ЛЕОНИД РЕШЕТНИКОВ
НОЧНАЯ АТАКА
Прожектор, холодный и резкий, Как меч, извлеченный из тьмы, Сверкнул над чертой перелеска, Помедлил и пал на холмы. И в свете его обнаженном, В сиянии дымном, вдали, Лежали молчащие склоны По краю покатой земли. Сверкая росой нестерпимо, Белесая, будто мертва, За еле струящимся дымом Недвижно стояла трава. Вся ночь, притаившись, молчала. Еще не настала пора. И вдруг вдалеке зазвучало Протяжно и тихо: «Ура-а-а!» Как будто за сопкою дальней Вдруг кто-то большой застонал, И звук тот, глухой и печальный, До слуха едва долетал. Но ближе, все ближе по полю Катился он. И, как игла, Щемящая ниточка боли Сквозь сердце внезапно прошла... Но рядом — с хрипеньем и хрустом Бежали, дыша горячо, И сам я летел через бруствер, Вперед выдвигая плечо. Качалась земля под ногами. Моталась луна меж голов. Да билось, пульсируя, пламя На выходах черных стволов. 1959
НИКОЛАЙ ПАНОВ
ДОМ СТАРШИНЫ
После трудного боя достался матросам Этот каменный полуразрушенный дом, Что стоял у дороги, над самым откосом, Озаренный огнем, на пригорке крутом. С подоконника вражеский автоматчик Мертвым рухнул на камни. Пришла тишина... И снаружи, гранату за пазуху пряча, В едкий комнатный дым ворвался старшина. Возле детской кроватки игрушки стояли, Опрокинулся плюшевый желтый медведь... И в распахнутом взрывом крылатом рояле Золотилась широкая струнная медь. Старшина озирался — в надвинутой каске, В полушубке бараньем, высокий, прямой, От снегов Заполярья, предгорий кавказских По дорогам войны он вернулся домой! Он вернулся домой... Стены были, как в тире, В пулевых отпечатках... Скрипело стекло... Сколько времени не был он в этой квартире! Сколько дней, как расстался он с ней, истекло! Он любил говорить: «Вот добудем победу, Мир подпишем, винтовки держа на весу, И домой я к жене и к мальчонке приеду, И хороших подарков семье навезу». Но когда прочитал он короткую сводку, Что враги подступили к родимым местам, Отправляясь на юг, покидая подлодку, Он совсем говорить о семье перестал. С автоматом, на серых камнях у Моздока, Поджидал он часами — и немцу каюк... А потом мы рванулись на запад с востока, Проходя опаленный, дымящийся юг. Шли на запад морская пехота и танки. Старшина не смотрел на счастливых людей, Только будто от тайной мучительной ранки Становился лицом все мрачней и худей. И теперь вот — прострелены стены, как в тире, И от крови врага подоконник намок... Он стоял в разоренной, холодной квартире И еще в свое горе поверить не мог. Он буфет распахнул... Опустелые полки... Он вдоль выбитых окон к столу пробежал. На столе, на полу, где посуды осколки, Лишь следы разоренья, следы грабежа. Что искал он в вещах этих, некогда близких? Что надеялся здесь увидать старшина? Неужели двух строчек, короткой записки Не могла на прощанье оставить жена? Краснофлотцы входили, стараясь не топать,—
