полностью запасы в элеваторах закончатся только к концу весны, но «невидимая рука рынка» вздернула цены на съестное на такую недосягаемую высоту, что люди победнее уже вынуждены выбирать, поесть самим или накормить своих детей.
И, кстати, разные иностранцы, даже такие упрямые, как господин Мережковский, давно покинули Ля Белле Франсе, перебравшись в места, гораздо более удобные для жизни. В Германии, милитаризированной, да еще и поменявшей свои политические предпочтения, таким людям неуютно, в Британии на них смотрят с высокомерием, как на унтерменшей. Поэтому они едут поездом через бельгийскую границу (где пропускают всех, кроме обладателей французских паспортов) до Гента, там садятся на пароходы и отправляются в путешествие через океан в самую демократичнейшую страну в мире, славный город Нью-Йорк. Там эти пена эмигрантского сообщества и оседает в ожидании момента, когда злокозненная власть императрицы Ольги рухнет, и им можно будет с гордо поднятой головой вернуться в Россию. Другие – те, что попроще или поумнее (вроде Бальмонта) – вернулись по домам сразу, как только начались неустройства, только их головы при этом были стыдливо опущены. Они больше не призывали Русь восстать против ужасной тирании, а, наоборот, стремились скорее смешаться с толпой и сделаться по возможности незаметными. Вроде бы никто и никуда не уезжал.
А тут еще в воздухе подобно порыву штормового ветра пронеслось известие о Будапештской Коммуне, бередящее память в народе о старых славных денечках Парижа, штурме Бастилии и отчаянных боях на революционных баррикадах. В прошлом, когда становилось совсем плохо, парижский плебс умел сказать свое веское слово, и сейчас власть имущие боятся, что голодный Париж полыхнет самым безобразным мятежом – ведь Будапешт полыхнул. Правда, французам неведомо о той роли, которую в Венгерской истории сыграла русская Загранразведка, а также о том, что Париж русской императрице ни в каком виде не нужен, поэтому ее люди (которые во французской столице, конечно же, имеются) только наблюдают за ситуацией, но ни во что не вмешиваются.
Наблюдает из окна своего особняка за творящимся безобразием и посол Германской империи в Париже принц Гуго фон Радолин граф Лещиц фон Радолин-Радолинский, отпрыск давно онемеченного польского аристократического клана. Германская Империя непроизвольно смотрит на свою западную соседку, как на пышную куриную котлету, которая соблазнительно исходит паром и соком. И хоть в Берлине знают, что вся эта вкуснятина – не более чем морок и отрава, слюна на государственном уровне у немцев выделяется не хуже, чем у собаки Павлова. Если правительство Франции свергнут бунтующие толпы (президента у Франции уже нет), то защищающие эту страну Брестские соглашения перестанут действовать, и германская армия сможет войти в Париж, чтобы навести порядок. Так что не исключено, что в толпе имеются не русские, а как раз германские агенты, которые подогревают ее настроения и указывают направление ненависти. Вавилон – то есть Вашингтон, то есть Карфаген, то есть Париж – должен быть разрушен.
Тогда же и почти там же. Елисейский дворец, заседание правительства.
Премьер Аристид Бриан в раздражении мотнул головой в сторону занавешенного окна, за которым по проезжей части двигались галдящие толпы, и сказал:
– Господа министры, должен вам сообщить, что Третья Республика на краю гибели. И причиной тому не вражеское вторжение и даже не транспортная блокада, в которую нас взяли монархические державы. Нет, причиной нашей погибели станет алчность наших буржуа, решивших, что цены на все необходимое можно взвинчивать до бесконечности. О безумцы! Если народ взбунтуется и бросит вас с чадами и домочадцами под пилы, железные молоты и топоры, то разве помогут вам неправедно нажитые богатства, разве сможете вы их забрать с собой в ад, разве послужат они вам утешением на Страшном Суде?
– Но мы не можем ограничить инициативу наших предпринимателей! – воскликнул Жан Дюпуи, министр торговли и промышленности. – Попытка ввести максимум, как того требует плебс приведет к тому, что продовольствие и вовсе исчезнет из свободной продажи, ибо французские крестьяне не захотят отдавать покупателю свою продукцию за бесценок.
Несколько лет назад, в бытность министром сельского хозяйства, этот персонаж поучаствовал в учреждении банка Креди Агриколь и теперь этот монстр, контролирующий примерно треть внутреннего сельскохозяйственного производства Третьей Республики, являлся главным выгодополучателем от стремительного роста цен на продовольствие. Ни о каких фермерах-крестьянах в середине января речи уже не шло, владельцами запасов зерна являлись частные банки и аффилированные с ними структуры. Это именно они наживались на полуголодном существовании французского народа, а не фермерские кооперативы, которые непосредственно пашут землю и собирают урожай. Ну а месье Дюпуи исполнял роль лоббиста этих финансовых учреждений во властных структурах.
Когда императрица Ольга и канцлер Одинцов создавали корпорацию «Росзерно», со всеми ее ссыпными пунктами, элеваторами, селекционными станциями и программами беспроцентных семенных ссуд, они преследовали цель развития российской деревни, изрядно истощенной сорока пятью годами выкупных платежей. Прибыльность корпорации желательна, но не обязательна. Главная прибыль для государства должна была заключаться в расширении посевов, улучшении урожайности и повышении благосостояния крестьянского сословия. А когда создавали банк, то думали в первую очередь о прибыли, и только о ней. С иными целями банки не создают, даже если в их названиях мелькают слова «сельскохозяйственный», «инвестиционный», «реконструкции», «развития» и т. д. Главное слово все равно «банк».
Видимо, Аристид Бриан подумал примерно о том же.
– Вы, Жан, не говорите ерунды, – сказал он. – Когда им это надо для сохранения внутреннего спокойствия, на горло буржуазной алчности умеют наступать и Россия и Германия. Вы думаете, русская царица создала свое «Росзерно» только для того, чтобы наложить свою императорскую руку на денежные потоки от экспорта пшеницы? Да нет, дополнительные деньги в русскую казну – это лишь побочный результат от создания этой корпорации, а главным итогом ее деятельности стало увеличение производства зерна на одну треть. На треть всего за три года – вы можете себе это представить? А ведь прежде там тоже орудовали люди, стремящиеся скупить товар подешевле и продать подороже, но русская императрица в своей неумолимой манере освободила их от этих хлопот. А если где-то случается неурожай, как у нас сейчас, государственная корпорация из своих резервов начинает продавать хлеб по демпинговым ценам, чем препятствует попыткам русских буржуа нажиться на людском несчастье. Ваша же затея довольно неплохо работала в спокойные годы, но сейчас, когда мир встал на дыбы, она просто убивает нашу Милую Францию.
– Все равно установление ценового максимума приведет только к тому, что хлеб с прилавков исчезнет совсем, – сказал Жан Дюпуи. – И в то же время у вас просто нет никаких государственных амбаров, откуда вы могли
