— Кать, пойдём на работу.
Мне хотелось залипнуть, но я пересилил себя и сел на диван, положил Катину голову на колени, пригладил её волосы, сбившиеся на лицо.
— Кать, у тебя родители есть?
— Нет-ту, — выдавила Катя, — мы же после яд-дерной войны живём. После чёртового... чёртового конца света. Она одна меня понимала.
— А меня никто не понимает. Абсолютно.
— Принеси кофе, пжалста. О, дьявол, как же я напилась! Ты знаешь какой-нибудь... старинный метод выттрезвления? Рус-ский?
— Холодный душ. Но туда я тебя не пущу. Давай попьём кофе и пойдём на работу? Там что-то с промзоной связано. Тебе надо пройтись.
— Рус-ский. Ком-мунист! — Катя обхватила меня за шею и поцеловала, намочив мне лицо слезами.
— Когда протрезвеешь, пожалеешь, — я высвободился из объятий, проклиная себя за то, что даже и теперь не верил в Катину искренность.
— Никогда! Я тебя вечно любить буду.
— Вон Макс кофе несёт. А ты — не разбрасывайся словами. Мы же с тобой договорились.
— О-о-о-о... мне надо децл... развеяться... И вызвать Ихтиандра.
— Донести тебя?
***
Через час мы втроём с Валдаевым ехали на машине в промзону.
— Анатолий Иванович, что это за место? — спросил я водителя, а сам глядел через лобовое стекло грузовика на тёмные заброшенные коридоры, освещённые болотным светом фар. Сюда грузовик попал после долгого петляния по техническим туннелям нулевого уровня директории «С».
— Директория «А», — ответил Валдаев. — Необитаемая часть Города.
— Почему здесь не живут?
— Авария. Тут были лаборатории по разработке химического оружия. Произошла утечка, и «КС26» проник во все коммуникации: в квартиры, в вентиляцию, в цеха. И до сих пор не выветривается, такая это дрянь. Но лет через пятьдесят — обещают — тут можно будет жить.
— А директория «бэ»? — рискнул спросить я. — Тоже «КС26»?
— Там-то? А вот этого я тебе не скажу, — отрезал Валдаев. — За Семёнычем отправляться не намереваюсь.
— Директорию «бэ» прокляли, — не поворачиваясь, вставила Катя, обмякшая в большом сиденье между мною и Валдаевым. Глаза её были неподвижны, — она погрузилась в себя. Но зачем она это сказала? Долг службы?
— Да уж, скоты скотами, — подтвердил злой Валдаев, сжав «баранку». — Сколько там народу погибло! Хуже, чем здесь при аварии. Колдунов нельзя за порог пускать.
— А их пускали? — удивился я.
— Тяжёлые времена были, Город только зарождался, никакой помощью господа правители не брезговали. Да и не клевал их тогда жареный петух... — вздохнул Анатолий Иванович и выругался, не постеснявшись Кати.
— И что? — засомневался я, — колдуны взяли — и прокляли целую директорию? Не больше, не меньше?
— Прямо так. Прокляли — и всё там рушиться начало. А ты мне тут, парнишка, не втирай, что колдовство это хорошо, — Валдаев коснулся рамки стоявшей на приборной панели иконки Богоматери. — Я побольше тебя на свете живу, знаю, что хорошо, а что плохо. Безбожники хреновы! Без веры, без дома. Семёныч и предался искушению. Слаб душой был человек. А выглядел умным. Значит, далече может ум завести.
Я почувствовал невероятное отвращение к человеку, жалевшему друга не потому, что его арестовали, а потому, что тот «слаб душой был». Мне нравилось, что Катя молчала. И одновременно не нравилось.
Валдаев скривил губы, демонстративно повёл плечом в сторону от меня, прибавил скорости.
— Ты следующий, — предупредил он. — И о тебе-то я не пожалею. Колдун. Из ангара смылся потихоньку, пока там люди умирали. Мне про тебя всё сказали.
Что-то ты утром по-другому говорил, Анатолий Иванович. Помнится, даже шутки со мной шутил. Вот ты какой, господин Валдаев. Будем знать.
— Я про кого угодно могу сказать что угодно, — бросил я. — И вы мне поверите?
Валдаев не ответил. Ну и бог с ним...
***
Грузовик остановился, водитель дождался, пока откроются выросшие на пути через туннель массивные стальные ворота. После ворот туннель пошёл вниз, стены перестали отливать металлом, покрылись ржавчиной. Заблестела в свете фар вода; перед мордой грузовика по лужам бежала волна. Валдаев замедлил ход: повороты и развилки стали более частыми. После очередной такой развилки туннель резко сворачивал влево, и там открывался величественный вид промзоны.
Как и Город, промзона пряталась от недремлющих вражеских взоров под землёй, в необъятной искусственной каверне, воронкой сужавшейся книзу и напоминавшей по своему устройству песчаный карьер. По стенкам каверны ползла спиралевидная дорога, связывавшая различные уровни промзоны; на неё же выходило бессчётное множество туннелей и коридоров, уводивших в земные недра. Из одного такого туннеля выехали мы.
Высоко-высоко, под самыми сводами каверны, висели мощные прожекторы, освещавшие серые кубы бетонных конструкций на дне воронки, переплетения блестящих серебристых труб, подземную реку, зажатую в этом механическом хаосе, полоски дорог, колонны огромных карьерных самосвалов, ползавших вверх и вниз по спиралевидной дороге. Пока Валдаев, сквернословя, щёлкал тумблерами, один из подобных самосвалов, ослепляя фарами, проехал перед самым носом нашего остановившегося грузовика.
Валдаев включил рацию — та отозвалась шипением и далёкими голосами, искажёнными верещащими и бубнящими помехами.
— Канал «зет восемьдесят», говорит «семнадцать двадцать четыре». Я на пятом уровне. Куда дальше? — спросил Анатолий Иванович у рации.
— Канал «зет восемьдесят», — ответил из передатчика женский голос, — «семнадцать двадцать четыре», говорит центр. Вам нужен седьмой виток, второй поворот. Рекомендую воспользоваться обводным туннелем пятого витка. С вашей стороны образовалась пробка, вы не протолкнётесь.
— Спасибо. Конец связи, — Валдаев повернул ручку рации, убавив голос женщины-оператора, и тяжёлым взглядом посмотрел на второй медлительный самосвал, тащившийся вслед за первым и не дававший нам ехать по своим делам.
— Мы и так не протолкнёмся, — проворчал Валдаев.
Он сощурился. Наш грузовик рванулся вперёд, легко проскочил под необъятной аркой колёс самосвала, секунд за сорок достиг желаемого седьмого витка и, мастерски вписавшись в поворот, нырнул в туннель. От ускорения и резких манёвров захватило дух.
— Вот здорово! — восхитился я, на секунду забыв об отвращении к Анатолию Ивановичу.
В туннеле наш грузовик затормозил перед самым носом карьерного самосвала, зло светившего навстречу нам парными глазами четырёх белых фар.
— Приехали. Двадцать рублей за проезд, — неохотно пошутил Валдаев, открыв нажатием кнопки дверь с моей стороны. В кабину ворвался влажный подземный ветер, несвежий, тёплый, с запахом мазута, керосина, асфальта и ещё невесть какой химии. Воздух низко вибрировал от смазанного эхом гула двигателей вдалеке. Единственным источником света в туннеле были фары нашего грузовика и самосвала.
— Мы его чинить будем? — спросил я, благоговея перед скалящимся на нас радиатором железной громадины.
— Анатолий Иванович, — сказала Катя, поднимаясь с сиденья и не отвечая мне, — заедьте за нами через полчасика.
— Океюшки, Катя, — согласился Валдаев и уехал, едва мы успели выйти.
Передние колёса ожидавшего нас самосвала достигали метров пяти в высоту; от них шло неприятное гудение и веяло нагретым железом и машинным маслом. В кабину титанической машины вела лесенка; под ней на каменном полу копошились трое людей. В темноте на их заросших бородами лицах белела кожа вокруг глаз.
— Екатерина Иосифовна, — дохнул кто-то из них перегаром и носками, — как вы вовремя! Вот ведь говнище-то, выключаться не хочет, встало тут и стоит. Ну, мы перезапустили его, оно и пытается всё повернуть куда-то вправо. Заклинило его, мать-перемать.
— Ага, ага, — кивнула Катя, брезгливо помахав ладонью перед носом, — я сама разберусь. Можете погулять пока, ребята.
— Хорошо, господа стажёры, мы вам тогда мешать не будем. — Все трое заросших поспешно уползли, по-обезьяньи сутулясь и смердя.
— Ну и уроды, — Катя надула щёки, дунула на прядь волос, сползшую на лоб. — Никогда им не доверяла.
— Это морлоки, что ли?
— Какие морлоки? — заключённые. Отбывают наказание. А ещё здесь вкалывают колдуны с поверхности, которые хотят стать Гражданами Города. Кто хочет у нас жить, сначала должен отработать два года в промзоне. Из деревень, когда случается неурожай, приходят сюда работать за миску супа. Потом уходят, как посевной сезон настаёт.
