Ах, если бы ещё раз поговорить с Лионой! Если бы её красота принадлежала к другой плоскости бытия — не к той, где живут красивой жизнью миллионеры, воспетые Скоттом Фитцджеральдом, — вот тогда мы бы поговорили. Если бы богатство не оставило отпечаток на лице Лионы, и она была бы задорной девчонкой, как Катя, или хозяйкой дома, как Света, — вот тогда мы бы стали друзьями. Как несостоявшийся биолог, я отлично понимал её рассказы про конъюгацию у инфузорий, и сам считал сей процесс одним из красивейших явлений в мире микроорганизмов, но дурацкая маска Лионы мешала мне показать, насколько её речи созвучны моей душе, и какого внимательного и понимающего собеседника теряет она, продолжая разговаривать со мною в нынешней манере. Всё бы ничего, если б не чёртово богатство. Меня едва ли не доводила до истерики мысль, что мы с Лионой находимся в шаге от полного взаимопонимания, и не будь богатства, я легко б разрушил последний барьер, ещё сохранявшийся между нами после разговора один на один в грузовике. Я бы пришёл к ней домой и спросил, что делать с Катей. Она смогла бы оставить злословие и стать собой. И увидеть меня таким, какой я есть. Но я не знал, где живёт Лиона, а ещё был мальчик-мажор Юра в золотой форме.
Рассчитывать оставалось лишь на себя. И то с оглядкой.
В голове крутилась песня столетней давности:
The lionessIs hunting usSo beautifulAnd dangerousHer embrace isMurderousBewa-a-are Of the lioness.[8]
Я шёл по коридору, освещённому зелёными лампами. В четверг всегда включают зелёное освещение; в пятницу зажгут голубое, а в субботу — синее. Мне навстречу шли разноцветные люди. Оранжевые ремонтники, белые врачи, голубая служба безопасности, серебряные стажёры, золотой истеблишмент — великие правители. Человеку эпохи постмодерна использование цветов для обозначения дней недели и профессий казалось вполне естественным.
Неестественными зато выглядели осенние листья, кружившие среди цветных людей и механизмов. Роботы-эллипсоиды, братья-близнецы Макса, беспрестанно чистили пол, но листья всё сыпались и сыпались. «Откуда, — спрашивал я, — откуда взялись они в надёжно изолированном от внешней среды Городе?», — «Осень», — отвечали мне расплывчато, и я видел, что души механистов, так старательно отгородившихся от будущего, тоже были тронуты магией века RRR, — магией, быть может, не слишком доброй, заставляющей людей меньше рассуждать и чаще жить непознанной стороною своих натур, — тою, которая едина с миром. Из-за листьев я порой начинал опасаться, что Город — это призрак, что здесь давным-давно нет ни единой живой души, и через мгновение потусторонний свет разноцветных ламп потухнет, и я останусь один в темноте, в ржавом железном подземелье, среди пахнущих Дождём листьев и праха Кати, Лионы, Анжелы Заниаровны.
А может быть, это Зона мстит за вторжение.
***
Когда я достиг двери Катиной квартиры, то и думать забыл о случае в кино.
Дверь покорно раскрылась, едва я коснулся кончиками пальцев сканера отпечатков. Катя сидела за компьютером и смотрела фильм.
— Пришёл к бляди? — спросила она, не оглянувшись.
— Это, — произнёс я, садясь на диван и без разрешения беря с компьютерного стола наполовину опорожнённый бокал с вином, — это уже зависит от тебя. Всецело зависит, я бы сказал.
— Отдай стакан!
— Не отдам, — я отпил глоток и изрёк:
— Вино способствует блядству.
Катя поставила фильм на паузу и закурила.
— Можешь отнять, если хочешь, — добавил я, не спуская глаз с её дрожащих рук.
— Я тебя ненавижу.
— Я давно это понял. Ненавидишь меня, но живёшь со мной, потому что так сказали чёрные кардиналы.
— Идиот! Что ты несёшь!
— Я не прав? Тогда скажи, почему ты меня терпишь? Такого ненавистного...
— Я сказала. В кино.
— Я не слышал. Повтори.
— Я никогда не повторяю.
Катя подошла к синтезатору и достала новый бокал вина.
— Я никогда не повторяю, — сказала она холодно. — И никогда не повторю. И завтра я попрошу, чтобы тебя убрали куда-нибудь к чёртовой матери, чтоб больше не видеть. Боже мой... Боже мой... И кого, главное, строит из себя! Странник! Надо ж было купиться на такую чушь!
«Странник, — подумал я, срываясь вслед за тоном Кати в личную, независимую от неё истерику, — странник, странник... Когда она услышала от меня это? Я не повторял это часто... но она запомнила. Откуда вообще, чёрт возьми, взялось это слово? Странник... Я мог называть себя так не иначе как в шутку, вычурная несусветица какая-то... Проклятые бабы, не чувствуют иронии! Как жабы! Жабы видят только то, что движется, а бабы — только самую нелепицу!».
— Купилась! — восклицала Катя. — Я мечтаю только о том, чтобы идти вечно! Свинья! Ты мечтаешь только о том, чтоб вечно водку жрать! И свою ущербность на других вымещать!
— Заткнись! — крикнул я. — Ты взбесилась!
— Что? — Катя подошла почти вплотную к дивану и взглянула мне в лицо, прищурившись. — Обиделся на ущербного? Я угадала, значит?
Я рыгнул и сказал:
— Ты хитрая, вот что.
— Не-е-ет, — протянула Катя и показала на меня пальцем. — Это ты хитрый. Хитрый, подлый, самовлюблённый алкоголик.
— Значит, ты меня больше не любишь?
— Осёл! — крикнула Катя, ударила меня по щеке и расплакалась.
— Вот это, — сказал я, — и называется в русском языке одним словом. Когда вчера любили, а сегодня не любят. Да! Только одним словом это и называется!
Катя плакала.
— Знаешь, Катя, я уже не понимаю, что происходит. Пойдём-ка в душ, — я взял её под руку и повёл в ванную комнату, под холодную воду.
***
Тридцать минут спустя фильм на компьютере всё ещё стоял на остановленном кадре, Катя в розовом халате сидела, поджав ноги, на одной половине дивана и держала обеими руками кружку кофе, а я примостился на другой половине, на подлокотнике, и рассматривал застывшего в кубе монитора человека, протягивающего кому-то руку для пожатия. За спиной человека на стоп-кадре виднелись размытые очертание фантастического города, каким была Москва и всё другие мегаполисы Земли до того, как их покинули. В Городе никто не смотрел фильмы про конец света и Третью мировую войну, — действие всегда разворачивалось или в довоенном прошлом, или в таком будущем, какое настало б, не случись апокалипсис. Ради наступления такого будущего механисты убивали колдунов.
— Всё-таки, — решила Катя, — всё-таки ты замечательный.
— Кто бы спорил? Только не надо кидаться словами. Те слова, которые ты хотела мне сказать в кино...
— Ты опять начинаешь? — ядовитым тоном перебила Катя и дёрнула уголком губ. — Не советую. Девушкам оч-чень не нравится, когда их называют блядьми.
— Ты всё усложняешь, — говорила она. — Никогда не думала, что к словам можно относиться настолько серьёзно. К пьяным словам! Да ещё и невысказанным!..
— В моё время никто не разбирался, пьяный человек или трезвый. Даже наоборот — на суде опьянение преступника в момент преступления рассматривалось как отягчающее обстоятельство. Как тебе верить, если ты разбрасываешься такими словами? А что будет, когда ты выйдешь замуж? Ведь ты поклянёшься мужу в верности. И муж тебе поклянётся.
— Это формальность, — убеждённо сказала Катя. — Никто никому не обязан в этом идиотском мире. Никогда не выйду замуж!
— Это пустая формальность для тех, кто привык швырять дорогие слова кому попало.
— Но ты не кто попало.
— Нет, Катя, не делай вид, будто не понимаешь. Я именно кто попало. Я самый кто попало из всех, которые тебе когда-либо встречались. Ты обо мне ничего не знаешь. Ты и не можешь знать, потому что мы знакомы меньше двух недель. И я о тебе не знаю ничего. Ну ничегошеньки.
— Даже не представляю, как к этому отнестись, — проговорила Катя скорбно, — слишком похоже на снобизм. Если б я не убедилась, что ты действительно не такой, как те, кого ты тут разносишь, я бы, наверное, попросила заткнуться. Чёрт бы побрал твою философию!.. Всё философствуешь и философствуешь; сам не живёшь и другим не даёшь. А ведь живём только раз.
— Катя, — спросил я, — ты знаешь, что женщины это не низшие существа, а такие же люди, как мужчины?
— Женщины — выше мужчин! — заявила Катя.
— Вот! — я поднял палец. — А знаешь, откуда женщины это узнали? Не из фильмов. Не из журналов, и не из Интернета. Им об этом рассказала та самая философия, которая кажется тебе невыразимо скучной.
