О женщинах в окрестностях стройки было известно всё. Специалисты по женскому вопросу, почти стопроцентно информированные, могли дать консультацию всем выражающим интерес к соитию. Они знали, какая из девушек даст, а какая ни за что, имели сведения о неверных жёнах и весёлых вдовушках. Тем больше всех удивляла порядочная жизнь супругов Росулек, проживавших неподалёку от Браника. Она была красавицей лет двадцати, в то время как ему было под семьдесят. И, тем не менее, никто не слышал, чтобы молодая пани удостоила взглядом возбужденного, выкрикивающего любовные предложения солдата. Казалось, для неё на свете существует только её старикашка.
— Известное дело, — хмуро рассказывал Дочекал, — Девчонка выскочит за денежного деда, пару месяцев, может год подождёт, пока он склеит ласты, и вот она уже богатая вдова.
— Только сейчас для таких браков не то время, — отозвался Кефалин, — Моя одноклассница Шаралова вышла за пожилого владельца отеля Кобзу как раз за неделю до победоносного Февраля. Отель забрали под заводской клуб, Кобза смылся в Англию, а Шаралова была рада, что приютилась на кирпичном заводе. А то, что была женой зажиточного владельца отеля, ей будет аукаться всю жизнь.
— Всякие бывают случаи, — ворчал Дочекал, — только как ты объяснишь, что это Росулекову никто ни из нас не может подцепить? Если скажешь, что она своего старикана любит, получишь по роже!
— Такое бывает, — сказал Кефалин, — В Гёте, когда ему было восемьдесят, влюбилась шестнадцатилетняя девушка.
Дочекал презрительно сплюнул, потому что имел своё мнение.
— Я тебе говорю, там что‑то есть, — твердил он, — Женщина через день ходит к парикмахеру, а одевается как раньше эксплуататорские классы. Сама не работает, дедок на пенсии. Одно из двух: либо у старикана припрятаны драгоценности, которые он продаёт, либо у них есть тайный источник дохода. В любом случае, по–моему, дело пахнет криминалом.
— Это всё, впрочем, не объясняет, — произнёс Кунте, — почему эта дама не реагирует на таких красавцев, как мы. Что ей, чёрт бы её побрал, мешает своему дедку разок изменить?
Дочекал пожал плечами.
— Я тебе уже сказал, что это тайна, больше и говорить нечего. Может, узнаем, в чём дело, может и нет.
Тайну неравного брака вскоре неожиданно раскрыл Кефалин с подачи самого пана Росулека. Как‑то утром они в»Бранике»играли в шахматы, старичок оплатил Кефалину пиво, а потом они принялись болтать обо всём на свете.
— Вы, смотрю, на работе не вспотеете, — едко заметил дед, — То и дело вас вижу в пивной. Я вот работал на стройке, так это был другой коленкор. На пиво шли, только как подведём дом под крышу. Да, парень, каменщику хлебушек тяжело давался.
— Ну, моя работа от меня не убежит, — сказал Кефалин, — но если бы дома меня ждала молодая и красивая жена, я бы в пивнушке не сидел. Что, если ей кто‑то приглянется?
Росулек ухмыльнулся.
— Как стукнет тебе семьдесят, так будет тебе ясно, что за женщиной не углядишь. Либо она с тобой хочет быть, либо нет. А если не хочет, то и нет смысла устраивать сцены.
— А вы насчёт неё не боитесь? — удивился Кефалин, — Не думаете, что она в один прекрасный день соберет вещи?
— Ясное дело, думаю, — спокойно ответил дед, — но если бы я её пытался удерживать, то сильно бы не помог. Когда тебя кто‑то кормит, ему особо не укажешь, что ему можно, а что нельзя.
Кефалин чуть не свалился со стула.
— Что?.. — забормотал он, — Она… она… вас кормит?
— Да, — кивнул Росулек, — Я со своей пенсией чудес делать не могу. Я к старости завёл своё дельце, так что мою пенсию можешь себе представить.
Кефалин кивнул и хотел что‑то спросить. Мысль о том, что стройная красавица, которая запросто могла бы показаться на киноэкране, кормить и содержит вот эту престарелую, пропахшую пивом, развалину, его полностью вывела из равновесия. Дед Росулек явно забавлялся. Он, впрочем, не был таким зловредным, чтобы не поделиться своей историей.
— По всему выходило, что счастья мне уже не видать, — начал дед, — С пенсией мне скорее не повезло, чем повезло, а вдова Мноукалова, у которой я жил, не реже трёх раз в день выгоняла меня из квартиры. Дед ленивый, кричала она на меня, мог бы ещё лопатой махать или хотя бы газеты разносить, а всё сидит! Только бы валяться на диване и набивать себе брюхо, то и дело копчёные сосиски, оломоуцкие сырки, кровяная колбаса, и не раз я видела, как ты покупал шоколадные конфеты. Должен же и от тебя быть какой‑то толк! И что ж я не вышла за бережливого пенсионера Кнайбла, который дома шьёт тапочки? Или взять вот Пандулу. Пандула работает в огороде, да ещё ходит на похороны играть на тарелках. Старый Мелихар едва на ногах держится, и то вяжет веники. То есть можно в доме поддерживать жизненный уровень, только не с тобой. Ты расточительный и нерасторопный! Где были мои глаза, когда я тебя впустила в квартиру?
Моя гордость сносила тяжёлые удары, но идти мне было некуда, и эта злая, жадная баба про это знала. То и дело попрекала меня заслуженным отдыхом и строила мне козни, так что уже я и не знал, куда деться. И в ту минуту, когда я и сам перестал надеяться, что снова обрету человеческое достоинство, и случилась эта удивительная неожиданность.
Иду я в магазин купить себе карамельку, и тут встречаю пани Вейводову. Я, как на лакомый кусочек, посмотрел на её пышные формы, затянутые в роскошную ткань. Её, бедняжку, как раз выпустили из участка. Я мимо неё хотел проскользнуть незаметно, потому что я заплесневелый дедок, и секс–бомбы не для меня, но она сама мне лучезарно улыбнулась.
— Как дела, пан Росулек, — прощебетала она и одарила меня наилюбезнейшей улыбкой, — По–прежнему живёте у пани Мноукаловой?
— А где же мне ещё жить, милая? — проворчал я неприветливо, — Мне красавицы на шею не вешаются. Я и сам не красавец, пенсия маленькая, на неё дом не построишь, даже если за карамельками не ходить. Я человек конченый. Старик без перспектив, без видов, один как перст на обочине жизни. Я уже, золотая моя, дожидаюсь только своего чёрного деревянного ящика.
— Не говорите так, пан Росулек, — пропела пани Вейводова, подбоченясь, — некоторым женщинам вы бы наверняка понравились, а размер вашей пенсии ничего не значит для настоящих и полноценных человеческих отношений. Вы, пан Росулек, очень большой пессимист. Если бы в вас было побольше веры в себя, и вы бы получше огляделись вокруг…
— Вот что, девушка, — разозлился я, — идите шутить шуточки с кем‑нибудь ещё. Вас, наверное, в школе не учили, что старших надо уважать. Я уже прожил жизнь, много чего перевидал, и очень мне было бы неприятно, если бы надо мной на склоне лет насмехались.
— Пан Росулек, — говорит она, — вы страшно ошибаетесь. Никогда я не позволила бы себе насмехаться над вашими сединами. Но в то же время, я считаю, что вы, как мужчина, недооцениваете свою привлекательность. Вы обладаете редким личным обаянием, и даже не подозреваете об этом. Если бы вы вдруг сказали мне:«Магда, я люблю вас и предлагаю вам свою руку», я бы ни секунды не раздумывала.
Я чуть не сел на землю.
— Вы, пани? — промямлил я, — Вы говорите, что выйдете за меня, старого Росулека? Старика с тяжелым ревматизмом суставов, и пенсией, которую и пенсией‑то не назвать? Вы, красавица, которая сию минуту могла бы сниматься в кино в главной роли, вступили бы в подобный брак?
— Конечно, — серьёзно кивнула она, — И поверьте, вам со мной будет неплохо. У меня хорошая, устроенная квартира, и я могу неплохо зарабатывать. Я сама вела бы хозяйство, а ваша пенсию и не тронула бы. Вы её могли бы целиком истратить на карамельки.
— Да? — выпучил я глаза, — Целую пенсию на карамельки, это неплохо. Такому счастью я и поверить не могу. Пани Вейводова, не дразните меня, пожалейте моё слабое сердце. Скажите, что вы меня водите за нос!
— Не вожу, пан Росулек, — сказала она серьёзно, — Если вы меня хотите, вы меня получите со всеми моими преимуществами. А свадьба будет как можно скорее.
— Но зачем? — застонал я, — Зачем это вам?
— Видите ли, — сказала она с ноткой грусти в бархатном голосе, — люди в наше время злы и завистливы. И если кто‑то усердно трудится и повышает свой жизненный уровень, так его тут же заберут и посадят за тунеядство. И это, пан Росулек, называется справедливость. Какая же я тунеядка? Ни от кого мне ничего не надо, каждую крону приходится честно заработать. Не было ещё такого, чтобы кто‑то мне что‑нибудь дал за так. И вот вам, тунеядство. Вот если бы я была замужем, и в паспорте было бы написано»домохозяйка», им бы до меня не добраться.
— Ага, — понял я, — Это такой финт.
— Финт, — согласилась она, — но не думайте, что я бы вас не любила. Более заботливой жены вам не найти, потому что я, пан Росулек, умею быть благодарной. Если бы вы знали, как бы я ради вас постаралась!
— И вы думаете, вам всё сойдет с рук? — спросил я, — Им, небось, будет подозрительно.
— Хотела бы я посмотреть, — подбоченилась она, — как они мне не дадут сидеть дома со старым больным мужем, и ухаживать за ним. Хорошенький же это выйдет социализм! Разве это не моя обязанность?
