К сожалению, политической монолог Пауля Кнаппа-младшего начинается за второй чашкой кофе, к которому подают «бенедиктин». Он объясняет своим друзьям, что достаточно парочки авианалетов на Вену со стороны англичан, французов или хотя бы итальянцев, и Гитлер развеется как дурной морок и, как уже не раз сказано, к Новому году мы окажемся дома и выпьем за новый, 1939-й, год. Когда Капитанша возражает, — ее интересуют не столько бомбежки Вены и связанная с ними перспектива возвращения домой, сколько свобода вообще (которая всегда многое для нее значила — со времен молодежных лагерей, вечерних дискуссий и загородных вылазок в составе юношеского социалистического движения), все дело в свободе, а ее-то в христианско-консервативной Австрии не стало аж с 1934 года, и ее, свободу, можно и нужно дождаться, даже если придется ждать до 1940 года, а то — и 1941-го, — Пауль Кнапп-младший важно поучает ее: свобода имеет истинный смысл лишь для двух человеческих категорий, а именно для так называемых привилегированных сословий и для философов. Биография Авраама Линкольна уже лежит, как сказано выше, у него на ночном столике, но Пауль Кнапп к ней еще не приступил, ему хочется поскорей дочитать до конца про судьбу Наполеона. В глубине души он стыдится того, что на фоне застившей чуть ли не весь белый свет зловещей фигуры рейхсфюрера ему, похоже, придется поступиться своей юношеской любовью — Наполеоном. Еще дома, в Вене, с приходом к власти Энгельберта Дольфуса, карликового диктатора из партии «петушиного хвоста», диктатора на величавом католическом скакуне, начал он постепенно отходить от великого корсиканца, и мучительная борьба в крупно-буржуазно-либеральном, однако с 1934 года и в известной мере социал-демократическом сердце Пауля Кнаппа, затяжная борьба между Наполеоном и Линкольном, миновала перелом, знаменующий окончательную победу американского президента-свободолюбца.
Первые, то есть представители привилегированных сословий, обладают, по его словам, талантом использовать свободу целесообразно и с приятностью, а сам этот талант благоприобретен усилиями множества поколений, тогда как вторые, то есть философы, наделены свободой всегда и повсюду, независимо от личного положения в обществе и формы правления в стране.
— И я спрашиваю вас, — произносит он затем раздраженным голосом монологиста, впадая в определенное противоречие с самим собой, он уже готов сострить, но не собирается ссылаться на источник собственного остроумия, книгу Эгона Фриделя «История культуры Нового времени», — разве в XIX веке вместе с только что приобретенными политическими правами не получили представители буржуазии и обязательную воинскую повинность, которая, однако же, представляет собой форму порабощения куда более тяжкую, чем это имело место при деспотах былых времен?
После того, как хозяин замка щегольнул таким образом книжной эрудицией, предпослав ее извержению собственные стратегические соображения об иностранных бомбежках Вены как методе ликвидации Гитлера, желание вести застольную беседу на политическую тему у него пропало, и Зигфриду Ледереру стало совсем нетрудно переключить внимание всей компании на очередную интеллектуальную игру. В замковой библиотеке среди охотничьих журналов, сочинений вроде «Австро-Венгерской монархии в справках и рисунках», работ по сельскому и лесному хозяйству и даже политэкономии, наряду со справочниками типа «Венской адресной книги» Лемана и трактатами вроде «Числового соотношения немцев и чехов в Богемии», он обнаружил три сборника викторин, называющиеся соответственно «Спроси-ка у меня!», «Спроси еще!» и «Спрашивай дальше!» Сегодня Зигфриду Ледереру угодно устроить викторину по материалам книги «Спрашивай дальше!»
— Чья корона именовалась железной?
Ответ: корона лангобардских королей (потому что считалось, будто ее выковали из гвоздя с Иисусова креста). Этого не знал никто. Женни пробормотала, правда, что-то насчет награды за мужество, но ее жестоко и несправедливо высмеяли.
— Не выше какого предела должна быть лошадка, чтобы ее можно было называть пони?
Женни полагает: такого роста, чтобы ее можно было потрепать по загривку, не залезая на табуретку. Пауль Кнапп находит это высказывание трогательным, потому что он положил глаз на Женни, однако как помещик и коннозаводчик знает правильный ответ: полтора метра, да и лошадь треплют не по загривку, а по холке.
— Кто такой бан?
Ответ знаю все, кроме опять-таки Женни, — бан — это титул прежних губернаторов Хорватии и Словении, например, бан Елачич, который в 1848 году, опираясь на поддержку безграмотных масс, спас дом Габсбургов от обученных грамоте мятежников. В конце концов мы сейчас находимся практически по соседству с местами, на которые распространялась власть бана.
— Что побудило Галилея заняться изучением маятника?
Ответ на этот вопрос есть у каждого. Капитанша говорит: яблоко, которое у него на глазах сорвалось с ветки и упало наземь. Женни говорит: взгляд на часовую стрелку. Капитан говорит: изучение трудов Пифагора (ему внезапно вспомнилось, как учитель в школе с улыбкой говорил им: «Не думайте, будто Пифагор изобрел только, штаны») Пауль Кнапп предпочитает на этот раз промолчать, но у Зигфрида Ледерера готов верный ответ, причем для этого ему даже не понадобилось заглядывать в конец книги, — когда-то он подумывал о том, чтобы заняться техникой, и сохранил на всю жизнь интерес к научным открытиям. Раскачивающаяся лампада в церкви, сообщает он.
Затем приходит черед двух вопросов, на которые никому уже не хочется отвечать, и вместо продолжения интеллектуальной игры люди начинают откровенно дурачиться. На вопрос «Что значит „Бисмарк“ при игре в кегли?» следуют ответы: разумеется, король Пруссии; нет, человек, который ведет мелом счет; куда там, человек, сшибающий все девять штук одним ударом; а вот и нет, это такая свинья, которая сшибает кегли сапогом вместо шара; тогда как на самом деле это означает кеглю, стоящую в пирамидке последней, — и это название наверняка изобрел приверженец дома Габсбургов…
— Сколько длится миллион и сколько — биллион секунд?
Разумеется, мы торчим здесь, на затянувшемся уик-энде в замке Винденау уже не миллион, а целый биллион секунд, втайне сетует каждый из сидящих за столом, конечно, вины Пауля Кнаппа в этом нет, как раз напротив, мы все живем здесь за его счет, а виновен во всем рейхсканцлер, однако произнесение вслух горькой истины обидит вовсе не Гитлера, а как раз владельца замка, поэтому все радостно и со смехом принимают лишенный политических обертонов ответ, предложенный Зигфридом: «Одно и то же дело муж проворачивает с законной женой за миллион секунд, а с новой любовницей может растянуть и на биллион, так мне кажется!» Бедняга Зиги даже не догадывается, что сам себе рост яму, но и ответ Капитана носит скорее относительный характер: секунда перед покушением на жизнь диктатора затягивается для будущего убийцы в биллион раз, для его сообщников в толпе — в миллион раз, тогда как диктатор не воспринимает ее даже просто как секунду, потому что, разумеется, не знает о готовящемся покушении! Это высказывание находят исключительно глубоко продуманным и необычайно интеллектуальным прежде всего дамы, тогда как для самого Капитана оно является обнародованием сокровенной и неизбывной мечты о ПОКУШЕНИИ НА ГИТЛЕРА. Капитанша, желая положить конец дальнейшим толкованиям, говорит, что миллион, да и целый биллион секунд длится человеческая мечта о свободе, а ведь возникла она еще в незапамятные времена. Но время следует исчислять в единицах самого времени, полагает пусть и суеверная, но в целом весьма здравомыслящая Соня, вслед за этим призвав Зиги Ледерера заглянуть в конец книги и узнать наконец правильный ответ. Зиги, правда, хотелось бы сперва выслушать ответы Пауля и Женни, однако забава успела надоесть и ему, поэтому он торопливо зачитывает из раздела «Только если сперва попробуешь сам»: «Миллион секунд это примерно двенадцать суток, биллиона секунд еще не прошло с Рождества Христова».
— Однако возникает вопрос, — говорит Пауль Кнапп-младший, — чем каждому из нас предстоит заняться в оставшиеся миллионы секунд нынешнего года, если, конечно, мы не сможем прибыть в Вену и поднять бокалы за долгожданный 1939 год?
Разумеется, этот вопрос никуда не исчезает все время, сидят ли они за столом, предаваясь интеллектуальным играм, отправляются ли завтра на местную почту, стараясь растянуть прогулку на возможно дольшее время, чтобы его хоть таким образом скоротать, сидят ли в предвечерние часы на парковой скамье под платаном, вытянув ноги и убивая мошкару, превратившуюся нынешним летом в библейское полчище саранчи и с отвратительным звуком, похожим на треск лопающихся струн, прилетающую все новыми и новыми роями с берега Мура, наблюдают ли с удивлением и не без восхищения за тем, как управляющий поместьем Франц Штриттар укрощает и загоняет в закрытый загон разбушевавшегося племенного быка, ухватив его за влажные ноздри, нащупав в них кольцо и потянув за него. Эти вопросы — что ты собираешься делать, куда намереваешься отправиться, в какое консульство имеет смысл обратиться в первую очередь с запросом о возможностях и условиях иммиграции, брать или не брать с собой зимнюю одежду, — все эти вопросы никуда не деваются, только ответов на них нет, во всяком случае, нет таких, какие могли бы устроить Пауля и Соню Кнапп, да и всех остальных за здешним столом.
