власти, кажется, устроили за ним настоящую охоту. Штрафы Шану платил как за превышение скорости, так и за принижение. Однажды его даже вызвали в суд за сфабрикованное против него обвинение. Он надел костюм и отрепетировал речь перед зеркалом.
— Там, в суде, и не подозревают, с кем им предстоит иметь дело, — сказал он Назнин. — Они решили, что придет невежа, который задрожит перед их париками да мантиями.
Ушел он в приподнятом настроении, пришел с черной тучей на лице. Лег на кровать и отвернулся к стене. Назнин принесла ему поесть и поставила на столик.
— Суд был нечестным, — предположила она. Дотронулась до его спины. Твердая.
— Оставь меня.
Поднялась цена за парковку, машину отбуксовали, пока не будет оплачена разница. Шану сцепился с рабочими на буксире. После суммирования всех расходов и уплаты аренды за машину в «Кемптон каре» чистая прибыль оказывалась совсем ничтожной. Шану много работал, и чем больше он работал, тем чаще подозревал обман.
— Гоняюсь за дикими быками, — говорил он, — и ем собственный рис.
Автоматический массажер для спины вроде работает. Шану уселся на него и хрюкнул от удовольствия.
— Даже не знаю, — сказал он и всхлипнул. — А то за рулем иногда можно и заснуть.
— Можно, я попробую, папа?
Биби всегда интересовалась последними приобретениями Шану. Она играла с лягушкой-освежителем, хлопала ее по спинке, пока Шану не приказал:
— Хватит, а то там все закончится.
— Это для снятия напряжения и для расслабления мышц, — объяснил Шану, прочитав по-английски на упаковке. — У тебя есть напряжение в теле?
— Нету, — тихо сказала Биби.
— Что за чушь ты смотришь, Шахана? Немедленно выключи.
— Откуда ты знаешь, что это чушь, ты же не смотришь?
У Назнин перехватило дыхание.
На улице стемнело. Комнату будто загерметизировали. Слишком много вещей. Слишком много людей. Слишком мало света.
Шану встал и выключил телевизор. Вернулся на свое место и протянул старшей дочери руку:
— Иди, иди сюда, сядь ближе.
Шахана не шевелилась. Дунула в челку.
К ней подошла Назнин:
— Иди. Посиди с отцом. Слышишь, он тебя зовет.
Шану махнул жене рукой:
— Пусть сидит. Она уже взрослая. Она уже не ребенок. Ведь ты уже не ребенок, правда, Шахана?
Шахана еле заметно дернула плечом.
— Ладно, ладно, — сказал Шану.
Он вытащил что-то из зубов. Прижался спиной к своему массажеру и повращал лодыжками.
— Как школа? Все еще лучшая ученица? Наверное, умнее всех, а?
— В школе все о'кей, — ответила она по-английски, слегка обернувшись.
— «О'кей, о'кей». Без конца смотрит телевизор и все равно хорошо учится. — Он заговорил тише. — Когда я учился в школе, у меня были очень хорошие оценки. Ваша мать тоже очень умная женщина, хотя тщательно это скрывает. Но, понимаешь, не было у нас возможности прокладывать себе дорогу. Мы пытались…
