Мастерской, в которой работали шесть человек разных рас, владел свободный человек из Афин. Бюст Афины в окне мастерской и голос хозяина глубоко тронули Киния, он вошел с желанием поговорить и остался купить что-нибудь. Попросил приделать рукоять к мечу египтянина — сам меч он купил накануне за пять мин.
— Прекрасный железный клинок, — сказал афинянин. Он скорчил рожу: — Большинство моих заказчиков хотят видеть на своих мечах лошадь или грифона. А ты что хочешь?
— Рукоять, уравновешивающую клинок, — ответил Киний.
— Сколько заплатишь? — спросил хозяин, с профессиональным интересом разглядывая клинок. Он положил его на весы, взвесил и записал результат на восковой пластинке. — Тяжелее к концу? Покажи, где тебе нужно поместить точку равновесия. Довольно близко!
Он добавил гирек на весы, записал результат и восковым стилусом[73] провел черту на клинке.
Киний осмотрел мастерскую. Парстевальт в окружении нескольких знатных саков разглядывал чехол для горита — сплошное золото с великолепным изображением Олимпа.
— Меньше, чем они, — сказал Киний. — Две мины серебра?
Придется занимать: пять мин, отданные за меч, разорили его.
Ювелир наклонил голову.
— Могу сделать рукоять из свинца, — сказал он.
Подошел Парстевальт.
— Послушай, ты большой человек. Царь платит за тебя. Да-да.
— Я не хочу, чтобы царь платил за меня, — ответил Киний.
— Позволь мне изготовить для тебя что-нибудь под стать прекрасному клинку, — сказал афинский ювелир. — Ты ведь гиппарх Ольвии — я о тебе слышал. Я сделаю в долг.
Киний с некоторыми колебаниями оставил ему меч.
Мимо Филокла протиснулся Диракс, друг царя. Мастерская заполнилась знатными саками. Здесь были почти все мужчины и женщины из совета. Парстевальт поздоровался, Диракс ответил долгой речью, а Ателий перевел.
— Ты знаешь все наши тайны! Это наш собственный золотых дел мастер из Афин!
Парстевальт хлопнул Киния по плечу.
Снова заговорил Диракс, и Ателий сказал:
— Конечно, царь платить. Показать тебе свою милость. Он всех спрашивать, какой дар давать. А какой дар лучше меча?
Диракс перебил его, представляя других знатных саков:
— Калиакс из клана Стоящей Лошади, — сказал он через Ателия. И продолжал: — Гаомавант из клана Терпеливых Волков. Они самые верные — сердцевина царского войска — конечно, вместе с Жестокими Руками. — Он улыбнулся Парстевальту. — Очень хороший знак, что они уже пришли вместе со своим войском.
Киний обменялся рукопожатием со всеми по очереди.
Гаомавант крепко обнял его и что-то сказал, хлопая по спине. Ателий поперхнулся, а Эвмен перевел, залившись алым румянцем:
— Он говорит… ты один из любовников Страянки. Хорошо, что ты крепкий, иначе она бы тебя проглотила.
Диракс бросил несколько слов, и все снова засмеялись, а Гаомавант опять хлопнул Киния по спине.
Ателий вытер глаза.
— Господин Диракс говорит… хорошо для всех, что она взяла тебя… ты грек, и никакой клан не пострадает от этого союза. Если Жестокие Руки объединятся с Терпеливыми Волками, кровь на траве — да? Жестокие Руки заключают брак с царем — царь будет слишком сильным. Но Жестокие Руки…
— Жестокие Руки? — спросил Киний. — Это клан Страянки?
Ателий кивнул.
— И военное имя госпожи, да. Жестокие Руки.
Филокл потрепал его по плечу.
— Отличное имя. Прекрасная греческая женушка.
Киний заставил себя рассмеяться, но весь остаток дня у него в ушах звучали слова Ателия — Жестокие Руки заключают брак с царем.
Киний старался избегать Кам Бакки — эта женщина его пугала. Она стала олицетворением сна, который его тревожил, в ее присутствии видение о дереве и равнине казалось чем-то неминуемым — почти явью. Но на пятый день пребывания в городе саков Кам Бакка застала его в большом зале, крепко — словно железными клешами — взяла за руку и провела в завешанную коврами нишу, как в отдельный шатер. Она бросила в жаровню горсть семян, и их окутал тяжелый дым, пахнущий скошенной травой. Киний закашлялся.
— Тебе снилось дерево, — сказала шаманка.
Он кивнул.
— Снилось дважды. Ты касался дерева и заплатишь за это. Но ты подождал меня и не стал взбираться на дерево, значит, ты не полный болван.
Киний прикусил губу. В этом аромате наркотик — он это чувствовал.
— Я грек, — сказал он. — Твое дерево не для меня.
Она двигалась в дыму, как змея, будто извивалась.
— Ты родился Баккой, — сказала она. — Ты видишь сны, как Бакка. Ты готов к дереву? Я должна взять тебя туда сейчас, пока ты у меня. Скоро ты уйдешь, и пасть войны поглотит тебя. Я эту войну не переживу — и некому будет отвести тебя к дереву. А без дерева тебе не выжить и не завоевать госпожу.
Она говорила слишком много и слишком быстро.
— Ты умрешь?
Она очутилась рядом с ним.
— Слушай меня. — Она держала его руку железной хваткой. — Слушай. Первое, что покажет тебе дерево, — миг твоей смерти. Ты готов к этому?
Киний ни к чему не был готов.
— Я грек, — повторил он, хотя ему самому это казалось слабым доводом. Особенно потому, что дерево росло прямо у него на глазах, вставало в густом дыму из горящей жаровни, его тяжелые ветви распростерлись прямо над головой и уходили в небо.
— Хватайся за ветку и поднимайся, — сказала она.
Он протянул руку, ухватился за мягкую кору над головой, неловко перебросил через ветку ногу и подтянулся. Руки были тяжелы от дурмана, голова тоже. Киний обнаружил, что зажмурился, и открыл глаза.
Он сидел на лошади посреди реки — мелкой, с каменистым дном и розовой водой, текущей между камнями и над ними. Брод — это брод — завален телами. Люди и лошади — все мертвы, белая вода журчит над камнями, окрашиваясь кровью, покрывается на солнце розовой пеной.
Река широка. Это не Ясс, говорит какая-то часть его сознания. Он поднял голову, увидел дальний берег, направился туда. За ним и вокруг него другие люди, и все они поют. Он сидит на незнакомой лошади, высокой и темной, и чувствует на себе тяжесть незнакомых доспехов.
Он чувствует в себе силу бога.
Он знает это чувство — чувство выигранной битвы.
Он дает знак, и его конница набирает скорость, быстрее пересекая брод. На дальнем берегу выстраивается тонкая цепь лучников и начинает стрелять, но за ними хаос поражения — все войско раздроблено на части.
Македонское войско.
В половине стадия от лучников он поднимает руки, меч египетской стали с золотой рукоятью блестит в его руке, как радуга смерти. Он полуоборачивается к Никию — но это не Никий, а женщина; женщина поднимает к губам трубу, звучит зычный призыв, и все бросаются вперед.
День завершается победой. Это его последняя мысль, перед тем как стрела сбрасывает его с седла в воду. Он опять глубоко в воде и встает на ноги, но стрела тянет его вниз.
Он сидит — живой — на ветви дерева, и эта ветвь касается его между ног мягко, как женская рука.
Заговорила Кам Бакка:
— Ты видел свою смерть?
Киний лежал, держа кого-то за руку, и в его ушах еще звучал собственный предсмертный крик.
— Да, — прошептал он.
Он открыл глаза и увидел, что держит за руку Кам Бакку. Не самая плохая смерть, подумал он.
Когда он упал, Никия с ним рядом не было. А был ли Филокл? Трудно сказать в хаосе последних нескольких мгновений — все у него за спиной, все в закрытых шлемах, а у большинства еще и кольчуги. Сакские доспехи.
Снова заговорила Кам Бакка.
— Не пытайся истолковать увиденное. Ты можешь не сомневаться в том, что оно значит, и все равно удивишься. Ты лишь начал подниматься на дерево — я поднимаюсь на него всю жизнь. Я пожертвовала богам свою мужественность, чтобы подниматься быстрей. А ты еще даже не веришь в подъем. Берегись гибриса.[74]
— Что?..
Он закашлялся, как будто в легких еще оставалась вода. Сознание у него ясное, но тело расслаблено.
— Для греков нет правил, — ответила она. — Но, думаю, ты решишь, что неразумно говорить об этом, особенно в первые недели, когда ты будешь думать, что я не мужчина, не женщина, извращенное создание, использующее для своих манипуляций дурманы. — Она пожала плечами. — Возможно, я несправедлива к тебе. Ты и Филокл — я таких не встречала и не видела в снах. Вы, греки, более открыты новому.
Кам Бакка встала с корточек и бросила в огонь новую траву — на этот раз с запахом сосны.
— Это прояснит тебе голову и снимет с души смерть.
Она выпрямилась.
— Это неделя дурных новостей, афинянин Киний. Вот тебе моя новость. Ты смотришь на Страянку, как жеребец, желающий кобылу. Я говорю тебе — говорю от имени царя: мы не держим в одном отряде жеребцов и кобыл, потому что это тревожит всех лошадей. Так и с тобой. Ты не получишь Страянку до окончания войны. Страянка и так уже больше думает о тебе, чем о своих обязанностях. А ты больше боишься обидеть своими мудрыми советами ее, а не царя. — Она положила руку ему на плечо. — Кто же не видит, что вы созданы друг для друга, хотя говорите на разных языках? Но не сейчас. Еще не пора.
