Мемнон потрогал бороду.
— Двадцать дней плюс десять дней марша — это много. Достаточно, чтобы закалить их, учить каждый день, но недостаточно, чтобы слишком утомить. — Он кивнул. — А что если Зоприон не согласится с твоим расписанием?
Киний пошел к воротам. Он не хотел, чтобы архонту стали известны все его соображения… хотя сомневался в том, что кельты понимают по-гречески.
— У него не будет выбора. Такое большое войско… конница и пешие ратники… ты сам знаешь, как медленно она движется. Если он станет мешкать, то когда придет, у него не будет времени даже грозить осадой. А пойдет быстро — его люди начнут голодать.
Мемнон пошел с ним — за ворота крепости и дальше, вдоль городской стены.
— Ты рассуждаешь как будто здраво. — Он невесело рассмеялся. — Александр не стал бы торопиться, и к Аиду последствия. Он решил бы, что возьмет город — даже поздней осенью, и прокормит в нем своих людей, даже если придется перебить горожан.
Киний на ходу кивнул.
— Да.
Мемнон остановился на агоре и повернулся к Кинию.
— Так отчего бы Зоприону не поступить так же?
Киний поджал губы, потер подбородок.
— Может, и поступит, — сказал он. — Может, потому мы с ним и сразимся.
Мемнон покачал головой.
— Ты говоришь, как жрец. Не люблю жрецов. Сон или не сон, война будет тяжелой. Попомни мои слова — в военных делах я оракул. — Он рассмеялся. — Так говорит оракул Мемнон: Зоприон сделает что-нибудь непредвиденное, и все твои расчеты пойдут прахом.
Кинию стало неприятно — то, что Мемнон не ценил его расчеты, раздражало, — но ему пришлось признать справедливость этих слов.
— Может быть, — проворчал он.
— А может, и нет. Твое ремесло — война, ты знаешь это не хуже меня. Что бы ты ни задумал, победит Зоприон или потерпит поражение, решит острое копье. — Мемнон словно стал выше ростом. Говорил он страстно. — Всем всадникам мира не остановить македонский таксис. Когда дойдет до дела, мои гоплиты и гоплиты из Пантикапея устоят… или нет. — Эта мысль как будто развеселила его. — Мне нужно собрать пантикапейские войска — встретиться с их начальником, расписать учения и посмотреть, не трусы ли они.
Киний был доволен, что Мемнон увлекся. Он хлопнул его по плечу.
— Ты хороший человек, Мемнон.
Мемнон кивнул.
— Ха! Конечно. Меня сделали гражданином — представляешь? Может, я еще умру мирно, в постели.
На несколько мгновений Киний, новый командующий, забыл о своей неминуемой гибели. Слова Мемнона напомнили о ней. Он сразу опомнился.
— Надеюсь, так и будет, — сказал он.
— Ба! Я дитя копья. Мной правит Арес, если боги существуют и если им хоть на обол не все равно, что происходит с людьми, — впрочем, в этом я сомневаюсь. Зачем умирать в постели?
Он усмехнулся, помахал и пошел в сторону рынка.
Следующие несколько дней Киний думал в основном о Пантикапее. Он отправил Никия с письмом; письмо было адресовано гиппарху города: Киний хотел с ним встретиться, чтобы обсудить кампанию и наметить пути и время продвижения. Он приказал Никию привезти отчет о готовности города.
Никий вернулся в тот день, когда отплыли три корабля. Киний, стоя на стене, наблюдал за тем, как Мемнон учит гоплитов открывать проходы в строю, чтобы пропустить конницу Диодора.
Сзади к нему подошел Филокл.
— Афины будут рады получить последнюю зимнюю пшеницу.
Киний хмыкнул.
— Зоприон будет рад получить от своих шпионов донесение обо всех подробностях нашего замысла.
Филокл зевнул.
— Кое-кто остался. С последним кораблем пришли — вон та пентеконтера на песке — два македонских купца.
Киний вздохнул.
— У нас тут настоящее сито.
Филокл рассмеялся.
— Не отчаивайся, братец. Я принял кое-какие меры предосторожности.
Киний посмотрел со стены. Гоплиты слишком медленно открыли проходы, и конница Диодора оказалась беззащитной перед лицом фаланги. В битве такая небольшая ошибка может означать катастрофу. Мемнон и Диодор кричали до хрипоты.
Киний посмотрел на спартанца.
— Какие предосторожности?
У Филокла дернулся угол рта.
— Я позволил новому управляющему архонта — очередному надушенному мидийцу — узнать, что ты обманул архонта, а на самом деле решил взять войско и вместе с саками двинуться на юг. Он с удивлением узнает, что крестьянам-синдам заплатили за подготовку поля боя вдоль реки Агаты. Они там копают рвы и готовят ловушки.
Киний приподнял бровь.
Филокл пожал плечами.
— Слухи… все слухи. — Он фыркнул. — Зоприон скорее поверит в слух, подхваченный его шпионами в винной лавке, чем в представленный ему подробный план. Этот недостаток есть у всех правителей.
Киний обнял спартанца.
— Молодец!
Филокл опять пожал плечами.
— Пустяки!
Тем не менее он обрадовался похвале и зарумянился.
— Македонские купцы через несколько недель узнают всю правду, — заметил Киний.
— Гм. — Филокл кивнул. — Верно. Однако Никомед и Леон помнят о них… Пожалуй, мне лучше прикусить язык.
Киний удивленно покачал головой.
— Никомед?
Филокл кивнул.
— Ты видишь, с какой легкостью он командует войсками. Ты ведь больше не считаешь его никчемным щеголем?
Киний покачал головой.
— Приходится верить, несмотря на его очевидное мастерство и умение распоряжаться. Но мне трудно воспринимать его всерьез.
Филокл кивнул, словно радуясь подтверждению своей теории.
— Вот именно поэтому Никомеды всего мира в конечном счете добиваются успеха. Можешь забыть об этих купцах. Они сидят в доме у Никомеда, едят его хлеб, посмеиваются над его женственными привычками и пристают к его рабам и жене. — Спартанец посмотрел вдаль. — Будет жаль, когда какой-нибудь рассерженный свободный человек убьет их.
Удивленный возглас Киния заставил Филокла оглянуться.
— Это жестокая игра, гиппарх. Эти люди хотят нашей крови точно так же, как вопящий гет, размахивающий копьем.
Киний успокоился, глядя, как гоплиты перестраиваются, чтобы повторить маневр. Он кивнул.
— Спасибо. Не просто спасибо. Я думал, ничего нельзя сделать, а ты сделал так много.
Филокл улыбнулся.
— Ты щедр на похвалы. Очень не по-спартански. — Улыбка исчезла с его лица. — Эти купцы станут первыми жертвами войны. Но только первыми.
— Я знаю, тебе ненавистны войны, — сказал Киний. Он протянул руку, чтобы взять Филокла за плечо, но тот отодвинулся.
— С чего ты взял? — спросил он.
Весенний праздник Аполлона привлек всех обитателей города. Горожане и земледельцы выстроились вдоль стен на много стадиев. Улицы города запрудил люд в праздничных нарядах. Было достаточно тепло, чтобы сбросить плащи; мужчины выходили на улицы в льняной одежде, женщины, надумавшие появиться на публике, выглядели превосходно.
Ипподром заполнили гиппеи — двести тридцать всадников, великолепных в темно-синих плащах, в полированной бронзе и ярком золоте. Киний видел отличия в плащах и вооружении: плащи тех, кто уезжал к сакам, уже отчасти поблекли и потеряли глубокую синеву первых дней, а медные доспехи покраснели от долгих дней на дожде. Но в целом конница выглядела прекрасно.
Киний во главе отряда непривычно нервничал. На нем были лучшие доспехи, под ним — самая крупная лошадь, и он знал, что выглядит достойно. Он не мог объяснить своего беспокойства. Его умение обходиться с людьми шло от богов, и он редко сомневался в нем, но сегодня чувствовал себя как актер в отведенной роли, и приветственные крики толпы по дороге к храму только усиливали ощущение нереальности происходящего.
Он назначен главным стратегом города — если не считать командования войском родных Афин, это вершина, к которой стремится всякий воин.
Неизбежная смерть и все, что она означала, — потеря власти, друзей, любви — не уходила из его мыслей. Он обнаружил, что больше не может тратить время на пустяки, что для него важно каждое мгновение и что он хочет как можно быстрее увести войско к Большой Излучине реки и прожить свою последнюю кампанию полностью.
Увидеть Страянку. Даже если он не сможет получить ее.
Он постоянно думал об этом, но сегодня ехал в храм Аполлона как жених, вопреки самому себе с нетерпением ожидая чести, которую намерен оказать ему архонт.
Подъехал Филокл.
— Я вижу, тщеславие тебе не чуждо, — сказал он под рукоплескания толпы.
Киний помахал показывавшим на него синдам.
— Тебе не кажется, что большинство воинов честолюбивы? — сказал он.
Филокл улыбнулся.
— Ты тщательно скрываешь свою любовь к красивым нарядам. Подчеркиваешь нищету, щеголяешь в старом, рваном плаще, чтобы тем заметнее было потом твое великолепие.
— Можно сказать и так, — ответил Киний.
