Я не замечала этой связи, пока сын не раскрыл мне глаза. Теперь имя мужчины казалось мне вымышленным. Может, это прозвище? Например, мою тетю называли Арахис, хотя ее настоящее имя было Сесилия, а маму прозвали Поющим Ангелом.
Если бродяга был писателем, то Габриель Арфи, наверное, его псевдоним?
Я повязала голову шарфом и спрятала руки в рукавах пальто.
– Поддерживай огонь в печи, сынок, пока мы с Джимми не вернемся, – наказала я Люку. – Если уголь не разгорится, подбрось еще дров.
Я так устала от бессонной ночи, проведенной за чтением, что двигалась как во сне. Все мои мысли были о рассказе Габриеля Арфи «Блудный сын». Жаль, что у меня не было времени закончить чтение. Я с легкостью представляла отца из этого рассказа, читающего о гневе Божьем за обеденным столом.
Дедушка Уайатт всегда читал после ужина Библию, запрещая вставать, пока он не закончит целую главу.
Я никогда не видела смысла в чтении длинного списка событий, сообщавших о том, кто кого произвел на свет, или указывающих священникам, как делать жертвоприношения и в какую сторону при этом должна брызнуть кровь. Но я никогда не смела подвергать сомнению действия свекра.
Как и отец из рассказа Габриеля, дедушка Уайатт был человеком с тяжелым характером. С тех пор как он умер, Библия осталась лежать в ящике комода, стоявшего в его спальне. Дети не интересовались почему.
С трудом покинув амбар, с ведрами молока в каждой руке, я вдруг заметила какое-то шевеление возле заднего крыльца. Среди кружащихся в воздухе снежинок виднелись выходящие из дома две темные фигуры: одна высокая, другая низенькая.
Мелькнуло что-то яркое – волосы Люка! Я поняла, что мистер Арфи, опираясь на мальчика, хромает через двор к уборной.
Вот глупец! Ему не следует бродить по двору в такую метель! А вдруг он поскользнется и упадет? Я побежала к ним как можно быстрее. Молоко выплескивалось из ведер.
– Эй вы! Что вы делаете?!
Как я и опасалась, колени мистера Арфи подогнулись, он упал и потянул Люка за собой. Я поставила ведра и поспешила на помощь. Прежде чем я приблизилась, мистер Арфи встал на четвереньки и направился к туалету. Люк стоял, отряхиваясь от снега.
– Все в порядке, сынок?
– Он уп-пал.
– Да, знаю, но ты не виноват. Наш гость еще слишком слаб, чтобы вставать.
– Он попросил меня помочь.
– Ты правильно сделал, что помог ему. Но ты не должен был выходить на улицу без шапки и рукавичек. Иди в дом, пока не простудился. Я сама ему помогу.
Я наблюдала за тем, как Люк побрел к дому, ступая по собственным следам. Несколько минут спустя дверь уборной со скрипом отворилась. Мистер Арфи прислонился к ней, завернутый в старое пальто дедушки Уайатта. Во мне клокотал гнев.
– Почему вы бродите по двору? У нас вообще-то и в доме наверху есть туалет! Вам жить надоело? Отвечайте!
– Мне нужно было…
– Если вы не можете подняться по ступенькам, то под кроватью стоит горшок!
– Я бы не осмелился попросить вас выносить его за мной, мэм! Я чужой человек. У меня нет ни гроша за душой, и я не могу отплатить за то, что вы уже для меня сделали.
Его голос звучал по-прежнему мягко, лицо побледнело. Он стучал зубами, несмотря на теплое пальто. Мужчина выглядел так жалко, что я проглотила обидные слова, которые собиралась выкрикнуть.
– Вам нужно вернуться в дом. Обнимите меня за шею, и я помогу вам дойти.
– Спасибо. Меня немного… знобит. – Мужчина закрыл глаза и медленно осел на землю, прислонившись к двери. – Простите…
– Только не потеряйте сознание! Я сбегаю за мальчиками и санками!
Кажется, понадобилась вечность, чтобы погрузить его на сани и дотащить до дома. Расстояние было небольшое, но все равно было тяжело дотянуть его до крыльца, протащить через кухню и наконец уложить в постель.
Все это время гнев во мне раздувался, как тесто на дрожжах. Честно говоря, даже не знаю почему. Я не злилась на Габриеля Арфи, он не сделал ничего плохого ни мне, ни моим детям, разве что навредил самому себе. Почему же тогда мне так хотелось что-нибудь разбить?!
Я бы выместила гнев возле поленницы, но мистер Арфи уже наколол столько дров!
Я поджарила на завтрак картофель, сделала яичницу-болтунью, и когда дети все съели, отправила их играть на улицу. Метель наконец закончилась.
Я хотела заняться раненой ногой гостя в одиночестве. Ожидая, пока закипит вода для компресса, я сделала то, чего не делала с тех пор, как умер муж, – помолилась.
Конечно, это сложно было счесть полноценной молитвой. В основном я мысленно орала на Бога.
«Я просила ангела, – сказала я Ему, – а Ты прислал мне умирающего. Разве не видно, как дети расстроены из-за всех этих смертей? Разве недостаточно было забрать моего мужа на Небеса?»
Да, признаю´, я заслужила наказание за свою ложь.
Но что, ради всего святого, сделали дети, чтобы потерять отца? И деда? Богу, наверное, все равно, что Джимми теперь вынужден выполнять мужскую работу, малыш Люк почти не разговаривает, а Бекки ест не больше, чем воробушек?
Возможно, я заслужила эти наказания, но дети невинны! Эта ферма – их дом. Как, по мнению Бога, мне управляться с садами? И как дождаться, пока сыновья вырастут, чтобы передать им наследство? Как я смогу управиться безо всякой помощи?
– Кстати о помощи! – заорала я вслух. – Ты уж сообрази, пожалуйста, как помочь этому бедняге, который лежит вон там, в спальне! Я не позволю ему здесь умереть, слышишь? Я больше не буду умолять и клянчить! Ты не понимаешь, когда просят по-хорошему! Ты должен вылечить его! И если Ты считаешь, что он ангел, посланный нам в помощь, то советую прислать кого-нибудь еще! Срочно!
Я устроила в кухне настоящий тарарам – гремела кастрюлями и чайниками, пока готовила кашу и припарку.
Когда я занесла все это в комнату, скорее всего, на моем лице было написано раздражение. Мужчина не спал и испуганно уставился на меня, будто боялся, что я прямо сейчас в него чем-нибудь запущу.
– Простите, что доставил вам столько хлопот, мэм, – начал он.
– Я злюсь не на вас! – ответила я, стараясь стереть с лица сердитое выражение. – Но вы должны постараться выздороветь, слышите?! Никаких больше вылазок на улицу!
Я принесла вам поесть, и вы съедите все – не важно, голодны вы или нет! Сложно поправиться, если ничего не есть! Затем я залью рану на ноге йодом и вам будет чертовски больно! Но вы стиснете зубы и вытерпите боль, потому что только так можно вылечить вашу рану. Вам ясно?
Слабо улыбнувшись, он покорно ответил:
– Да, мэм.
– Не называйте меня так. Я не сельская учительница, – улыбнулась я. – Сможете сами поесть или мне покормить вас?
– Я попробую. – Он протянул руку, чтобы взять ложку, и я почувствовала идущий от его кожи жар.
Мужчина с трудом сел. От усилий у него на лбу заблестели капли пота. Когда он собрался с силами, я поставила ему на колени поднос с кашей и занялась ногой. Краем глаза я видела, как гость пытается донести дрожащей рукой кашу до рта и она просыпается на одежду. Но я знала достаточно о мужчинах и об их гордости, чтобы не вмешиваться.
– Сейчас буду мазать рану йодом, вы готовы? – спросила я, заметив, что он доел последнюю ложку.
Мужчина кивнул и потянулся, чтобы взяться за медную спинку кровати. Я открыла бутылочку и так быстро, как могла, налила йод по всей длине раны. Мужчина выгнулся, как струна, и едва сдержал крик боли.
– Кричите, если хотите, мистер.
– Меня зовут Гейб, – проскрежетал он, стиснув зубы.
– Ну что ж, никто не услышит вас, Гейб. Дети на улице, играют, а ближайший сосед – тетя Батти, живущая далеко у пруда. Сейчас я наложу свежий компресс, а потом, обещаю, оставлю вас в покое.
Я старалась бинтовать аккуратно, но, судя по затрудненному дыханию Гейба, его нога сильно болела. Может, отвлечь его разговором?
– Расскажите, как вы поранились, – попросила я.
Мужчина со свистом втянул воздух.
– Я бежал за медленно едущим поездом. Хотел, как обычно, вскочить в грузовой вагон. Но за мной гнались вокзальные сторожа, и я торопился – не хотелось попасть в тюрьму за бродяжничество. Я подпрыгнул и наткнулся на зубчатый край. Было темно, и я не заметил, что он торчит.
– Когда это случилось?
– Не знаю. А давно я здесь?
– Вы провели ночь в амбаре и еще одну в этой кровати.
Гейб выдохнул.
– Наверное, это случилось два-три дня назад. Я потерял счет времени, странствуя без календаря и часов.
Его мягкий глубокий голос напомнил мне звучание церковного орга́на, на котором берут низкие ноты. И при этом слова Гейба рассыпа́лись по комнате легко, словно падающие снежинки.
Я смотрела на него, желая спросить, почему человек, который так правильно разговаривает и так красочно излагает мысли на бумаге, ведет жизнь никчемного бродяги.
Гейб все еще лежал с закрытыми глазами, держась за спинку кровати.
– Ну вот и все.
Когда он открыл глаза, его лицо было белее снега. Я протянула Гейбу полотенце, чтобы утереть пот со лба.
