другой, не менее важный вопрос, от которого что-то больно сжималось в груди.
Встретились бы они вообще?..
* * *
Восемь часов на льду не прошли для Тани бесследно. В какой-то момент она ощутила неприятную боль в районе голеностопа, но умолчала об этом, понимая, что в их работе боль – ощущение вполне повседневное. Чувствовала Таня и то, что впервые за долгие годы ботинки коньков натерли ступни. Она боялась, что Громов может это заметить, а потому расшнуровываться решила не на скамейке у льда, а в раздевалке, оставшись наедине с собой. Надев на лезвия чехлы, Татьяна отправилась в раздевалку, уведомив об этом Громова. Вот только провести его было почти невозможно, и от опытного взгляда Евгения не укрылась странная походка партнерши, несмотря на то, что Таня изо всех сил старалась идти как обычно. Он пристально смотрел ей вслед, понимая, что здесь что-то не так…
Алексеева расшнуровала ботинок, снимая его. Согнула освобожденную ногу в колене и приподняла, пристально рассматривая ступню. Сквозь белый носок проступала кровь в районе пятки. Таня устало вздохнула, опуская ногу на холодный пол, а затем прикрыла лицо ладонями, чувствуя, как гудят разгоряченные стопы.
– Что случилось? – поинтересовался Громов, заходя в раздевалку.
Тане пришлось убрать ладони от лица и обернуться.
– Без стука? А вдруг я не одета? – попыталась улыбнуться Таня, однако улыбка после пережитой тренировки вышла измученной.
– А может, я на это и рассчитывал?
Алексеева вздохнула, всё так же криво улыбаясь, а затем отвернулась, приглаживая выбившиеся из хвоста пряди волос и тяжело дыша. Громов сел рядом на скамейку и приподнял ногу, которую она не успела разуть, и положил её себе на колени, вынуждая Таню немного развернуться.
– Где болит? – строго спросил он, начиная расшнуровывать ботинок.
– С чего ты взял, что у меня что-то болит? – пожала плечами Алексеева, сильнее поджимая другую ногу под скамейку, не желая, чтобы Громов увидел кровь.
– Я уже говорил тебе, что не стану мириться с враньем, – сухо ответил Евгений, ловко справляясь со шнурками.
Таня согнула ногу в колене, собираясь встать. Ей не хотелось, чтобы Громов возился с её ступнями, как минимум потому, что после тренировки они влажные и не в лучшем виде. Но Громову чувство брезгливости по отношению к партнерше было не знакомо, а потому он сильнее обхватил ладонями белый ботинок, не давая подняться.
– Сиди спокойно, иначе будет больнее.
Алексеева недовольно вздохнула, мрачно наблюдая за тем, как Громов расшнуровывает ботинок до самого основания, чтобы снять максимально безболезненно. Евгений отложил конек в сторону, рассматривая миниатюрную ступню, и недовольно нахмурился, когда заметил проступившую через носок кровь.
– Всё? Насмотрелся? – разозлилась Таня, намереваясь в этот раз точно встать, но Евгений снова не дал этого сделать. – У меня ничего не болит! Мозоли это ерунда.
– Ничего не болит? – угрожающе уточнил Евгений, давая последний шанс.
– Нет! – во второй раз повторила Алексеева, вынуждая Громова пойти на крайние меры. Одной ладонью он обхватил середину голени, а другой – свод стопы. Надавил на стопу, и Таня подпрыгнула, закричав от боли, внезапно пронзившей голеностоп.
– Ничего не болит, да? – разозлился Евгений. – Когда это случилось?
– Во время захода на сальхов, – призналась Таня, виновато опуская глаза. – Примерно в середине тренировки.
– Почему не остановилась?
– Олимпиада на носу и…
– И поэтому ты должна быть здорова. Переодевайся. Поедем к Антону.
* * *
Партнеры возвращались домой от врача сборной на арендованной машине. Евгений следил за дорогой, но молчание Тани изрядно напрягало. Ей наложили тейп на стопу, зафиксировав голеностоп, и порекомендовали не кататься хотя бы два дня. Это звучало для Алексеевой как приговор. Она виновато смотрела на колени, считая, что подвела партнера. Возможно, нужно было прервать тренировку сразу, как только она почувствовала боль, но недавний разговор с Женей, когда он вспоминал, как готовился к своим первым Олимпийским Играм, до сих пор не выходил из головы. Поэтому Татьяна считала, что её боль в ноге это мелочь, по сравнению с тем, что пришлось превозмогать Громову.
– Таня, – Евгений на мгновение оторвал взгляд от дороги, – давай посмотрим на это с другой, хорошей стороны…
– Что в этом может быть хорошего? – Таня встретилась глазами с Громовым, но ему пришлось снова начать следить за дорогой.
– Мы позавчера отказались от большого интервью и участия в передаче «Жестокий спорт» на спортивном канале, – напомнил он. – Может, посвятим внезапный выходной этому?
– Ты думаешь, они ещё ждут звонка от нас? – устало улыбнулась Таня и запрокинула голову назад, смотря на огни ночной Москвы через лобовое стекло.
– Я уверен, – кивнул Громов, поворачивая руль влево. – Они звонили мне три дня подряд, а вчера и вовсе сказали, что могут ждать ещё неделю и сдвинуть премьеру. Нам стоит поехать и раскрыть миру страшную тайну о том, что в фигурном катании есть целых шесть прыжков, а не только пресловутый тулуп.
– Думаешь, мир готов это принять? – засмеялась Таня.
* * *
Алексеева и Громов вышли из гримерной в длинный коридор. Таня нервно одернула вниз бордовое платье, а затем недовольно посмотрела на ноги. Красивые темные туфли отвратительно смотрелись с тейпом зеленого цвета, которым был зафиксирован голеностоп.
– Не переживай, – пытался поддержать Евгений, – мне однажды перед прокатом налепили на плечо розовый тейп, и его было видно через белую рубашку.
– Надеюсь, ноги в кадр не попадут, – вздохнула Таня, вспоминая, что сначала они с Женей собирались одеться скромнее, но затем решили, что мир устал видеть их в олимпийках и следует одеться как на праздник. И если на Громова в белой рубашке и пиджаке смотреть было приятно, то вот себя Алексеева чувствовала неловко в платье, облегающем все изгибы фигуры.
– Ты чудесно выглядишь, – улыбнулся Громов, перед входом в студию поправив прядь волнистых волос. – И ноги у тебя потрясающе красивые. Ничто не может их испортить.
Таня волнительно втянула ртом воздух, приоткрывая губы и собираясь поблагодарить партнера за приятные слова, но Евгений опередил, испортив всё впечатление от своей предыдущей фразы.
– Это комплимент от друга, не заводись, – улыбнулся он, а затем открыл дверь,
