— Эх, сердешный, должно бы вам знать, что Товтовил не чтит ни государя, ни государыню.
— О том мы немного ведаем, — отозвался Глеб. — Матушка–государыня ещё до нас послала гонца, но он мчал не с вестью от государыни, а с чёрным словом от канцлера–литвина. Мы того гонца догнали, перехватили, но он сбежал от нас. Не примчал ли он к наместнику?
— На площади его не видели. Поди, за дворами на подворье проник.
— Что же делать, святой отец?
— Я думаю, сын мой, думаю. Нам, россиянам, только это и остаётся. Мы живём в окружении нечестивых. — Однако в унынии отец Иннокентий пребывал недолго. — У нас ещё есть время помолиться Богу и испросить у него совета. А пока я повелю укрыть в конюшне ваших коней и побратима твоего позову, накормлю вас. Сиди тут, я скоро вернусь. — И настоятель храма покинул придел.
Той порой, вопреки предположениям князя Ильи и его воинов, Виттен вернулся к поезду государя. Он знал, что ему некуда бежать, что Иван Сапега повсюду его найдёт, потому счёл за лучшее предстать перед грозным канцлером и, повинившись, рассказать всё, как было.
Государь и государыня в это время двигались к Могилёву. Спрятавшись за деревьями, Виттен дождался, когда экипажи и ратники проехали мимо, и выехал на дорогу позади них. Какое‑то время он держался поодаль, а дождавшись удобного случая, поспешил вперёд, чтобы дать о себе знать канцлеру. Вскоре это ему удалось. Сапега ехал верхом, Виттен догнал его и, когда удивление канцлера схлынуло, рассказал о том, что с ним случилось, утаив лишь то, что был схвачен сонным. Под конец он добавил:
— Бежать от твоего гнева, ясновельможный пан, мне некуда, вот я и вернулся.
Слушая Виттена, Иван Сапега побледнел, в его глазах появился страх. Разоблачение грозило ему опалой и неведомыми карами. Он лихорадочно искал щит, за которым мог бы укрыться. Он понял, что, если Илья поведает государыне всё, что произошло в дороге, ему спасения нет. А вспомнив о епископе Войтехе, о панах рады, Сапега вовсе пришёл в отчаяние. Он готов был сорвать зло на Виттене и до боли в руке сжимал плеть, но сдержал гнев, ибо это было чревато последствиями, сквозь зубы сказал Виттену:
— Мерзкий трус и болван! Как ты мог попасть им в руки?! Убирайся с глаз долой! Да помни, что будешь наказан!
— Я готов принять кару.
Виттен поклонился, придержал коня и отстал от Сапеги. А канцлер поскакал вперёд и, поравнявшись с каретой великого князя, осадил скакуна. Сапегу озарило: его спасение в великом князе. Оставалось только подумать, как подойти к государю, чтобы не вызвать подозрения государыни. И вновь изощрённый ум нашёл лазейку. Догнав тапкану Елены, Сапега спешился, подбежал к повозке, открыл дверцу.
— Матушка–государыня, можно на два слова?
В просторной тапкане Елена ехала вдвоём со своей любимой боярыней Анной Русалкой. Она пригласила Сапегу:
— Садись, пан канцлер, говори, с чем пожаловал?
— Случилось неладное, матушка. Завтра Духов день и у католиков, а я не сказал гонцу, чтобы побудил наместника служить молебен и в католическом храме. Государь‑то прогневается. Да время есть исправить. Позволь узнать у великого князя, будет ли он завтра стоять службу. Тогда и пошлю человека.
— Иди к великому князю, винись. А поскачешь в город сам. Будет с кого спросить.
— Готов, матушка, готов к ответу…
С этими словами канцлер чуть ли не выпрыгнул из тапканы. Он подождал карету великого князя, на ходу открыл дверцу, получил разрешение войти и скрылся в карете. Александр ехал один. Он полулежал на мягких подушках и, пребывая в утренней дрёме, вяло произнёс:
— Чего тебе, вельможный?
— Великий князь, отец наш заботливый, помнишь ли ты, как встречал тебя Рогачев? На улицах было пустынно, храмы закрыты, колокола молчали. Вы даже остановиться не изволили в том холодном граде.
— Верно говоришь. Да мне Рогачев никогда не нравился. И хорошо, что без приёма и застолья обошлось.
— Однако великому князю и почёт должен быть великий. Ан ведомо мне, что таким же холодом повеет и в Могилёве.
— Это по какой же причине? Правда, Товтовил там не слишком чтит государев двор. Но чтобы не встретить должно… Это почему же?
— О том лишь догадываюсь, государь. Чтобы умалить ваше величество.
— И кому сие нужно? — Александр приподнялся на локте.
— Человеческая зависть безмерна. — Сапега умышленно не добавлял ясности в выговоренное: дескать, ты, государь, сам догадывайся, что к чему. — Оно ведь как было: молчали православные храмы, когда приезжали государи, теперь же молчат и католические.
— Ты хочешь сказать, что государыня плохо влияет на священнослужителей? Смотри, канцлер, не забывайся!
— Полно, батюшка! Как я могу винить государыню? Это только вы можете спросить у неё, в чём суть.
— Так что тебе, наконец, надо? — возвысил голос Александр.
— Милость ваша нужна. Позвольте мчать в Могилёв и всё уладить вашим именем.
Канцлер надоел великому государю, и он от него отступился.
— Иди и улаживай, но государыню не задевай, — строго предупредил Александр и опустился на подушки.
У Сапеги полегчало на душе. «Ещё выкручусь! Выкручусь!» — прозвенело у него в груди, когда он покинул карету великого князя. Теперь ему был нужен быстрый конь, и он у него имелся. Ещё нужен был преданный воин. Он тоже имелся.
— Нам мчать с тобой в Могилёв. Ты ведаешь, что это значит. Возьми в моём возке саблю.
— Я готов хоть в преисподнюю, ясновельможный пан. Должно мне очиститься от греха.
Вскоре Сапега и Виттен скакали уже далеко впереди государева поезда и на рассвете в Духов день въехали в Могилёв. Город просыпался навстречу празднику. В Златоустовском монастыре раздались первые колокольные звоны, зовущие к богослужению. Сапега прямым ходом направил коня к дому наместника. Постучав в дубовые ворота, он разбудил стражей, а когда появился дворовый холоп, велел позвать пана Товтовила.
— Именем государя поднимай ясновельможного, — потребовал Сапега. На удивление канцлера, наместник явился скоро. Глаза ясны, словно он и не спал, но лохмат, будто метла на голове покружила.
— Пан канцлер! Вовремя пожаловал, — пробасил Товтовил. — А у меня волчонок в клетке сидит, вот и ломаю голову, что с ним делать.
— Кто он?
— Назвался именем Ромодановским, гонцом от государей. Да я ему не поверил: поди, лазутчик Ивана Московского.
— Вон оно что! — удивился Сапега. — Однако, пан Товтовил, он и впрямь князь Ромодановский. — Сапега сообразил, что князя Илью лучше и впрямь подержать взаперти до приезда Александра и Елены, и посоветовал: — Время раннее, он, наверное, спит, так ты уж его не буди, пока великие князь и княгиня не прибудут. — Сапега чертовски устал, был голоден и попросил Товтовила: — Ты уж лучше напои и накорми своих путников.
— Для тебя, вельможный пан, всегда стол накрыт.
А малиновые звоны в православных храмах уже разливались по всему городу. Русских церквей в Могилёве насчитывалось более десяти, и при каждой была колокольня или звонница. Подобного колокольного благовеста Могилёв десятилетия не знал, и причина тому была одна: запрещения наместников нарушать тишину богопротивным католикам звоном. Хотя католиков-литвинов в городе было в десять раз меньше, чем русских, православные священники и горожане безропотно сносили надругательства над их религиозными чувствами и верой.
Но терпение православных россиян лопнуло. Ещё накануне вечером, посоветовавшись с Глебом и Карпом, настоятель храма Богоматери Иннокентий задумал учинить действиям наместника протест. Он сам обошёл всех настоятелей церквей и убедил их в Духов день встретить государыню Елену великим колокольным звоном.
— Дочь Иоанна Васильевича, государя всея Руси, достойна такого почёта, — говорил Иннокентий могилёвским архиереям.
Они не сразу отозвались и отважились поддержать отца Иннокентия, но уж больно крепко досаждали им католические ксёндзы и приоры, принуждая творить церковные обряды по образу и подобию католических. Отец Иннокентий вернулся в храм близко к рассвету. Он устал, еле передвигал ноги, но глаза его светились от радости и довольства. Глебу, который ждал Иннокентия, он молвил:
- Сын мой, лиха беда начало. Сегодня утром русская православная церковь скажет своё слово в полный глас всех колоколов. Поблагодарим Всевышнего за милость к нам. Хватит жить в принуждении. Ждём рассвета!
— Будь я служителем церкви, сказал бы: благословляю тебя, святой отец, на подвиг, — с улыбкой произнёс Глеб.
И вот рассвет уже торжествовал под звоны всех колоколов Могилёва. Тысячи горожан проснулись, умылись, оделись, покинули дома, заполнили улицы. Благообразные старцы, мужи, жены, отроки и отроковицы — все потянулись к храмам. Всем сегодня важно было помолиться в церквях близ своих домов. Но те, кто помнил проповеди отца Иннокентия, шли в храм Пресвятой Богородицы. Знали прихожане, что святой отец прольёт на их души благодатный дождь надежды. Так и было, чаяния прихожан не были обмануты.
