— Я немножко лучше тебя знаю.
Гускину, решавшему у доски задачу, сказала, что через две точки нельзя провести прямую. Временами ее куда-то заносит: в какие-то непересекающиеся линии в кубе и другие нелепости.
На экзамене чопорный Равдель заспорил с ней: в задаче, по его мнению, неправильно поставлено условие – угла между стороной треугольника и его собственной плоскостью не может быть. Она понесла какую-то необыкновенную чушь, но задачу все-таки сменила. Во второй смене эта же задача попалась «географу» Игорю, решить ее он, конечно, не мог, и что он ни говорил, на нее не подействовало, она поставила ему тройку, хотя на основные вопросы он ответил хорошо. Зиновий обругал его:
— Игорь, не валяй дурака! Я сам он придумал условие своей задачи и, разумеется, решил ее.
Когда она поставила поэту Гришану двойку за грязь в тетради, он запротестовал и довел ее до того, что она срывающимся, плачущим голосом кричала несколько минут подряд.
Ниной Федоровной доволен только «академик». Между ними взаимное уважение. Однажды она поставила ему пятерку за два ответа с места. Стала объяснять, почему она это сделала.
На прогулках «академик» и Колесов заспорили: первый говорил, что Нина Федоровна прекрасный преподаватель, и противопоставлял ей Фатинью Васильевну, второй говорил, что обе сволочи.
Химичка Анна Сергеевна изъясняется крепко и просто. Вспоминается киноклассика: «Вот стою я перед вами, простая русская баба…» Рубит с плеча, в тонкости не вдается. Однажды Колесов всё ответил, но запинался, она поставила двойку. И неожиданную тройку в четверти.
У физички Татьяны Петровны устрашающий взгляд пиковой дамы. Как-то нарушила правила: вызвала его сразу после ответа на предыдущем уроке. Поразило ее злорадство: «Не ожидал?!» Растерялся, и, хотя помнил ответ по ее объяснениям на уроке, запутался.
Не помогала и домашняя подготовка: ответил правильно про закон Бойля-Мариотта, но назвал трубку пробиркой – двойка… По летучим опросам с места она мгновенно ставит двойки всем подряд. Двойки и в том случае, если «это мы не проходили, это нам не задавали». Тройка в четверти.
Учительница биологии Зинаида Николаевна одновременно классная воспитательница, спокойная, терпеливая, уважаемая. Вместе с ней осуждали лжеученых – генетиков. По ее предмету Колесов учился хорошо. Как-то в разговоре с другой учительницей она оценивала учеников: этот очень способный, тот чуть послабее, а этот, махнула рукой на стоящего рядом Колесова: этот так себе. Он страшно обиделся и изумился: с чего бы это, по каким поводам?
Накатились усталость и апатия. Захотелось махнуть на всё рукой. У Игоря то же самое:
— У меня такое настроение теперь: ставьте мне что угодно, кроме двойки, и только отвяжитесь.
В 10 классе пришел новый физик. Не назвав себя, начал урок. У него острижена голова, офицерский китель без погон. В глазах не совсем нормальное выражение, может быть, из-за очков.
— Мямля какой-то, — сказал Игорь, — ты заметил, что он нам как малолеткам объясняет.
Ставит только четверки и тройки, заявил, что не признает ни двоек, ни пятерок. Двойки только в случае прямого отказа от ответа.
Классная воспитательница показала учителям журнал:
— Смотрите, ненормальный какой!
Это – о физике: в журнале были сплошные тройки.
Энергичная немка тоже возмутилась:
— Да это безобразие! Пойду, поговорю с ним.
Ушла с журналом. Долго спорила:
— Уж Хохлов-то знает физику твердо на четыре.
— А вдруг не знает, — ответил физик.
Его имя, отчество и фамилия так и оставались неизвестными. Зиновий сказал: «Беликов». Да, человек в футляре. выражение лица несколько упрямое, сосредоточенное, взгляд всегда вниз перед собой. Жалкий вид.
Учителя все-таки вынудили его повторно опросить нескольких учеников после уроков.
Колесов и «академик» часто заходят друг к другу: «Пошли гулять». Послушав пластинки с Бернесом или Шульженко, идут на Невский до Садовой и обратно. Разговоры понемногу обо всем: школа, еврейский вопрос, что такое жизнь. «Академик» начинает с вопроса – что вызывает жизнь? Так как жизнь есть обмен веществ, то что же вызвало обмен веществ в первом организме? Ответа не нашли…
«Академик» изобрел свою теорию о выпуклостях лба и зависимости от них ума. Он поработал на примере их класса, и что-то там у него сходилось. Не подходят только комсорг Рэд и он сам: по своей теории он оказывается дураком. «Смешно, Володя!» В другой раз он развивал свою собственную теорию о культуре: разные степени культурности, культура до революции и теперь. Сошлись на простом: для повышения культуры необходимо повышение сознательности.
Однажды «академик» огорошил пришедшего к нему Колесова:
— Вот что, Колес, у меня отец умер.
Долго молчали. Потом Володя начал:
— В нашей стране раком болеет каждый десятый. Мне об этом рассказывал мой дядя – врач, начальник академии. Очень умный человек, в детстве уроков не готовил, теоремы у доски доказывал сам, не читая учебников. Очень прямой человек и говорит свободно любому начальнику, в споре его никто не переспорит, разбивает в пух в и в прах. Добывает все, что нужно для больницы: инструменты, ремонт.
Помолчав, добавил:
— Вообще, дядя этот – мой идеал. Я решил идти в военно-медицинскую академию, дядя поможет поступить. Впрочем, сама медицина меня мало увлекает, тут больше экономические причины.
Они вместе прошли серию увлечений. Вместе начали заниматься фотографией. «Академик» достиг высокого искусства в этом деле, а он охладел, занимался от случая к случаю. Вместе овладевали шахматами, сначала были наравне. Затем «академик» взялся за шахматную литературу, сам строил игровые сюжеты, получил первый разряд. Больше он с ним в шахматы не играл. Отмечал превосходство «академика», без зависти, по факту.
Еще один друг, «артист» Валера, его отец тоже погиб на войне, весело рассказывал:
— Мать женится на каком-то Михаиле Иваныче. Хороший морж, жаль только, что долго живет. Любит выпить, при этом всегда вспоминает, где, когда, с кем и как выпивал. Хуже всего, что она меня на него променяла. Купила с получки булочек, пирожков, смачно так, и все это – Михал Иванычу, а я с братом ходим вокруг стола, да зубами ляскаем. Или вот мне нужно спортивки купить, я каждый раз со своей пенсии требую, а тут придут Михал Иваныча родственники, крестины какие-нибудь справлять, мать на это денежки дает, а мы с братом зубы на полку… Один раз я ушел из дома часика в три ночи, разозлился здорово, мать в одной рубашке бегает: Валерик, Валерик, ты куда? Я собрал свои шмотки, съестного прихватил и ушел. Хотел было к сестре пойти, да неудобно как-то, семейный скандал… шум поднимется. Пошел тогда по Литейному, по Невскому… Приятно так, на улице ни души, идешь от часов к часам и по минутам считаешь. И время так медленно шло, подходишь к часам, что такое – минуты три только прошло. Замерз я порядочно, пошел в одном пиджачке, а ночь такая холодная. Ну, пришел в школу в 8 часов и заснул на парте.
Валера заболел:
— Не хватает дыхания. В диспансере мне опротивели постные морды докторов – ну ведь же ни черта в медицине не понимают, — улыбаясь, — у меня туберкулез, и скоро я покончу с собой. Лежу целые дни дома, играю с ребятами в «козла», курю, слушаю «Голос Америки» и Би-би-си.
Пересказал исповедь перебежчика, бывшего убежденного ленинца, наказанного за комбинации с хлебом, боровшегося 10 лет с «тиранией». Тут все ясно.
Валера втянулся в художественную самодеятельность. Бывшая артистка поставила силами учеников двух школ, мужской и женской, спектакль «Как закалялась сталь». Валера – Павка Корчагин. Дальше – Варлаам в «Борисе Годунове». Загорелся, настроился на театральный институт.
«Биолог» Юра тоже артистическая натура. Ангельски красив: льняные вьющиеся волосы, нежная девичья кожа. Внешность – от мамы, известной писательницы Веры Пановой. На экзамене по литературе ему достался образ Веры Павловны. «Что делать» он не читал. Один раз сказал «Вера Федоровна». Ребята пригнулись к партам, сдерживая смех – он назвал отчество своей мамы. Вдруг его занесло: Вера Павловна, мол, полюбила особенного человека – Рахметова. Фатинья поправила – Кирсанова. Поставила пять. Сам он не гонится за отметками.
С «географом» Игорем Колесов сошелся на общем интересе к книгам и кино.[4] Книги начали коллекционировать, киноартистов пофамильно помнили по всем ролям: у этого особый проникновенный взгляд (Ванин), у другого – потрясающая перевоплощаемость от трагика до комика (Черкасов). Игорь в восторге от Лидии Смирновой («Моя любовь»):
— Какая она симпонпончик!
Колесов удивился: оценивал актрис по таланту, а не по их плотской красоте, по сексапильности (этого слова тогда еще не было).
14 лет – возраст вступления в комсомол. Колесов вступал вместе с другом Ремом. В Смольнинском райкоме комсомола, уже принятые, они посмотрели друг на друга: «Конечно, нет какого-то большого восторга, но все-таки приятно».
