произносил порой и Абдурахман Айтыкович. Хотя по-русски он говорил чисто.
Хлеб, если раскрошился, полагалось аккуратно собрать в ладонь и тут же отправить крошки в рот. Недоеденных, брошенных, надкушенных кусков за столом категорически не допускалось. Оставшийся кусок хлеба нужно было вернуть в общую тарелку-хлебницу. Так же, как и нельзя было без очереди влезать в общую чашку. Нарушитель немедленно получал в лоб ложкой от хозяина дома. Как он дотягивался до края стола, не могу понять!
Иногда, по кивку дяди Абдурахмана, наказание осуществлял старший брат Шамиль. Помню, что по началу я очень часто получал в лоб именно от него. Дядя Абдурахман как бы стеснялся бить ложкой по лбу гостя. Да еще и ребенка.
Рыбные кости, если ели уху, нельзя было складывать горкой возле себя. Обязательно в специальную тарелку для костей. Если рассыплешь соль, вообще могли выгнать из-за стола.
Просыпать соль считалось плохой приметой.
Интересная история с водкой.
Тетя Зина, в начале трапезы, доставала из шкафчика графинчик с водкой и вопросительно смотрела на Айтыковича. Дядя Абдурахман небрежно отмахивался: не буду!
Он так царственно делал рукой. Что, мол, еще за глупости?!
Я ни разу не помню, что бы при нас он выпивал рюмку. Как-то хозяйка графинчик не достала. Абдурахман грозно сдвинул кустистые брови. Зойнаб метнулась к шкафчику. Айтыкович, удовлетворенный, жестом показал: «Убери! Не буду…»
Раз и навсегда заведенный ритуал исполнялся неукоснительно. Хотя я хорошо помню, что на праздники он выпивал со всеми, сидя за столом. Тетя Зина Мангаева, тетя Аня Рево, тетя Тоня Розова и моя мама дружили, что называется, домами по жизни. На дни рождения, на другие праздники Мангаевы обязательно приходили к нам в гости. Или мы к ним. Абдурахман никогда не вмешивался в чужие семейные дела. У чеченцев не принято. Но однажды мы прятались от пьяного Иосифа уже вторые сутки. Буянил так, что никто не мог унять! Тетя Зина рассказала Айтыковичу. Абдурахман Айтыкович пришел к нам во двор – я подглядывал, выдернул из колоды топор и зашел в комнату, где на тахте валялся пьяный отчим. Он его разбудил, дал очухаться и тихо сказал: «Я тебя убью топором, собака бешеная! Совсем убью! Ты понял?!»
Отчим онемел.
«Бешеная собака» самое страшное чеченское ругательство. В их языке нет нецензурщины. Материться чеченцев научили мы, русские.
Утром, у «Страны Советов», Иосиф, опохмелившись, бахвалился, как выставил из дома счетовода Абдурахманку Мангаева. Мужики молча слушали. Знали задиристый и непредсказуемый характер Троецкого. Вдруг Лупейкин сказал:
– А ты знаешь, Ёська, он может!
– Что может? – переспросил отчим.
– Башку тебе топором отрубит, – словоохотливо и даже, мне показалось, с какой-то радостью пояснил Адольф, – у него же папаша был абрек, Айтычка Бангаев! Ты не знаешь, за что они с отцом твоей Клавы, дедом Кириллом, на Сахалинской каторге сидели?! Правильно! Замочили парочку таких, как ты.
Отчима и Лупейкина еле растащили.
За столом Абдурахман Айтыкович обязательно снимал мерлушковую папаху. Сидел – уже лысоватый.
Позже он напомнил мне знаменитого танцора Махмуда Эсамбаева, Героя Социалистического Труда. С Махмудом мы дружили уже в Москве. Зимой и летом оба чеченца ходили в мерлушковых папахах. Махмуд в лаковых туфлях, а Абдурахман в хромовых сапожках. Покруче, чем у Лупейкина. В двубортном пиджаке и в чеченской рубашке с воротником-стоечкой, наподобие русской косоворотки, под поясок. Два ряда каких-то особенных, серебристых, пуговичек на груди. Хусаинка объяснял мне: пуговицы кубачинской работы! Махмуд папаху никогда не снимал. И однажды показал мне свою фотку: он, лысый, купается в бассейне.
Смотрел на себя, лысого, и смеялся, как ребенок.
Часто дядя Абдурахман зарастал трехдневной щетиной. И становился похожим на настоящего абрека. На 50-летие их с тетей Зиной совместной семейной жизни колхоз подарил Мангаевым новый дом. Я приехал на праздник. Дом получился светлый, широкими окнами на Амур. Чувяки у порога стояли по-прежнему. Правда, сейчас, кто не хотел переобуваться, мог идти по полу в своей обуви. Дядя Абдурахман был в хромовых сапогах, в мерлушковой папахе и в рубашке с кубачинскими пуговицами. По правую руку от Абдурахмана Айтыковича сел новый председатель колхоза Володя Кузьмин, бывший капитан сейнера. По левую дядя Абдурахман посадил меня, далекого гостя из Москвы. Шамильки Мангаева, старшего, уже не было. Шамилька ушел от нас…
Братья-мангаята сели по ранжиру с женами. Тетя Зина побыла за столом ровно пять минут, на время первого тоста. Опять прозвучало что-то наподобие абанамат, и Зойнаб метнулась на кухню – доводить галнаш до нужной кондиции. Дядя Абдурахман ласково улыбнулся мне: «Ну, как там наш плот? Скажи, Саня!»
Не знал и не знаю, какое у Айтыковича было образование. Но именно при нем и при председателе колхоза дяде Ване Крутове колхоз «Ленинец» стал колхозом-миллионером. То есть мы получали в год миллион рублей прибыли! У Крутова было шесть классов общеобразовательной школы. Мама мне сама рассказывала. В деревне говорили, что скоро Ваня получит свою «Гертруду». Звезду Героя Социалистического Труда. Было еще звание «Засрак», заслуженный работник культуры. В деревне на «засрака» могли претендовать только два человека. Киномеханик Иосиф Троецкий, мой отчим, да еще, пожалуй, Адольф Лупейкин, специалист во многих областях культуры.
Второй, нам казалось, даже предпочтительнее.
Иногда дядя Абдурахман вечером за ужином спрашивал меня, как будто утверждал:
– На Иску пойдете. Хорошее дело… На Иске зубатка водится. Возьми мне пару штук на котлеты!
И, довольный, улыбался какой-то детской улыбкой.
Улыбкой и лысиной он был похож на знаменитого танцора Махмуда.
Тоже чеченца.
Из города Грозного.
В строительстве Кон-Тики-Пыку мы дошли до греби.
О, гребь на плоту!
Знает ли мой закаленный в странствиях читатель, что такое настоящий сплав и настоящая гребь?!
…На мощном плоту «Матильда» мы входим в порог Хелен, 5-й категории сложности. На передней греби братья Колинские. Павел и Петр. Два чешских апостола сплава. На задней Яромир Штетина. Боковые загребные мы с Аркашей. Аркаша опытный сплавщик из Барнаула. Экипаж у нас международный. Русско-чехословацкий. Проходим пороги верхнего течения Бий-Хема. Стартовали от монгольской границы.
Ревет и стонет порог, слив почти в 45 градусов. На высоком берегу, когда обносили груз и снаряжение экспедиции, нашли могилу московской студентки Елены, погибшей здесь на катамаране в 60-е годы. В ее честь и назван порог.
В порог идем налегке. В гидрокостюмах, касках, спасжилетах, пристегнуты страховочными ремнями, похожими на пассажирские ремни в самолете. Милан Марышка и Петер Вольф снимают проход камерой на пленку. Готовятся спортивно-туристический фильм для чешского телевидения. Франтишек Слама ждет нас в базовом лагере на реке Айлык.
Краем глаза замечаю, как все тяжелее справляется с гребью Яромир. Хоть он и богатырь-альбинос под два метра ростом с голубыми глазами, но река сильнее Мирека. Мгновенно бросаюсь на помощь. Ошибка! На плоту у каждого свой маневр. И он обговаривается заранее. Ручка
