— Однако возникает вопрос, — говорит Пауль Кнапп-младший, — чем каждому из нас предстоит заняться в оставшиеся миллионы секунд нынешнего года, если, конечно, мы не сможем прибыть в Вену и поднять бокалы за долгожданный 1939 год?

Разумеется, этот вопрос никуда не исчезает все время, сидят ли они за столом, предаваясь интеллектуальным играм, отправляются ли завтра на местную почту, стараясь растянуть прогулку на возможно дольшее время, чтобы его хоть таким образом скоротать, сидят ли в предвечерние часы на парковой скамье под платаном, вытянув ноги и убивая мошкару, превратившуюся нынешним летом в библейское полчище саранчи и с отвратительным звуком, похожим на треск лопающихся струн, прилетающую все новыми и новыми роями с берега Мура, наблюдают ли с удивлением и не без восхищения за тем, как управляющий поместьем Франц Штриттар укрощает и загоняет в закрытый загон разбушевавшегося племенного быка, ухватив его за влажные ноздри, нащупав в них кольцо и потянув за него. Эти вопросы — что ты собираешься делать, куда намереваешься отправиться, в какое консульство имеет смысл обратиться в первую очередь с запросом о возможностях и условиях иммиграции, брать или не брать с собой зимнюю одежду, — все эти вопросы никуда не деваются, только ответов на них нет, во всяком случае, нет таких, какие могли бы устроить Пауля и Соню Кнапп, да и всех остальных за здешним столом.

— Отправлюсь-ка я сегодня пораньше на боковую, — говорит Зиги Ледерер, чтобы прекратить обретшую внезапно столь серьезный смысл викторину. — К завтрашнему матчу в теннис с тобой, Пауль, надо подойти в оптимальной форме. Так что спокойной ночи!

Мое «я» из детской для гостей, взяв за руку Ирену, наблюдает на следующий день, как дядюшки Зиги и Пауль в белых спортивных костюмах, с мохнатыми полотенцами на шее, все в поту, возвращаются с теннисной площадки. В отличие от взрослых обитателей замка, дети жили по строгому распорядку, включая часы физического и умственного труда. Каждый день мы драили чудесную ослиную повозку, готовя ее к выезду вчетвером — близнецы Рене и Марсель, Ирена и я. Садовник выкатывает ее по утрам из сарая, впрягается вместо ослика и тащит по песчаной дорожке к теплице, где есть ведра с водой, щетки, мокрая и сухая ветошь и где уже дожидаемся мы. Как многоопытные конюхи, мы выливаем воду в повозку, берем щетки и ветошь и принимаемся самым тщательным образом чистить сиденье кучера и откидные ступеньки, а затем сухими тряпками драить все до блеска, в особенности — части фурнитуры из полированного металла, перильца и ручки, драим до тех пор, пока в них не начинает отражаться теплица. Затем дожидаемся, пока не выведут кряжистого серого ослика, который повезет нас в сверкающей повозке либо вокруг замка, либо наискосок через парк. На вопрос: «А что вы собираетесь делать, если ослика не приведут?» ответа у нас нет, потому что никто не потрудился нам объяснить, ни тетя Соня, ни садовник, ни Капитанша, ни французская гувернантка, что никакого ослика в поместье нет. Повозка, в которую его впрягали, осталась со времен детства Пауля Кнаппа, а вот ослики столько не живут. Разумеется, почистив, надраив и отполировав повозку, мы задавали понятный в таких обстоятельствах вопрос: «А когда же придет ослик?» — и слышали в ответ: «Скоро», «Может быть, завтра», «Сегодня уже нет», «Позже». Когда настает время обеда, гувернантка приказывает садовнику затащить повозку в сарай, причем нам с Иреной разрешают прокатиться «на садовнике» шагов этак двадцать, а назавтра нам предстоит вновь чистить повозку и дожидаться ослика, который так никогда и не появится…

Повседневный распорядок как своего рода заслон от невыразимой беспомощности! Таким образом Кнаппы пытались сохранить хотя бы видимость волевого поведения: подъем и полный туалет между 8 и 9 часами утра, выход к завтраку при полном параде, как будто, позавтракав, придется сразу же отправиться куда-нибудь по делам; к ужину необходимо переодеться, в интеллектуальные игры — сыграть, газеты и почту со все более зловещими новостями из уже ставшего тысячелетним рейха по другую сторону Мура — взять с серебряного, украшенного монограммой подноса. Однако и в окружении всех этих заслонов повседневности, ритуальных и буржуазных, признаки истинно волевого поведения наблюдались летом и осенью 1938 года в Винденау исключительно у животных. Например, племенной бык по кличке Князь Славко фон Винденау, не заколебавшись ни на мгновенье, растоптал бы тыквообразную голову Франца Штриттара, здешнего управляющего, не успей тот вовремя ухватить его железной рукой за железное кольцу в носу. И боксер по кличке Нерон, судя по всему, всегда знал, чего именно ему хочется, — так, по крайней мере, решили про него мы с Иреной. Нерон любит нас, вечно трется влажным носом о наши колени, наскакивает на нас в знак своей любви с таким энтузиазмом, что мы тут же валимся с ног, как повалился бы Франц Штриттар, удайся Князю Славко один из матч-реваншей, и сопровождает нас на прогулках на берег Мура, к деревенской почте за мостом, который мы переходим, тогда как Нерон пулей мчится прочь, форсирует высохшее речное ложе, зарывается в тамошние кустарники, где попадаются скелеты диких животных, и принимается грызть кости. Самый крупный из тамошних остовов принадлежит то ли лошади, то ли корове, то ли оленю, но мы всегда думаем об ослике, который к нам так и не приходит, хотя это нам вечно обещают. Скелет кажется мне чудовищно большим, Нерон, забравшись ему под ребра, полностью исчезает там. Стоя на мосту, мы напряженно наблюдаем за тем, как он трется о ребра гладкой коричневой холкой, как ворочается в грудной клетке, а затем ложится на спину и принимается лизать кости. И от этих вылазок Нерона никак не отвадить. И от скелета не отогнать ни криками, ни камнями, пока пес сам себе не скомандует: «Хватит!» Потрудившись над скелетом, Нерон затем с новой силой демонстрирует нам свою любовь, и это, пожалуй, жутковато. Сомнительный опыт, извлекаемый мной из его поведения, а именно мысль о том, что целенаправленная воля животного бесконечно превосходит человеческую, оказывается настолько живучей, что поколебать это убеждение не удастся и много позже, ни кинокартине, в которой эскадроны польской конницы безрассудно атакуют колонну немецких танков в первые дни мировой войны, ни сообщению всемирно известного зоолога о том, что у стареющей гусыни появляются от невостребованной любви морщины под глазами… В королевстве животных, на мой взгляд, ничего не подгнило, если иметь в виду целенаправленные волевые усилия.

Целенаправленные волевые усилия присущи и лошадям, впряженным в три коляски у ворот замка одним из сентябрьских дней того же 1938 года, чтобы отвезти празднующую день рождения компанию в Иерусалим. Их воля реагирует на «Но!» и «Тпру!», на возгласы, которых в любое мгновенье можно ожидать от кучера. Разумеется, день рождения Капитана можно было бы отпраздновать и в Вифлееме, потому что именно так (Иерусалим и Вифлеем) называются две известные винодельческие деревни, находящиеся по соседству и основанные еще крестоносцами. Рыцари гроба Господня, судя по всему, своевременно сообразили, что здесь имеет смысл остановиться на привал, прежде чем углубиться в края, подпавшие исламу, где покойников хоронят не под крестом, а под каменными плитами, похожими на скрученные веревки, — и хоронят после того, как они, следуя завету Пророка, промучились без вина всю жизнь, — именно здесь крестоносцам и следовало остановиться на привал, пока их рыцарская жизнь не превратится в страдальческую абстиненцию. А надолго ли хватит запаса словенских белых вин, — пекрчана, ритоснойчана, халозана, — или рислинга из Лутомера и Иерусалима в рыцарских флягах? Иерусалим как место для празднования выбрал Франц Штриттар, потому что здесь живет его родственник, являющийся и без того постоянным поставщиком рислинга к столу в Винденау. Масло, окорока, копчености, краковская колбаса и салями, соленые сушки, зеленый перец и картофельный салат с майонезом Штриттар распорядился доставить в Иерусалим еще накануне, главным образом — из припасов, хранящихся в замке, хотя ни Паулю, ни тем более Соне Кнапп это не понравилось. Соне больше нравится покупать масло в деревенской лавке, нежели извлекать его из ледника, в котором хранятся запасы масла в поместье; больше нравится рассчитываться за продукты геллерами и пфеннигами, то есть в данном случае — парами и динарами, а провизию собственного производства продавать через сельскохозяйственный кооператив с тем, чтобы не вносить путаницу в баланс поместья. Штриттар распорядился не только доставкой целых гор провианта в деревню, но и рассадкой по коляскам, так чтобы барышня Марика — хорошенькая сельская почтальонша, приглашенная по настоянию Зигфрида, Капитана и владельца замка, оказалась на одном сиденье с Паулем Кнаппом. Впрочем, как раз Соня и затронула спорные вопросы этикета в связи с этой вылазкой в винный погребок в Иерусалиме. Будь все это в старые добрые времена, компания разоделась бы в штирийские национальные костюмы, но времена на дворе новые, и штирийский наряд, немецкий Альпийский союз и немецкий Гимнастический союз, немецкий национал-социалистический Союз водителей грузовиков и немецкая Колониальная лига, «Западно-Восточный Диван» и «Песнь о нибелунгах», запрет на употребление косметики членами партии женского пола и вагнеровский идиллический Зигфрид, конструкция «мессершмитта» и внезапно пробудившаяся любовь к древнегерманскому руническому письму, объемистые партийные меморандумы о победоносных перспективах бактериологической войны и переименование месяцев года в слова с исключительно немецкими корнями (Урожайник вместо августа, Прощальник вместо сентября и Желтолистник вместо октября), — все это превратилось в пропагандистском котле в настолько тошнотворное варево, что даже штирийский национальный костюм означал бы полную ложку этого смрадного пойла со всеми входящими в него ингредиентами. В результате оказалось невозможно разукрасить на штирийский национальный лад и сами коляски, не говоря уж о седоках. Хотя Соня уже на вторую неделю пребывания Капитана в замке Винденау срезала с его серых штирийских штанов зеленые полосы, превратив их тем самым в лишенную национального окраса повседневную одежду, не говоря уж об окрасе мировоззренческом, надевать эти штаны он все равно не хочет. Споров зеленые полосы, Соня вернула ему штаны со словами, звучащими достаточно однозначно: «Вот, я превратила твои штирийские штаны в интернациональные, а в эмиграции тебе никакие лампасы не понадобятся!» Капитан чуть было не решил приодеться вместо штирийского наряда во фрак, висящий в отлично отутюженном состоянии в бидермайеровском шкафу вишневого дерева в гостевой комнате, — фрак, которому едва ли найдется мало-мальски разумное применение (в той же мере, как и штирийскому национальному наряду) как в его нынешнем местопребывании эмигранта между правым берегом Мура в словенской Нижней Штирии и Шанхаем, между Лондоном и Сиднеем, между Буэнос-Айресом, Боготой и Кейптауном, — одним словом, во всем мире, принципиально открытом для каждого, кто соответствует въездным правилам и может внести достаточную залоговую сумму. А впрочем, как знать, — не исключено, что собственный фрак можно будет надеть на профессиональный праздник официантов где-нибудь в Боготе, а серые штаны, вновь нашив лампасы, на вечерок в компании эмигрантов в каком-нибудь кейптаунском ресторане, где собираются эмигранты и где у них есть свой зальчик, оформленный в духе винного погребка, и там воссоздана истинно венская атмосфера.

1 ... 56 57 58 59 60 61 62 63 64 ... 101

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Австрийские интерьеры - Вольфганг Фишер бесплатно.

Похожие на Австрийские интерьеры - Вольфганг Фишер книги

Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
Восток есть Восток - Том Бойл - Современная проза
13 причин почему - Джей Эшер - Современная проза
Лисы Аляски - Вольфганг Шрайер - Современная проза
Старая девочка - Владимир Шаров - Современная проза
Вопрос Финклера - Говард Джейкобсон - Современная проза
Другое тело - Милорад Павич - Современная проза
Коллекционная вещь - Тибор Фишер - Современная проза
Против часовой стрелки - Елена Катишонок - Современная проза
Конченые - Катя Гордон - Современная проза

Оставить комментарий