«Сама она стесняется спрашивать, – написал Скотт Максу, – но она могла бы использовать их, чтобы приобрести зимний гардероб».
Увы, гонорар едва ли мог ей это обеспечить. «Спаси меня, вальс» разошелся тиражом всего в тысяча триста восемьдесят экземпляров, что составляло четыреста восемь долларов и тридцать центов. После вычитания стоимости корректуры по заложенному стандарту Перкинс прислал Зельде чек на сто двадцать долларов семьдесят три цента, приписав:
«Боюсь, результат не воодушевляющий, именно поэтому вопрос о том, не планируете ли вы написать еще что-то, не доставил бы мне радости, хотя я все же хотел бы отметить, что финальная часть книги была очень хороша. Если бы мы не погрязли в глубинах депрессии, результат, возможно, был бы совсем другим».
Единственные книги Scribners, которые произвели фурор в том году, были написаны авторами, которые уже достигли успеха («Через реку» Голсуорси и «Марш демократии»[162] Джеймса Траслоу Адамса[163]), или те книги, чьи авторы были знаменитостями, как Кларенс Дарроу, издавший автобиографию.
Перкинс написал Фицджеральду по поводу продаж «Спаси меня, вальс»:
«Она значительно превышает средний показатель для дебютного романа в такой плохой год, но вы привыкли к огромным цифрам, и эта кажется вам плохой». Фицджеральд воспринял новости с пониманием, особенно после того, как узнал, что последняя книга Джона Дос Пассоса, написанная в 1919 году, разошлась тиражом всего в девять тысяч копий. Скотт не представлял, как его собственная книга покроет его долг Scribners, так же, как трилогия «США» Дос Пассоса, которая поддерживала его на плаву американской литературы лучше, чем Фицджеральда – его рассказы для «Post». Макс написал Фицджеральду, что не считает книги Дос Пассоса такими уж увлекательными.
«Его теория заключается в том, что книги должны играть роль своего рода социальных архивов или чего-то в этом роде. Я ни разу не принимал их без чувства, что провел в агонии три или четыре часа, единственным облегчением которой становилось восхищение его способностями. Они потрясают и в то же время заставляют вас чертовски страдать, а люди могут и не захотеть этого».
«Если бы только ситуация в мире немного стабилизировалась на какой-то более-менее устойчивой основе, чтобы каждый мог заниматься своими делами, – писал Макс Фицджеральду. – Я думаю, что вскоре вы сможете работать спокойно и последовательно. Давайте возьмем за основу все, что только может быть основой – сравнительно стабильную точку, с которой можно взглянуть на вещи».
С момента выхода «Великого Гэтсби» прошло восемь лет. А Макс все еще писал Скотту:
«Не важно, насколько великолепен может быть любой из этих молодых писателей, я всегда буду помнить, что у вас больше таланта и умения, чем у любого из них. Но обстоятельства уже долгое время мешают вам по-настоящему сознать это».
Тем летом Макс разработал план, который мог бы помочь Фицджеральду разобраться со своим долгом Scribners: он хотел сериализировать его роман в журнале. В конце сентября 1933 года Фицджеральд пообещал прислать ему законченный черновик к концу октября.
«Я приду к вам лично – с рукописью в руках и шипованным шлемом на голове, – написал он Перкинсу. – Пожалуйста, не надо оркестра, я не люблю музыку».
Он появился точно в срок, и перепуганный Перкинс получил первую главу того, что впоследствии стало романом «Ночь нежна». Он немедленно объявил эту книгу «невероятно прекрасной и новой!». Макс спланировал следующий визит к доктору Бродли, чтобы всю неделю провести с Фицджеральдом, дочитывая остаток рукописи. Скотт отнял у него два полных дня. Макс старался вникнуть в роман, но тот казался ему незаконченным и хаотичным. Каждый раз, когда пора было браться за очередную главу, Скотт протягивал ему стакан коктейля Tom Collins, как если бы это могло облегчить процесс. А затем Скотт хватал охапку страниц и вслух читал их Максу. Впереди было много работы, но Перкинс услышал достаточно, чтобы сказать, что эта книга «выстрелит». После редактор вернулся в офис и перенес на бумагу условия их договора: он заключался в том, что «Scribner’s Magazine» согласен сериализировать роман в четырех номерах журнала, начиная с январского, который должен выйти где-то в двадцатых числах декабря, за десять тысяч долларов, шесть из которых пойдет на уплату долга и четыре будут выплачены наличными, в размере одной тысячи долларов в месяц по мере поступления каждой части.
В своем «отчете» Скотт обозначил это как самое счастливое событие года: «Макс принял эту книгу в первой же черновой версии». Ринг Ларднер был уже в состоянии работать по нескольку часов в день, но его бессонница усилилась, а доход все равно не был соизмерим с необходимыми расходами. В августе 1932 года Перкинс отправил ему гонорар, который он не должен был получить до самого декабря. Он составил всего двести двадцать два доллара семьдесят три цента, но Ринг сказал, что он «спасет ему жизнь, точнее страховку». Игра стоила свеч, потому что через несколько месяцев, благодаря этим деньгам, ему удалось взять залог. Чтобы помочь Ларднеру наскрести еще несколько долларов, Перкинс придумал для Ринга несколько простых и быстрых способов снова напечататься. Ринг написал о нескольких бейсбольных матчах в форме писем – отсылка к его произведению «Ты знаешь меня, Эл» – и, кроме того, в новую радиоколонку для «The New Yorker». Макс предложил объединить их в книгу. Той зимой врач Ларднера предложил ему съездить в пустыню, чтобы поправить здоровье, и Ларднеру пришлось попросить выплатить деньги, которые он еще не заработал.
«Возможно, когда-нибудь я пойму, что сейчас времена депрессии», – написал он Перкинсу. Макс отправил ему аванс в сто долларов, отметив, что Scribners готово выплачивать гонорар одновременно со сбытом книг, хотя их бизнес в значительной части велся благодаря сбыту крупных партий.
Ларднер отправился в Ла Куинта, штат Калифорния, оставив последний рассказ «Пудель» своим «бедным агентам», чтобы те торговали им вразнос. Это был первый рассказ, который не принял ни один из первых двух издателей, которым его предлагали. Через несколько месяцев он вернулся в Ист-Хэмптон настолько больной, что перестал принимать посетителей. Перкинс не мог даже осведомиться о нем.
Двадцать пятого сентября 1933 года Ринг Ларднер умер в возрасте сорока восьми лет, после семи лет туберкулеза, бессонницы, усталости и алкоголизма. Высказывание Марка Твена в «Письме десятом» о том, что, «смерть была лучшим другом человека – когда жизнь становилась невыносимой, приходила смерть и освобождала его»,[164] казалось в этом случае трагически уместным.
Перкинс написал Хемингуэю, который в юности очень уважал Ларднера:
«Строго говоря, Ринг не был великим писателем. Он всегда, в любом случае считал себя в первую очередь журналистом. Ему было присуще провинциальное презрение по отношению к людям из мира литературы. Возможно, если бы он больше писал, смог бы стать значительным писателем, но, что бы ни мешало ему писать больше, именно это помешало ему стать таким писателем. Однако же он был великим человеком, обладающим огромным, но скрытым талантом».
В качестве финальной эпитафии Перкинс захотел опубликовать в отдельном сборнике весь материал Ринга, отобранный кем-то достаточно квалифицированным, чтобы выбрать самые представительные примеры. Он обратился к Фицджеральду со слабой надеждой, что тот согласится сделать это. Скотт сказал, что это попросту невозможно для него – принять такое предложение сейчас, когда его собственный роман был так близок к завершению. Он предложил Гилберта Сэлдеса,[165] который был и журналистом, и критиком.
В течение двух недель Сэлдес занимался этим проектом. Он отчаянно стремился заполучить материал, мелькавший в беглых газетных публикациях, написанный Ларднером еще до его приезда в Нью-Йорк. И после шести недель копания в среднезападных газетных «моргах» Сэлдес наконец подготовил книгу. Он назвал ее «Первый и последний». Главным принципом Сэлдеса стало то, что «все в ней должно провозглашать “хорошего Ларднера”». Хотя в книге и не было первого, написанного Ларднером рассказа, был последний. Больше его поклонникам нечем было насладиться, так как, подчеркивал Сэлдес, Ларднер «был болен много лет и не оставил рукописи. Но с его славой – ему и не нужно было».
В феврале 1933 года Макс навестил Берту в Бостоне и, к огромному облегчению, обнаружил, что психиатрическое лечение принесло плоды. В то же время врачи посадили Луизу на диету с высоким содержанием протеина, которая чудесным образом восстановила ее здоровье, поставив точку в годовых переживаниях Макса. Вскоре он снова взялся за работу – с прежним рвением.
