– Так он дожил на целебной ягоде до глубоких дней своей жизни.
– А змея его не укусила?
– При чем здесь змея, старое и больное животное!
– Я думала, она любит сушеные абрикосы.
– Вера, Вы сегодня не ходите на улицу. Потому что Вы не сможете следить за окружающей и транспортной средой. Это опасно для Вашей молодой жизни.
– Боже мой, Иван Исаакович. Какой же молодой. Мне ведь сорок, сорок.
В кухню стремительно впрыгнул юный сын пожилой их соседки, студент Женька с тремя белыми гвоздиками в руке и, судорожно запихивая в рот выхваченную с тарелки котлету, невпопад залопотал:
– Сорок первый. Казалось бы. Верочка Федотовна, Вам не дашь, не дашь. Двадцать девять пятьдесят. С хвостиком, с небольшим рудиментом. От которого, впрочем, Верочка Федотовна, каждая уважающая себя особь избавляется. Посредством… Недосып, физиологические упражнения… Ритмический массаж души. Химиотерапия – это уже Вам, Иваня. Ну, все. Готов. Сыт-обут-одет. Проклятые блондинки и брюнетки. Ну, помчал. Всем салют.
И он пропал.
– Беспечная пора. И глаз очарованье, – протянул Иван Исаакович, картинно выставив вперед кадык. Спросил тихо – Верочка, Ваше свидание что, последнее?
Вера вытерла сухие руки о мокрое полотенце и вышла.
Вчера по телефону Игорь долго отнекивался от этого необычного их места встречи – у памятника.
– Слушай, – говорил он с ленивым распевом, – тебя укусили? Да, ладно, приду к тебе. Или не надо? Тебя что, муха ущипнула? Я с первой женщины не появляюсь в этом месте общего пользования. Два года мозги мне пудришь, туда-сюда, коллоквиум-симпозиум. Пора завязывать. Потуже, поняла?
В это время в телефонной трубке раздались кошачьи какие-то писки, в которых явственно плескались ноты женского тембра. Потом одна трубка проглотила, а другая выплюнула смачный шлепок, опять писк и шелест страниц шлепнувшейся книги, скорее всего поваренной.
– Слушай, – продолжал Игорь куражиться. – Мы же с тобой не Марины Влади, давай скромнее. Без вывертов личной жизни. Пришли-увиделись-повидались. Скромнее давай. Тебе что, желательно сделать из моего организма вьючное животное? Туда беги, там жди, здесь трепи печень и почки. Я тебе вот что изложу – как я в парке хозяин себе и своей машине – от зеленого огонька до заднего моста, так я, честно признаюсь, и в жизни хозяин. Всех твоих огоньков и багажников. Поняла?
Опять пискнула трубка сиамской пушистой тварью.
– А если такая смена для Вас, Верочка, неудобна, а ты уже между прочим ерзала на эту проблему, не помнишь? Про начальничанье твое, как там, кстати? Ну вот, тогда, дорогая моя девушка, устраивайся там у себя поудобнее, не теснись, поняла?
И когда Игорь все это так понятно излагал, Вера его почти и не слушала. Потому что все эти слова почти знала и наизусть много их, похожих, могла выдумать. Она в это время вспоминала.
Вот виделся ей жаркий августовский день на песчаном пригородном пляже. Она лежит в истоме, в колыбели тепла, окуная росу пота с губ в расписную пеструю махру полотенца. И он подходит, смешно выпячивая черноволосую грудь, поводя плечами в тугих плетях мышц, и говорит – а ну-ка девочки, скупнемся. Визжит подруга Ирка: ой, нельзя, нельзя – вон ее тяни в воду, а то испарится. И вот тихо Вера плывет как-то в полной тишине, в застывших выкриках волейболистов и мамаш на его руках к воде. Ноги ее медленно пляшут в его крупной ладони, а губы перебирают его новое для слуха имя – Игорь.
Вот виделся ей мокроватый осенний день в засыпанном загорелыми пятернями кленовых листьев лесу. Она прислонилась к березе, на щеке пропечатав белую пенку коры, и глядит, как он с восторгом лесного вепря скачет, фокусничная, как шпагоглотатель, с шампурами наперевес вокруг хилого лесного костерка. Не погаснешь, кричит во всю глотку. Зачем столько? Все съедим, все наше – кричит. И схватив Веру за руки, бешено вальсирует, поднимая и толкая ее тело в позднюю синеву неба.
Виделись ей оковы его рук, вспоминались несказанные никогда слова, думалось о тепле его шершавой тяжелой ладони, несокрушимой печатью лежащей на окунутом в ночь ее плече. Слышался раскатистый его, беззаботный смех, будто корабельная тяжкая цепь летит острием якоря в дно знакомой бухты.
Поэтому она его в разговоре пересилила и теперь шла на свидание, к памятнику.
Ей хотелось за этот час вот что успеть. Раствориться в гомоне детворы и кастаньетном щелканье костяшек домино, прыгающих в руках стариков, долгожителей бульваров. Попускать зайчики света по лицу через зеленые линзы крон деревьев. Половить грудью еще раз тот ветер, который прилетает к глазам идущих на встречу. Поймать такую дурную мысль – прикрыть веки, упрятав ее на миг, еще на миг в глубину тела, – тебе шестнадцать, ты в кедах и сатиновых шароварах без цели плетешься по немеренной дороге бульваров к далекой будке мороженого, к любому сеансу любого кино, к веселым людям, ждущим тебя в далеких краях в скорые годы. Приоткрыть веки и увидеть идущую прямо навстречу молодую, улыбающуюся себя и радостно крикнуть, разогнав влагу с ресниц, – Вера, куда ты? И, лишь увидев впереди площадь, Вера рассталась с оставшимся позади. Она вспомнила то, о чем придется сказать. И об этом тоже. Ведь накануне, в пятницу, к конце дня ее позвала в свою малюсенькую комнатенку начальница.
– Вера, – спросила, – ты старший корректор?
– Удивительный вопрос, Марлена Климовна. Восемь лет работаем…
– Подожди. Ты знаешь о чем речь, не придуряйся. Через квартал я на пенсию. Кто будет вместо меня?
– Не знаю.
– Неправда. Я не понимаю твоего упорства. Ты разве не любишь нашу работу.
– Привыкла.
– Неправда. Ты вычитываешь рабочие листы быстрее других. Ты четче и безошибочнее сверяешь их с макетами. Точнее других чувствуешь слово. Отличаешь его от ереси.
– Я не смогу работать так, как Вы, – сказала Вера. – Я глупее.
– Вот это довод! Ты делаешь пирожки пока хуже меня, я научена своей уникальной бабкой этим фокусам, так что? Теперь сесть на диету? Хотя это и не вредно. Кто лучше тебя делает послеперфорационную сверку. Кто лучше правит микрофильмирование? Скажи.
– Это работа моей квалификации.
– Ладно. Тогда говори, кого мне оставить после себя.
– Не знаю.
– А я знаю. Тебя. Потому что среди всех наших женщин немногие имеют такт, выдержку и твою точность глаз. Могут вовремя отпустить без "своего счета" и вовремя пожать плечами. Это важно. У тебя опять есть возражения?
– Да.
– Говори.
– Марлена Климовна, это личное.
– Я поняла. Вера, скажи мне, неужели такой малый довесок в заработке между старшим и руководителем группы коректоров может потянуть столько на домашних весах? Я не имею права заглядывать дальше увиденного, хотя и отчаиваюсь понять. Но я вот что тебе скажу. Нужно так немного выдумки, чуть-чуть, самую песчинку юмора, самую каплю сострадания к своему другу и кроху доверия к нему, чтобы в нашем случае просто и добродушно извинить тебе может быть какую-то твою вольность, такое безвинное и ненамеренное непослушание. Подумай.
– Ну, не знаю.
– Вот-ка что. Вера, садись здесь, у меня за стол с совершенно пустыми руками и еще раз все реши. Мне это важно, в чье ведение попадает мое многолетнее дело после меня, и я тебя прошу. Или, если ты решила прочно, тогда сразу уходи.
И Вера опустилась на стул. И тут же в ее голове мгновенно, как в душном старом кинотеатре, погас свет, и в обзор выползли обрывки того полупьяного позднего унизительного разговора. Игорь босиком протопал тогда к столику и в ладонь поместил маленькую фарфоровую статуетку балерины.
– Видишь – женщина, – как на педъестале в кулаке поднял безделушку. – Видишь женщину?
– О чем ты, Игорь? – в страхе спросила Вера.
Вдруг в каком-то еще незнакомом ей безумии округлились его глаза, он судорожно хватил губами краюху воздуха, и двумя руками, как ломом в асфальт, влепил статуетку в пол. Фарфоровая шрапнель брызнула кругом. В комнате соседа Ивана Исааковича дернулась пластинка, взвизгнули шторы.
– А это вот – начальница. Ясно? – прошептал Игорь и босую пятку, как пресс, дважды впечатал в осколки. Потом ткнул горло бутылки в стакан, набулькал вина. И, как таблетку, давясь, заглотал.
– Теперь слушай сюда, – подошел, промял край кровати. Сел спиной.
– Игорь!
– Слушать! – взвизгнул. В тихом остервенении продолжил. – Мне начальница не нужна, ясненько? У меня их вот, по самое. Мне до черту – где, что, чего. Твои дела. Но, слушай, как узнаю, что записалась в руководящее семя – списываю с борта, поняла? Сразу же на тебя инвентарный номер, дробь такой-то, и на склад готовеньких. Поняла, душа-царица.
– Игаша, что случилось, почему?
– Тихо. Не зли, не буди во мне тигра. Объясняю просто, как безголовой млекопитающей. Когда я куда ушел, давай, тычь мне начальников. А когда я сюда вернулся, я забыл, что такие где-то землю роют. Все. Я здесь единственный адвокат, судья и прокурор. Усекла? И ничего, ни один волос мне это не напомнит. Забыл-уснул.
