Бухарев легонько ударил ладонью по столу.
— Не о том говоришь, не о том говоришь!
Я замолчал. Мелькнула мысль: «Суворов поработал хорошо».
— Самоуправствуешь, Воронин? Либерализм в редакции развел! — выкрикнул Бухарев. — У тебя идеологический орган или заготконтора? Почему нас в известность не ставишь, кого на работу берешь?
— Еще не успел.
— Как так — не успел? Кого принял?
— Паренек один приехал, очень способный паренек. У нас вакансия. Я взял.
— На какую должность?
— Корреспондент последних известий.
— Партийный?
— Нет, комсомолец. Ему всего семнадцать.
— Ясли в редакции разводишь! Почему не проконсультировался? Порядка не знаешь?
— Порядок мне известен. Я посчитал, что корреспондента могу принять самостоятельно. Все-таки это не редактор и не старший редактор.
— Хитришь, Воронин. А жену его зачем взял?
— Девочка после десятого класса, приехала вместе с ним. У нас вакансия фонотекаря целый год. Никто не идет из-за маленькой ставки. Она согласилась.
— А почему с Суворовым не ладишь? Обидел его, увольняться хочет. А человек он заслуженный, в нашем округе тридцать лет.
— Знаю. Я его не обижал. Человек он, сами, знаете, мнительный и неуживчивый. А если собирается уходить, я его отговаривать не буду. Как журналист он большой ценности не представляет. Стаж у него действительно солидный, но этого мало. В нашем деле, Вениамин Иванович, нужно еще, чтобы человек умел писать, был творчески инициативным. Не знаю, как раньше, а сейчас Суворов дисквалифицировался. Это я сам с полной ответственностью говорю.
Бухарев не на шутку рассердился:
— Неправильно рассуждаешь! Старые кадры беречь надо. А ты мальчишке позволяешь заслуженного человека обижать. Почему он не пришел? Я вас вместе вызвал.
— Он в командировке, Вениамин Иванович.
— Когда уехал?
— Сегодня утром. Послал его за материалами об оленеводах.
— Приедет — приведи его ко мне. Поговорю с ним.
Бухарев сел, остывая. Лицо его разгладилось. Еще минут пятнадцать мы поговорили о всяких делах, он отпустил меня. Шагая в редакцию, я думал о том, что нелетная погода не повредила Кротову, отсрочив его встречу с начальством…
Суворов был на своем месте. Он сидел за столом в сатиновых черных нарукавниках, со сдвинутыми на нос очками. Я пригласил его к себе.
Вскоре он зашел, хмурясь и сутулясь, сел, сдвинул к переносице густые брови. Я достал из стола злополучный листок.
— Так вот, Иван Иванович, стало мне известно о вашем конфликте с Кротовым. Я прочитал вашу заметку, ознакомился с его правкой. Считаю, что стилистически она вполне оправданна.
Суворов побагровел и тотчас поднялся.
— В таком случае говорить с вами на эту тему не желаю. Благодарствую!
— Подождите. Правка, повторяю, оправданна. Я сам не посчитаю зазорным отдать ему на корректуру свой материал. Парень чуток к языку, к стилю. Но ваши труды он больше править не будет. Удовлетворены?
— Нет, не удовлетворен! Пускай извинения мне принесет, сопляк.
— Называя его сопляком, вы вряд ли дождетесь извинения.
— Это что же, я, что ли, перед ним извиняться должен?
— Может быть. Вы не правы.
— Ну как же! Ясное дело! Как я могу быть перед вами прав, когда вы его под свое крылышко взяли. В командировку его даже отправили подальше от греха.
— Слушайте, Суворов, — сказал я. — Мы с вами не первый год вместе работаем, успели изучить друг друга. Человек вы неуживчивый. Пишете не блестяще. Тем не менее я ни разу не предложил вам подать заявление об увольнении. Не вернее ли будет сказать, что под свое крылышко я взял не Кротова, а вас? Он работник перспективный. За него любая редакция ухватится после первого материала.
— Знаем таких ранних! Начинают бойко, а потом выдыхаются! А заявление мое получите, получите. Я у молокососов в учениках не намерен ходить.
— Как вам угодно.
— Заметку давайте!
— Пожалуйста.
Он схватил листок, двинулся к двери, но замешкался на выходе.
— Славно поговорили! Знал бы, не приходил лучше.
Я прикрыл за ним дверь и принялся за дела. Была пятница, день суматошный и трудный. После обеда пришлось прослушать и прочесть несколько субботних и воскресных передач, навести порядок в очередности студийных записей, уладить несколько обычных мелких ссор между операторами. В седьмом часу, когда все сотрудники разошлись по домам, я постучал в комнату Кротовых.
Катя сидела в одиночестве за канцелярским столом, подперев голову руками, и разглядывала себя в зеркале. Увидев меня, она растерянно вскочила, кинулась прибирать разобранную постель, разбросанные повсюду книги — засуетилась. Я се усадил.
— Ну что, Катя? Скучно без Сергея? Она кивнула с потерянным видом.
— Ну, так нельзя! Теперь вам часто придется разлучаться. Такую уж работу он себе выбрал. Привыкайте, Катя.
Губы ее жалобно дрогнули.
— Знаете, я, наверно, не смогу. Он на час уходит, а я уже начинаю волноваться. Здесь самолеты не разбиваются?
— Что за мысли, Катя!
— Я целый день хожу и думаю: а вдруг самолет свалится? Здесь же тайга, ему сесть некуда. А вдруг на него медведь нападет? А вдруг он заблудится? Думаю, думаю…
— А вы бы в кино сходили, развеялись. Сегодня в клубе французская кинокомедия.
— Знаю. Нет, я не могу в кино. Там смеяться нужно, а я не могу сейчас. Хотела книгу почитать, начала читать, а между строчек… Вот посмотрите. Вы ничего не видите?
— Нет, ничего.
— А я вижу, — сказала она серьезно, нахмурив брови. — Тут написано «Сережа, Сережа, Сережа»… Извините, что я вам так откровенно говорю.
— Ничего, я понимаю.
— Наверно, это глупо, но я ничего не могу с собой поделать. Сижу и думаю: а вдруг он там с кем-нибудь поссорился? Он же такой несдержанный. А вдруг его ножом ударили? А вдруг он ногу сломал?
— Ну, это уже смешно! Нельзя себя так изводить. Он парень самостоятельный и может за себя постоять.
— Вот именно может, вот именно! — воскликнула она горячо. — Он никогда не промолчит, ни за что. Мы до Красноярска ехали в поезде в общем вагоне, а там трое хулиганов стали ругаться и шуметь. Все пассажиры молчат, а Сережа с ними связался, чуть до драки не дошло. Он, когда злится, о своей безопасности забывает.
— В этом я уже мог убедиться…
— Вы его еще мало знаете, а я уже три месяца! Он совсем как ребенок бывает. Подавай ему справедливость — и все. Мы вам не говорили… не потому, что не хотели, а просто не успели сказать… мы ведь в Красноярске на всякий случай заходили в редакции, и его нигде не взяли. Он не умеет разговаривать с людьми. Он всех против себя восстанавливает.
— Да, верно. Тактика у него не из лучших. Вам, Катя, когда он напишет свой роман, надо будет стать его литературным агентом, — пошутил я.
— Ой, что вы! Я такая неумеха. Вот Сережа деловой. Он, правда, деньги не умеет считать, а во всем остальном ужасно деловой. Он все помнит, все знает…
Она разгорячилась и стала очень хорошенькой, с живыми карими глазами, с рассыпавшимися по плечам каштановыми волосами.
— Вы все о Сергее, Катя. Давайте-ка о вас поговорим.
— Вы смеетесь? Что обо мне говорить? Я совершенно, ну совершенно заурядный человек.
— Не скромничайте. Вы куда хотели поступать?
— Сережа хотел поступать на сценарный факультет в институт кинематографии.
— Нет, куда вы хотели поступать, Катя?
— Я в медицинский. Даже, вернее, не я, а мама. Сережа говорит, что я сама не знаю, чего хочу.
— И что же, он прав?
— Ну конечно! Я действительно очень разбросанная. Сережа говорит, что во мне скрыто много способностей, но все они находятся в рахитичном состоянии. Вот он совершенно точно знает свою цель.
— Ну, с Сергеем мне все ясно. Вы, значит, собирались поступать в медицинский?
— Да, хотела, то есть мама хотела. Сережа говорит, что моя мама хотела бы жить вместо меня. Сережа и мама не поняли друг друга. Сережа считает, что моя мама слишком консервативна. А она его считает каким-то хиппи… — Катя рассмеялась, потерла ладонями горящие щеки.
— А сами-то вы где хотели бы учиться?
— До встречи с Сережей?
— Да, да, до встречи с Сережей.
— Я одно время мечтала стать модельером. Сама шила, придумывала всякие модели, просматривала все журналы. Но мама сказала, что в лучшем случае я могу стать закройщицей в ателье. Маме это не по душе. Между прочим, Сережа в этом с ней сходится.
— А он чтобы хотел?
— Сережа? Он считает, что я должна стать специалистом по компьютерам.
— Ого!
— Да, видите ли, у меня есть способности к математике. Вот он и агитирует меня.
— И как? Успешно?
Она задумалась, опустила глаза и стала накручивать на руку свои длинные волосы.
— Я не знаю, как у нас сейчас получится… А вообще-то мне математика больше нравится, чем медицина.
