Европе больше не грозит бессмысленная кровавая бойня с миллионными жертвами, а Россия не будет втянута в еще более жестокую братоубийственную Гражданскую войну. Груз неимоверный упал с плеч, и можно немного расслабиться. Аминь…
Потрясенная эмоциональным выплеском своего «главного боярина», императрица Ольга сначала некоторое время молчала, а потом как-то осторожно спросила:
– Так все же, Павел Павлович, что вы предлагаете делать с Францией, ибо негоже оставлять ее в нынешнем виде? Мало ли чего еще взбредет в голову так называемым «демократическим политикам», которых на выборах сменяют с той же легкостью, что и дамское нижнее белье, а потом, отстирав от кровавых потеков и накрахмалив, возвращают обратно.
– Общим делом в классическом понимании Французская республика не была никогда, – ответил тот. – Политиков много, но ни один из них не выражает интересов значительной части населения, а потому избирательная система устроена таким образом, что поднимает наверх лучших из худших. Лучшие из лучших не могут пробиться, потому что на их избирательную компанию не дадут денег хозяева жизни и смерти, а это обязательное условие. Наполеон Третий сумел вскарабкаться на трон, сначала избравшись на должность президента Республики, а потом совершив военный переворот. Повторно такой рокамболь[32] исключен. Изменить политическую систему Франции возможно, только если победить ее военным путем и расчленить на несколько частей, что противоречит условиям Брестских соглашений. Идеально без единого выстрела уложив на лопатки Германскую империю, мы в то же время дали гарантии существования Французской республике. Другого способа избежать общеевропейской войны и дать России так нужные ей годы для мирного поступательного развития у нас не было.
– Да, Павел Павлович, – согласилась императрица, – я это понимаю. Но все же «французский» вопрос меня беспокоит. Как бы чего не вышло, и через эти врата греха к нам на Европейский континент не вползла заокеанская беда. Ведь не только дядюшка Вилли может двумя ногами влезть в Аргентину и Чили – заокеанские толстосумы, чья система сродни французской, с тем же успехом могут влезть во Францию – и вот тогда мы обнаружим, что линия фронта проходит прямо у нас под боком.
– От российских рубежей до Франции весьма приличное расстояние, – хмыкнул канцлер Одинцов, – и даже сфера нашего влияния никак не соприкасается с французскими границами. Обеспокоены в таком случае должны быть, скорее, власти Британии и Германии, для которых Франция – это действительно буквально под боком. Но я понимаю причину вашей тревоги, и думаю, что этот вопрос потребуется вынести на всеобще обсуждение на конференции по окончательному урегулированию французского кризиса. По моему личному мнению, Францию следует вынудить согласиться на отказ от самостоятельной внешней политики, ибо таковая однажды уже поставила Европу на грань жестокой войны. На этом условии мы их и принимали: они сидят на попе смирно и не тявкают, а мы их защищаем. А оно вот как обернулось. Если же французским политикам такое требование покажется неприемлемым, то и их членство в Брестском альянсе станет недействительным. Вот вам Бог, а вот и германские гренадеры, ать-два. За все следует платить, и за авантюру месье Клемансо тоже. А вот если Франция станет нормальной монархией, то этот статус может быть пересмотрен в сторону полноценного членства со всеми правами и полномочиями.
– А еще следует потребовать от французских деятелей свободы монархической пропаганды, – добавила Ольга. – Чтобы сторонники монархии и традиционных ценностей могли высказывать свои взгляды, а полиция не смела затыкать им рот. И вообще следует ввести балльную систему, и на каждое французское прегрешение начислять штрафные баллы. Сто баллов набралось – и все, дело передается в канцелярию дядюшки Вилли. И уже он будет решать, прямо сейчас пускать свинью Марианну на мясо или немного погодить.
– Ольга! – с деланной укоризной воскликнул Одинцов. – Когда в отношении твоего брата цареубийство задумали британские политики, ничуть не более чистоплотные, чем французы, ты не была так жестока в их отношении.
– В той истории, – стиснув зубы, сказала Ольга, – главными интересантами и зачинщиками были не англичане, пребывавшие на подхвате, а мои дражайшие родственнички Владимировичи. Вот с ними я разобралась по полной программе – так что нет их больше нигде и никак, а дядю Берти только постращала. И это возымело свое действие. Будущая британская королева сейчас моя сердечная подруга, а сама эта страна – наш ситуативный союзник, причем обстановка такова, что союз этот очень и очень надолго. А Франция нам сейчас не настоящий союзник, а вынужденная обуза и источник проблем. Тамошние политиканы должны понять, что либо они исполняют то, что мы им говорим, либо все они кончат так же, как и месье Клемансо. Поди, не первый раз нам приходится принуждать французов делать то, что для их же пользы. Понятна тебе, Павел Павлович, такая диспозиция или нет?
– Диспозиция понятна, – кивнул тот, – и при такой постановке вопроса я с ней согласен. Франция должна демонстрировать нам свое ответственное поведение, а любую безответственность нам следует воспринимать как нарушение Брестских соглашений.
– То-то же, – кивнула императрица. – Значит, быть посему. Я телеграфирую дяде Вилли и дяде Берти, что настало время для еще одной конференции, на этот раз по французскому вопросу. А там поглядим.
27 января 1908 года, 17:15. Санкт-Петербург, Зимний Дворец, Малахитовая гостиная.
Военный переворот в Вене случился в тот момент, когда три дня назад эшелоны овеянного славой лейб-гвардейского корпуса в районе Радзивиллова пересекали бывшую австро-российскую границу. Участок до Львова был уже перешит на российскую колею, и составы мчали с ветерком. Поэтому известие о полном завершении всех европейских дел настигло князя-консорта уже на следующее утро в Барановичах, когда у штабного эшелона меняли паровоз – ординарец принес своему командиру императорскую телеграмму. В газеты эта информация попадет двумя-тремя днями позже, а пока о ней ведали только особо осведомленные люди.
История получилась до предела некрасивая. Солдаты восставшего первого боснийско-герцеговинского горнопехотного полка, взявшие штурмом Шенбруннский дворец, перекололи штыками всю правящую хунту, не исключая викария Вены епископа Готфрида Маршала. А что такого: дикие же люди, магометане – для них ничего не значит епископская сутана. Пусть этот мятежник против своего монарха скажет спасибо, что ему не отрезали голову… Был убит и принц Монтенуово, а так называемого «императора Карла» застрелили в спину при попытке бегства. Очевидно, кто-то, не менее влиятельный и могущественный, чем принц Монтенуово, но более умный и осторожный, а потому участвовавший в заговоре из вторых рядов, решил таким образом замести следы, расправившись с засветившимися подельниками чужими руками. Раз-два – и концы
