– мы тогда считали именно так, рассказывал ему я. Некоторые мои земляки в Иннокентьевке до сих пор пользуются расхожим мифом про убийство национального поэта № 1 царизмом и его агентом-наймитом Дантесом. Комок вышел на дуэль, как Пушкин. В крайнем случае, как Печорин или Онегин… Запамятовал: Печорин стрелялся с кем-то?!
Ну да, конечно же, с Грушницким! Впрочем, не суть. Я был в своей обыкновенной телогреечке, шея обмотана клетчатым шарфом, на голове какой-то драный треух. Хусаинка палкой начертил на снегу черту, у которой мы должны были сразиться, и махнул рукой: «Сходитесь!»
Мишка был великолепен!
Небрежным жестом, не глядя на притихшую публику, он скинул с плеч, прямо на снег, пальто-шинель, оставшись в белой рубашке и черных перчатках. Котел пальто ловко, на лету, подхватил. Я не знаю, каких фильмов Комок насмотрелся. Мне бы тоже картинно сбросить телогрейку с плеч и занять красивую позицию. Но я не успел. Миха сделал первый выпад. Мы договорились драться именно на рапирах, а не на саблях или на мечах, когда машешь деревянным клинком как попало, во все стороны. Шпага и ее разновидность, рапира, подразумевают другую технику боя. Более благородную. Мы уже различали бой на рапирах и бой на саблях.
И первый, и второй выпады Комка я отразил спокойно. Я был тщедушным, но проворным, Мишка упитанным и неповоротливым. Я был уверен, что смогу его поразить. Выбросив вперед правую руку и сев чуть ли не на шпагат, я почти дотянулся кончиком шпаги до белой рубахи противника. Но нога, сильно согнутая в колене, предательски скользнула на подтаявшем льду, и я завалился на бок. Моя шпага отлетела в сторону. Миха стоял надо мной. Ему стоило лишь прикоснуться своим деревянным клинком к моему горлу. Прощайте, сударыня! Я вас любил… Ну, как-то так.
Тепленькая в ужасе заламывает свои холодеющие руки у груди.
Но, видимо, образ, навеянный шинелью, секундантами и общей атмосферой необычности происходящего, был настолько силен, что Мишка опустил шпагу и протянул мне руку. Никто не ожидал от Комка такого благородства. Я заметил, что он тайно поглядывает на окна класса, где должен мелькать вожделенный профиль. Видит ли Тепленькая, как ведет себя один из ее кавалеров?!
Толька Котел подобрал мою шпагу и заорал:
– Бой окончен! Победа Михи однозначная.
Жириновский нашего детства. «Однозначная»…
Хусаинка спокойно шпагу отобрал и передал мне:
– Бой продолжается! До первой крови!
Так и хочется написать: и вновь зазвенели клинки!
Они и правда зазвенели. В моем воображении. Атос, Портос и д’Артаньян! А еще – «Бороться и искать, найти и не сдаваться». Саня Григорьев и Ромашка… Любимая книга детства «Два капитана».
Теперь я действовал крайне осторожно и расчетливо. Через пару-тройку боковых атак моя шпага оставила черный чирк. След на белой рубашке Комка. Видимо, выпав из моей руки в первом раунде дуэли, клинок запачкался в угле. Дуэль происходила, как я уже сказал, на заднем дворе, рядом со школьной котельной. Теперь уже Хусаинка заорал:
– Убит!
И весь класс подхватил:
– Убит, наповал!
Класс был явно на моей стороне. Власть тирана кончалась. Мишка Комок с ужасом смотрел на свою рубашку. Как будто на ней расплывалось кровавое пятно. Потом он перевел злобный взгляд на меня, торжествующего, перехватил свою деревянную шпагу за клинок и со всего размаху ручкой треснул меня по голове. Шпага от удара сломалась. Слава богу, шапка спружинила. Но я повалился на мокрый, рыхловатый уже и похожий на сахар-песок, снег. Михино благородство, навеянное Пушкинианой, словно корова языком слизнула. Он бросился на меня сверху и принялся лупцевать кулаками. Тут уж подхватились мои секунданты Пыжик и Бурыха. На них бросился Котел. Девчонки завизжали.
Разнял нас, конечно, директор школы Поликутин. Он, оказывается, тоже наблюдал за дуэлью из окна учительской.
Вчетвером мы шли по улице от школы. Впереди весело переговаривались Лариска с Хусаинкой, мы с Серегой шагали следом. Я все время подтягивал кровянистую юшку, текущую из разбитого носа, Бурыха размахивал руками, объясняя, как он взял на калгана Котла. Я нес, как победитель, портфель Тепленькой. Изредка она оборачивалась на меня, но явно усики Хусаинки ей нравились больше, чем мой распухший нос. Я же размышлял. Я вообще был пытлив с детства. И работящ. Но я уже, кажется, писал об этом. Я думал так: «Ну, вот я „убил“ на дуэли противного Миху… Несу ее портфель… А она заигрывает с Хусаинкой… С тем самым, который категорически отказался взять Тепленькую на плот в наш будущий сплав по Иске. И где же справедливость?!»
Справедливости не было.
Ее нужно было искать вновь и вновь.
Найти и не сдаваться. За любовь бороться приходится всегда.
Знаменитый сплав еще не состоялся. Пока мы только рубили плот. Мы строили его на задах мангаевского огорода, в непосредственной близости от Амура. Небольшое болотце, пока еще затянутое ледком, соединялось с рекой узкой протокой. Здесь, на специальных бревнах, которые мы назвали стапелями, сбили неуклюжую и тяжелую раму. Сбили, действительно, без единого гвоздя. Только стыки на углах укрепили коваными скобами. Иначе бы рама развалилась. Пришел Лупейкин. Попинал носком сапога неструганую боковину нашей будущей шхуны. Плот мы решили почему-то сразу называть шхуной. Название пока не придумали. Я предлагал плот назвать Санта-Мария. Тайно надеясь впоследствии Марию заменить на Ларию. Сам придумал. А что? Санта-Лария! Совсем не плохо… Не Лариса же?!
Хусаинка был категорически против. В наше будущее путешествие, прознав о корабельной верфи, просились многие из класса. Не только мальчишки, но и девочки. Хусаинка был суров: «Баб на шхуну не берем». Решили посоветоваться с Лупейкиным.
Адольф задумчиво посмотрел на плот, пожевал губами:
– Как вы его с места сдвинете?! Такую гробину сколотили.
Хусаинка на «гробину» обиделся:
– Да очень просто – пóкатом!
Пóкатом (с ударением на первом слоге) – значит, подкладывая бревна под раму плота и толкая, действительно, громоздкое сооружение к воде.
Пришел Женя, знаток ремесел. Учился Жопик на одни пятерки. В каждой школе такой ученик обязательно находится. Ботан. Его отец, Георгий Ефимович Розов, был учителем пения и краснодеревщиком. От отца Женька перенял умение столярничать, вырезать лобзиком и даже делать пистолеты и шпаги, не отличающиеся от настоящих.
Женька был категоричнее Лупейкина:
– Он у вас и метра не проплывет. Потонет!
– Как это?! – почти в один голос заорали мы с Хусаинкой.
– А так это! – язвительно ответил Женька. – Вы на раму выбрали сырой листвяк. Он же, как топор-колун, сразу пойдет ко дну! И, вообще-то, чертеж у вас есть?
Никакого чертежа у нас не было. Рубили на глазок.
– Иди отсюда, Жопик! – разозлился Хусаинка. – Все он знает… Сорок один – ем один! Как-нибудь без тебя справимся.
Женька гордо удалился.
Я спросил Лупейкина: можно ли на корабль брать женщин?
Адольф, нам показалось, даже с лица сбледнул:
– Ни в коем случае!
И рассказал поучительную историю о
