— Володя, знаешь, мне бы не стоило пить, у меня, видишь ли, такая семья…
— Сопьешься, что ли? Да ведь мы всего по сто грамм, на праздник это просто нужно для веселья.
Зашли в ресторан у «Колизея», помялись, водки на витрине не нашли. Зашли в знакомый по предыдущим праздникам буфет на углу Невского и Марата.
— Володя, впоследствии здесь повесят мемориальную доску.
Взяли по сто грамм и по пирожку. Никаких признаков опьянения. Посмеиваясь, пошли обратно к своей колонне. Снабдили «артиста» деньгами на сто грамм.
По дороге Зунька и Юрка несколько раз с деловым видом забегали в магазины – пить кагор. В последний раз взяли с собой комсорга. Зунька пропил все свои деньги, шел с красным носом, с транспарантом в руках. Сзади шла женская школа, стали соревноваться: кто кого перекричит. Репетировали «ура», в том числе призывы: «Привет мотальщикам 179 академии!» Это же прокричали на Дворцовой.
Потом Колесов оказался вместе с «академиком» и комсоргом. У Рэда папироса в углу рта.
— Под Маяковского работаешь?.
Рэд развеселился:
— Не трогайте моего любимого поэта! Договорился с отцом, что я не буду курить, а он прекратит «забегаловки» после работы, — огорченно добавил, — как жаль, что Ленин не дожил до лучших произведений Маяковского, он бы изменил свое отношение к нему.
— Да разве он плохо к нему относился? А «Прозаседавшиеся»?
— Ты вспомни, что он тогда сказал: я не принадлежу к почитателям его поэтического таланта…
На Аничковом мосту сидел нищий, около него разбитая бутылка.
— Не могу спокойно смотреть на нищих, — сказал Рэд, — вот там сзади какие-то иностранцы идут, увидят, нехорошо. Так хочется, чтобы у нас все хорошо жили…
Пошли в «Новости дня» на киножурналы.
— Слушай, Валя, — сказал Игорь, — тебе не кажется, что у нас в школе происходит нечто странное: отобрали несколько избранных на получение медалей, остальным дорога закрыта.
— Мне не только кажется, у меня отвращение ко всему этому.
— Нинушка недавно разоткровенничалась: она хочет, чтобы медали получили трое. Эти трое, по ее мнению, Рэд, Юра Вахтин и Лева Ривош.
— Насчет Рэда справедливо, насчет других – едва ли. Но их уже тянут: получили тройку или даже четверку, учителя беспокоятся – надо выправить. У Юрки плохое сочинение, Фатинья сразу дает ему другую тему – исправить отметку.
— Сам-то он, кстати, мало старается. 6)
Состоялось необычное родительское собрание – совместно с учениками. Долго и крикливо говорила Нинушка. Мать Игоря удивилась: «Истеричка какая-то».
С опозданием пришла Вера Федоровна Панова. Учителя засуетились, предложили ей выступить. Она вежливо возразила:
— У моего парня двойка есть.
Выступила мать Рэда, взволнованно, немного сбиваясь. Она страстно, напористо стыдила учеников:
— Как вы можете так поступать, где ваша комсомольская совесть?!
Стало понятно, отчего ее сын стал такой, какой он есть. Наконец-то он услышал речь настоящей коммунистки, то, чего было много в кино и книгах, но не было в жизни. Правда, немного смутился: из-за чего сыр-бор? Вроде бы они, ученики, ничего страшного не натворили. Слушая и восхищаясь, подумал: ничего это не меняет, в сущности, жизнь идет своим чередом, очень далекая от таких речей.
После родительского собрания мать сказала:
— Мне Зинаида Николаевна сказала, что все учителя тебя тянут на медаль, а ты не хочешь, ленишься.
— Меня тянут на медаль?! Как ей не стыдно так говорить…
Культура. Школа, газеты, книги, радио настойчиво внушали ему уважение к культуре, надо, мол, овладевать ею. Он и сам понимал, что это дело хорошее, это – другая жизнь. Причем вполне доступная. Книги – в школьной, районной и даже в деревенской библиотеках. Музыка звучала на имеющейся у всех технике: черная настенная тарелка (репродуктор) и патефон. Один радиоканал и один завод граммпластинок. Еще до войны радио было в каждой квартире, потом дошло и до деревни. С кино чуть похуже: от 20 до 50 копеек за билет. Но на воскресном детском утреннике 10 копеек. В театры можно было попасть за 50 копеек на галерке.
Конечно, при желании можно было бы отказаться от этих удовольствий. Некоторые так и делают – не читают книг, не из протеста, а от равнодушия. А другие читают из интереса: сначала сказки, приключения, а затем меньшая часть приучается к романам, некоторые даже прочитали «Войну и мир» и «Тихий Дон».
Колесову эта другая жизнь очень понравилась. Удовлетворялась унаследованная от матери тяга к наслаждениям (гедонизм). Укреплялось самоуважение: вот какой я интеллигентный и культурный.
С детства он вовлекся в запойное чтение: вся классика, Маяковский, Шолохов, Зощенко, «Шерлок Холмс»…
Пушкин: «Блажен, кто смолоду был молод… Но грустно думать, что напрасно была нам молодость дана…», «Брожу ли я вдоль улиц шумных…» Многое само собой запоминалось наизусть.
Маяковский: «Если на небе зажигают звезды, значит это кому-нибудь нужно», «Пою мое отечество, республику мою!» Как и в других странах: «Америка, Америка, любимая страна», «Германия превыше всего».
Зощенко рассказал о детстве хорошего мальчика Ленина, Платонов – о великом вожде.
Автор Шерлока Холмса поразил силой разума: соединить факты в цепочки причин и следствий и получить неожиданные выводы – ах, как это великолепно! Могущество разума!
Через радио он вжился в классику: спектакли МХАТа, Большого театра, Малого театра, музыка Глинки, Чайковского, Мусоргского, современников – Прокофьева, Дунаевского, Хренникова, певцов – Шаляпина, лучших теноров мира Козловского и Лемешева, Лидию Русланову… Слушал неоднократно и запомнил наизусть все мелодии опер «Евгений Онегин», «Пиковая дама», «Кармен», «Фауст», «Риголетто. Пели по-русски, поэтому воспринимал оперу так, как и было задумано ее изобретателями.
Самым сильным впечатлением был фортепьянный концерт Чайковского. Воспринял сразу, без вслушивания и распознавания: всё в человеке, всё для человека. Человек – это звучит гордо!
По шагам, по крупицам приучался к музыке – от простого к сложному. Заставлял себя слушать даже скучное и непонятное, со временем вникал, получал наслаждение и умиротворение. Так было с симфониями, романсами Рахманинова, Листа…
Счастье за 50 копеек – столько он заплатил за «Любимые арии», итальянский фильм с оперными звездами. Потом платил еще за повторы. Праздник души, именины сердца. Потрясение (катарсис). «Скажите девушки», Тито Гобби, Джино Беки и публика в облике Лоллобриджиды, всё это – на всю последующую жизнь. Застыл и замолчал, услышав мимоходом брошенное комсоргом Рэдом об этом фильме: «Ерунда».
Ему жалко не включившихся, не познавших. Это как если бы человек никогда не попробовал чего-то вкусного. Ешь, говорят, ананасы, рябчиков жуй. Ананасы-то ели, а рябчиков – нет. Может быть, они тоже вкусные?
В кино ходили все. Воздействие сильнейшее – сидишь в массе людей в темном зале, полностью погружаешься в придуманную, другую жизнь.
Кино было хорошее. Дружный хохот на комедиях «Веселые ребята», «Волга-Волга», «Трактористы» и других. Восторг: Чапаев в бурке на коне вылетает из-за экрана – сейчас он всех спасет. Максим, обаятельный русский парень – настоящий коммунист. Ужас, животный страх на «Александре Невском»: немецкие псы-рыцари в железных рогатых шлемах бросают в костер русских младенцев.
В кино воспевались благородство, отвага, крепкая дружба, красивая любовь… «Сердце, как хорошо, что ты такое…», «А еще надо, чтобы разведчик очень любил свою Родину».
До войны на фильмах о Ленине народ аплодировал при появлении вождя на экране кинотеатра. Ленин в исполнении Щукина – умный, энергичный, жизнерадостный – стал для него любимым человеком: «Хочется идти, приветствовать, рапортовать… Я себя над Лениным чищу, чтобы плыть в революцию дальше».
Повезло жить в Ленинграде. Прекрасные театры: ТЮЗ, Александринка, Большой драматический, затем Мариинка, Малый оперный. Постепенно втянулся и стал большим театралом. Видел живьем великих артистов: Черкасов (Иван Грозный), Юрьев и Толубеев (Несчастливцев), Полицеймако (Эзоп), Меркурьев, Стржельчик, Копелян…
В университете литературы и искусства Выборгского дворца культуры он слушал Энтелиса и других лучших искусствоведов Ленинграда. Там же бесплатно учился пению в художественной самодеятельности.
С удивлением узнал, что в первые советские годы были попытки сбросить Пушкина с корабля современности. При нем писатели – «инженеры человеческих душ» – возведены на уровень высших авторитетов, классики – Пушкин, Гоголь, Толстой и другие – почитаются за национальных гениев.
Шолохов получил мировое признание – Нобелевскую премию за «Тихий Дон».
Все писатели – и наши, и западные – всегда выступали за народ, за бедных, за трудящихся и против богатых паразитов, за справедливость.
