Действия же самого Мамая, которому с упадком и потерею волжских городов всегда и трагически не хватало денег, направлялись и подталкивались генуэзцами, осуществлявшими собственную политику с далеко идущими замыслами подчинения Владимирской Руси и тамошних государей своей торговой экспансии, как это уже удалось им совершить с Византией.
Ну, а в Литве в эту пору велись тяжкие споры, шла ожесточенная борьба за власть, и опять же перед лицом западной экспансии. Почему, в конце концов, и удалось католикам подчинить и крестить упрямую Литву, целое столетие сопротивлявшуюся всем притязаниям папской курии.
А Русь, та Русь, которая пришла на Куликово поле, была еще только возникавшим, только создающимся государством. По точному определению Л. Н. Гумилева, на Куликово поле вышли ратники разных русских княжеств, и только с Куликова поля возвращались домой граждане единого Русского государства.
Скажем так: в сложенной нашей историографией легенде очень мало исследованы реальные факты, события, даже по широко известным источникам. Затем — безмерно преувеличено военное значение битвы на Дону, и в той же мере преуменьшено, недооценено ее идеологическое значение.
Итак — Литва.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Необычайно бурный расцвет Литвы и столь же быстрый закат ее государственности требуют объяснений.
В литовском княжеском доме, как уже говорилось, не было выработано — и даже не стремились к тому! — твердого закона о престолонаследии. А это значит, что судьба страны отдавалась в руки таланта или бездарности очередного захватчика власти и законом земли признавалась не сдержанная ничем игра личных себялюбий. Понимали ли это гении — Гедимин с Ольгердом? Кажется, что не понимали и они! Понимали ли их дети, что государство, для продолженности в веках, нуждается в скрепах, в твердых и единообразных законах, в неотторжимом праве собственности и наследования собственности, наконец, в духовном объединении, в религии, сколь возможно, такожде единой? Нет, не понимали, не поняли! Равнодушные к вере, считали принятие той или иной религии чисто политическим и, в значительной мере, временным актом: и Витовт, и Ягайло были дважды крещены — по православному и по католическому обряду, сверх того, когда было надобно, взывали к древним языческим богам, не понимая каждый раз, что же они творят и что сотворяется в результате за их спиною.
Болезнью Литвы явилось и ее безоглядное расширение на восток за счет земель бывшей Киевской Руси. Слишком оказалось легким это подчинение! Не чаяли оттого и сопротивления духовного, по произволу намерив обратить в католичество православный народ. И вот, вместо того чтобы объединить верою два составляющих Великую Литву народа, безнадежно разъединили их! Вместо того чтобы при двух этносах — литовском и русском — создать один строй и одну веру, создали три этноса, три строя и две враждующие веры. Стоило ли с такою жадностью завоевывать все новые русские земли, чтобы подарить и их, и саму Литву стареющей Польше?
Мертвый Ольгерд проиграл мертвому Алексию, ибо первый строил себе прижизненную хоромину, и она начала разваливать сразу после его смерти, второй же заложил фундамент здания, продолженного в веках, и оно-то как раз и начало жить, расти и укрепляться после его смерти.
Странным образом мыслители нашего времени, которые пишут о том, что-де Литва XIV столетия обогнала Русь в развитии своем — невзирая на то, что плачевные последствия жадных завоеваний Гедиминовичей у них у всех на глазах! — странным образом также не видят, не понимают, что строить можно и нужно лишь то, что найдет твердое продолжение во времени и не исчезнет с жизнью создателя своего. Во всегдашнем и неисходном трагическом противоречии смертного человеческого "я", неизбежной гибели вот этой, бренной, данной на время плоти, этого сознания, воли, жажды действования, и бессмертия рода, бессмертия вечно меняющейся, но вечно повторяемой в поколениях жизни человеческого племени, этноса, нации, а в пределе — всего человечества, в вечном этом противоречии и в вечной борьбе тот, кто основывает свои усилия на "я", на личном и смертном, выигрывает лишь на краткий срок, отмеренный ему как смертному, много, ежели еще и его ближайшему потомку. Но затем, но после, и неизбежно, побеждает тот, кто работал на грядущее, чьи усилия были направлены не к самоутверждению, но к утверждению соборного начала, соборной духовной целостности. И опять — не самою ли яркою стезею подобного, жертвенного, за други своя, подвига оказалась стремительно краткая в земной жизни (всего полтора месяца от Нагорной проповеди до Голгофы) и властно продолженная в века, вот уже и два тысячелетия не угасающая стезя и подвиг Спасителя?
Ольгерд, впрочем, умел себя ограничить. Он не рассорил ни с Кейсту-том, ни с Любартом и тем сохранил в целости Литву… При своей жизни!
У великого Гедимина было семь сыновей. Утеснив одних, расправившись с другими, создав наконец тройственный союз из себя, Кейстута и Любарта, властно перемещая из волости в волость племянников, Наримонтовичей и Кориатовичей, Ольгерду удавалось, до времени и с чрезвычайным напряжением сил, удерживать в целости это огромное государство, в котором порядка было еще меньше, чем в Золотой Орде, и только растущая литовская энергия, растущая пассионарность до времени спасала Великую Литву от катастрофы. Но и те силы были уже на пределе. Волынь в споре с объединенными силами Венгрии и Польши была почти потеряна. Владимирская Русь, устояв в ратном споре с Ольгердом, готовилась сама перейти в наступление. Подчинить Новгород со Псковом литовской власти так и не удалось. Борьба с немецким орденом по-прежнему поглощала все силы Литвы, и по-прежнему у растущего юного государства не было союзников ни на Западе, ни на Востоке, ибо на предложенный москвичами союз с великим князем Дмитрием Ольгерд не пошел, не желая отступаться от притязаний на северские земли, Смоленск и Новгород со Псковом, а найти союзника на Западе также не мог, ибо немцы претендовали на овладение Жмудью, а Польша с Венгрией требовали себе Волыни и Галича. И сверх того, все трудней и трудней было противостоять совокупному натиску двух христианских церквей, почти уже крестивших население Вильны, православию и папскому католическому престолу. И при этом еще у Ольгерда было от двух его жен уже двенадцать потомков мужского пола, двенадцать князей, каждый из которых мог претендовать на вышнюю власть. И у Кейстута от Бируты было шестеро сыновей. А еще подрастали племянники и дети племянников… Так о чем же ты думал, Ольгерд, умирая?! Что оставлял за собой?
А думал Ольгерд, и тут мы вряд ли ошибемся, не о целости государства, не о праве наследования, не о религиозном объединении земли — думал он о том, как завладеть польским троном, на котором не осталось наследников мужеского пола. Ибо Казимир Великий не оставил сына, а наследовавший ему Людовик Венгерский также сыновей не имел и на сейме в 1374 году добился от польской шляхты обещания передать польский престол одной из своих трех дочерей, причем младшей из них, Ядвиге, будущей королеве польской, шел в ту пору всего лишь четвертый год!
И вот тут и пора подумать, почему Ягайло столь долго не был женат, чего ждал и на что рассчитывал его покойный отец, получивший, как помним, свой первый и главный удел, Витебск, в результате именно такого удачного династического брака с наследницею витебского княжеского стола?
Ну, а принятие католичества… Получая в 1318 году Витебск в приданое за первой женой, Ольгерд крестился, оставшись, однако, язычником. Он крестил всех своих сыновей, но православными стали из них лишь некоторые. Он крестился вторично на смертном одре, уступая Ульянин, и (как говорят некоторые) был все-таки затем сожжен по языческому обряду. Ольгерд был неверующий, и это погубило страну.
Так ли было на деле? Или идея Кревской унии и этой женитьбы явилась позднее, в умах польских панов? Мы не ведаем. Документов, грамот, изустных свидетельств современников у нас нет. И — все-таки очень возможно, очень и очень возможно, что первый очерк идеи, женив сына на наследнице польского престола, подчинить себе эту страну, с которой воевал еще великий Гедимин, подчинить, проглотить, присоединив к Литовскому великому государству, обративши врага в союзника и вассала, а там совокупными силами покончить с орденом, а может быть, и с Венгрией покончить, что первый очерк идеи такой родился именно в Ольгердовой голове. Хотя, повторим, никаких доказательств, никаких известий о конкретных действиях, в этом направлении Ольгердом предпринимаемых, у нас нет. Кроме, может быть, странно затянутого безбрачия Ягайлы. Его сверстник, Витовт, был уже второй раз женат к тому времени…
В языческой Литве, повторим, не было и не могло быть закона о престолонаследии. В переходную эпоху ломки старых и еще не ощущения новых обычаев последним доводом была реальная сила того, кто рвался к власти и мог ее досягнуть.
