— А он чтобы хотел?
— Сережа? Он считает, что я должна стать специалистом по компьютерам.
— Ого!
— Да, видите ли, у меня есть способности к математике. Вот он и агитирует меня.
— И как? Успешно?
Она задумалась, опустила глаза и стала накручивать на руку свои длинные волосы.
— Я не знаю, как у нас сейчас получится… А вообще-то мне математика больше нравится, чем медицина.
— Что ж, поработайте год — и поступайте.
— Сережа так и думает.
Я осуждающе покачал головой:
— Ох уж этот мыслитель Сережа! Не слишком ли много внимания вы ему уделяете?
Мгновенное недоумение в ее глазах сменилось энергичным протестом:
— Что вы! Он обо мне гораздо больше заботится.
— Может быть, не стану спорить, А воду, я видел, вы сами однажды носили. И по магазинам бегаете. И умывальник у вас кое-как висит. И книжной полки нет. А ведь это мужское дело, правда?
— Да, Сережа сказал, что как только приедет, все сразу сделает. Он по вечерам пишет, ему некогда заниматься всякими пустяками.
— А, вон что! Ну, тогда понятно. Но все-таки, Катя, мой вам совет, хотя Сергей советов не любит, да и вы, наверно, тоже, — не спешите соглашаться с его решениями.
— Почему?
— Так будет лучше, — неопределенно ответил я и поднялся.
— Вы уже уходите? — огорчилась Катя.
— Да, и вас хочу с собой забрать.
— Меня?
— Совершенно верно. Одевайтесь побыстрей, и пойдем прожигать нерабочее время. Моя жена приготовила тайменьи котлеты.
— Ой! — вырвалось у нее.
— Что «ой», Катя?
— Как хорошо!
— Что хорошо?
— Котлеты и вообще… А то одной знаете как скучно.
За ужином Катя была оживленной, весело болтала с моей дочерью о Москве и очень понравилась моей жене.
ИЗ ДНЕВНИКА КРОТОВА«Красный свет — неприязнь, испуг.
Желтый — раздумье, колебанье.
Зеленый — доверие.
Три раза мигнул светофор в ее глазах. И вот я уже держу авоську, как победный трофей преследования.
Почему смолк город? Куда пропали прохожие? Их нет; мы два космонавта в безвоздушном пространстве.
На выпускном вечере я целовался в темном углу с Наташей П., толстушкой-одноклассницей. Было любопытно, нестрашно и весело. В паузах между поцелуями я корчил дикие рожи. Она спрашивала: люблю ли я ее? Еще бы, отвечал я, до гробовой доски! Забуду ли я ее? Нет, никогда, никогда! Дурочка всему верила. Чмок-чмок-чмок. Цинично и весело. Наконец, мне надоело это. Я удрал в компанию.
В чем же дело сейчас? Почему я гляжу и не нагляжусь? А в ее глазах мое отражение.
— Как тебя зовут?
— Катя. А тебя?
— Сергей.
Мы несем яблоки к ней домой, двадцать минут ходьбы от метро. На лестничной площадке я передаю ей авоську.
— Подожду?
— Подожди, я быстро.
Щелчок замка. Минут через пятнадцать опять щелчок. Она выскочила из квартиры с криком:
— …не беспокойтесь, не беспокойтесь!
На ней короткая клетчатая юбка, зеленая кофточка. Волосы расчесаны, струятся чуть не до пояса. С ума можно сойти!
Два человека живут на противоположных концах земного шара. Случайная встреча потрясает их. Предопределение? Судьба? Незапланированное столкновение атомов? Не знаю.
Индусы верят во множественность жизней. Может быть, мы встречались уже в предыдущей жизни? Не знаю, не хочу знать!
Мои приятели оценивающе оглядывали наших одноклассниц, преследовали их. Но ни одной серьезной школьной любви! Увлечений — тьма. Поцелуи, клятвы, слезы, обещания — непременное школьное многоборье. Я чемпион по многоборью. Я в отличной спортивной форме.
Визг тормозов. Таксист вопит:
— Жить надоело? Ослепли?
А в ее глазах зеленые огоньки: путь открыт.
— Почему ты пошел за мной?
— Это мое хобби. Я преследую всех красивых девушек.
— Ах, всех!
— Всех преследую, но заговорил только с тобой.
— Сначала я подумала, что ты какой-то хулиган.
— А я сразу понял, что ты марсианка. На Земле таких не бывает.
— Вруша и льстец!
— Я — чемпион по многоборью.
— По какому такому еще многоборью?
— Вздохи, пожатия рук, нежные слова, клятвы. Знаешь, что это такое? Ничего не будет.
— А что будет?
— «Вы обязаны говорить правду и только правду». Я приведу тебя к присяге. Вот на этой скамейке.
— Она покрашена.
— Тогда на этой. Сядьте! Положите руку на мою ладонь, как на Библию. Поклянитесь!
— Обещаю говорить правду и только правду.
— Итак, ваше имя?
— Катя. То есть Екатерина.
— Фамилия?
— Наумова.
— Возраст?
— Семнадцать и еще немножечко.
— Вы не замужем, Катерина Наумова?
Она прыснула.
— Отвечайте.
— Нет.
— Не помолвлены?
— Нет.
— Под судом были?
— Никогда!
— Родственники за границей? Это пропустим… Любите читать, Катерина Наумова?
— Очень!
— Достоевский? Михаил Булгаков? Леонов? Фолкнер? Стерн? Эти имена вам о чем-нибудь говорят?
— Да… я читала, но не всех.
— Ваши увлечения?
— Шитье и вязание. И еще… шахматы.
— Как вы относитесь к фильму «Андрей Рублев»?
— Мне понравилось…
— Только-то? Гениальный фильм! Бываете на Таганке?
— О, еще бы! Недавно смотрела «Гамлета». Девчонкам не понравилось, а мне очень.
— Ну ладно! Я удовлетворен. В каких отношениях вы находитесь с неким Сергеем?
Она рассмеялась, закинув голову.
— Мы знакомы…
— Давно?
— Не очень… А кажется, очень давно.
Я положил ладонь поверх ее руки.
— Теперь поменяемся ролями. Клянусь говорить правду и только правду.
Она закусила губу, словно решая трудную задачу.
— Ну-ка, отвечайте, как ваша фамилия?
— Кротов, ваша честь.
— Кротов… Кротов… Это такой подслеповатый зверек, да?
— Так точно, ваша честь.
— Мне не нравится эта фамилия. Нет, не нравится. Ну-ка, отвечайте, Сережа Кротов, сколько у вас троек в аттестате?
— Ни одной.
— А пятерок?
— Одна. По литературе.
— Ой, самый трудный предмет! А скажите, сколько раз вы сидели с девушками на скамейке?
— Несчетное число, ваша честь!
— Так я и знала. Вы ловелас?
— А как же!
— Ну-ка отпустите мою руку!
— Ни за что.
— Ладно уж. Это ведь не рука, а Библия. Скажите-ка лучше, кто ваши папа и мама?
— Родители.
— Да нет же! Вот глупый! Кем они работают?
— Отец — строитель. Мать — домашняя хозяйка.
Мы прикусили языки: мимо скамейки двигалась, глядя в упор на нас, подозрительная старуха с клюкой. А едва она отошла…
— Катя…
— Что?
— Пойдем куда-нибудь.
— Куда?
— Где нет ни одной живой души.
— Что ты! Таких мест в Москве нет.
— Есть. Я знаю одно…»
6
Кротов отсутствовал две недели. На пятый день он позвонил из Улэкита. Слышимость была отвратительной: эфир трещал, словно в небесных сферах шла пулеметная стрельба. Мне удалось понять, что он выезжает в оленеводческую бригаду на озеро Харпичи.
После телефонного разговора я зашел в фонотеку, где Катя наводила порядок в пленках, и передал ей привет от мужа. Весь этот день оттуда доносилось негромкое Катино пение.
Затем Кротов надолго замолчал, словно пропал, сгинул в ягельных пустошах. Катя перестала выходить из глухой прохладной комнатушки, заставленной полками с коробками пленок. Целыми днями она в полном одиночестве печатала карточки. Чтобы успокоить ее, я опять наведался в фонотеку и объяснил, что все бригады находятся очень далеко от населенных пунктов, в глухой тайге.
— А рация? — проявила она неожиданные познания.
Пришлось выдумать, что рация могла испортиться или нет проходимости для волн — это часто бывает в наших северных местах. Но, кажется, я не убедил ее.
В эти дни вместе с редакционной почтой пришло письмо из Москвы на имя Наумовой. Я не сразу сообразил, что оно адресовано Кате. Взяв конверт, я отправился в фонотеку и застал Катю за обычным занятием — перепечатыванием карточек. Я предложил ей на несколько минут прервать работу и немедленно, сейчас же станцевать. Она стиснула руки на груди.
— Письмо?
Я помахал в воздухе конвертом.
Катя так и взлетела со стула.
— От Сережи?
— По-моему, от вашей мамы.
— А-а! — протянула она, словно вместо шоколадной конфеты получила пустой фантик.
Я по-настоящему разозлился на Кротова. Он мог, конечно, дать о себе знать. В это время года рации в оленеводческих бригадах работают надежно, туда летают вертолеты. Не случилось ли в самом деле что-нибудь с этим шалопаем?
Он позвонил на двенадцатый день из Улэкита. На этот раз слышимость была неплохой. Бодрым, напористым голосом Кротов сообщил, что съездил очень удачно, исписал восемь кассет пленки, встречался с оленеводами и первым самолетом вылетает.
