— Но ему это не удалось, — резко сказал Кассий. Он пнул камень и пронаблюдал за тем, как тот, подпрыгивая, катится вниз. — Я хочу остаться в Афинах.
— Боюсь, не получится, Гай Кассий. Ты поедешь со мной в Рим.
— Почему? — потребовал объяснения Кассий и весь напрягся.
— Потому, дорогой мой, что ты не любишь Цезаря. И Афины его не любят. Я думаю, разумнее держать вас друг от друга подальше. Нет, постой и послушай меня.
Кассий, уже собравшийся уходить, остановился и медленно повернулся. Думай, Кассий, думай! Ты можешь ненавидеть его, но правит пока еще он.
— Я намерен повысить в должности и тебя, и Брута, но не потому, что это моя прихоть, а потому, что оба вы могли бы стать уже преторами или консулами. И это однажды произойдет, — сказал Цезарь, пристально глядя в глаза Кассия. — Перестань возмущаться. И благодари богов, что я терпелив. Будь я Суллой, ты был бы мертв. Направь свою энергию в верное русло. Приноси пользу Риму. Я не имею значения, ты не имеешь значения. Значение имеет один только Рим.
— Поклянись головой твоего новорожденного сына, что ты не хочешь стать царем Рима.
— Клянусь, — ответил Цезарь. — Царем Рима? Да я лучше стану одним из сумасшедших отшельников, живущих в пещере близ Асфальтового болота! А теперь подумай, Кассий. Еще раз и объективно. Канал тут все же возможен.
IV
ЗАМЕСТИТЕЛЬ ДИКТАТОРА
Конец сентября — конец декабря 47 г. до P. X
1
Шестой легион и германская кавалерия были посланы из Пергама в Эфес, чтобы образовать ядро армии провинции Азия, поэтому, когда Цезарь ступил на землю Италии в день рождения Помпея Великого, с ним были только Децим Карфулен и центурия пехотинцев. А также Авл Гиртий, Гай Кассий, его помощник Гай Требатий и несколько других легатов и трибунов, желавших возобновить свою общественную карьеру. Карфулен с центурией охранял золото — этому грузу сопровождение было просто необходимо.
К большому сожалению, ветер погнал их вокруг «пятки» италийского «сапога» к Таренту. Если бы они пристали, как и планировали, к Брундизию, Цезарь мог бы легко увидеться с Марком Цицероном. А так пришлось приказать остальным следовать дальше по Аппиевой дороге, а самому в быстроходной двуколке ехать в Брундизий.
По счастливой случайности, не успели четыре мула пробежать несколько миль, как вдали показался паланкин, движущийся им навстречу. Цезарь радостно вскрикнул. Цицерон, это должен быть Цицерон! Кто еще может выбрать такое медленное средство передвижения по самой жаре в начале лета? Двуколка шла быстро, Цезарь соскочил на ходу, не дожидаясь, когда она остановится. Он подошел к паланкину и действительно увидел Цицерона, склонившегося над складным письменным столиком. Цицерон открыл в изумлении рот, громко вскрикнул и выбрался на дорогу.
— Цезарь!
— Пройдемся немного.
Два старых противника молча сделали несколько шагов по горячей дороге в намерении удалиться от посторонних ушей. Цезарь остановился, внимательно оглядел спутника. «Как он изменился! Не столько внешне (хотя и похудел, и стало больше морщин), сколько внутренне, что явственно видно по красивым умным карим глазам, делавшимся уже ревматическими. Вот еще один хотевший быть просто выдающимся консуляром, старейшим государственным деятелем, может быть, цензором, чье мнение непререкаемо для многих коллег. Но как и для меня, это уже невозможно. Слишком много воды утекло».
— Как ты? — спросил Цезарь и почувствовал комок в горле.
— Ужасно, — откровенно ответил Цицерон. — Я застрял в Брундизии на год. Теренция денег не присылала, Долабелла бросил Туллию, и бедняжка так разругалась с матерью, что прибежала ко мне. Она прихварывает и все еще любит Долабеллу, хотя я и не пойму почему.
— Поезжай в Рим, Марк. Фактически я очень хочу, чтобы ты вернулся в сенат. Мне нужна приличная оппозиция.
Цицерон возмутился.
— О, только не это! Все будут думать, что я тебе уступил.
Кровь бросилась в голову. Сжав губы, Цезарь сдержался.
— Не будем сейчас обсуждать это, Марк. Просто упакуй свои вещи и отвези Туллию туда, где климат поздоровее. Поживи на одной из своих красивых вилл. В Кампании, например. Напиши что-нибудь. Подумай. Наладь отношения с Теренцией.
— С Теренцией? С ней ничего не наладишь, — с горечью возразил Цицерон. — Поверишь ли, она грозится отдать на сторону все свои деньги, когда у нее есть и сын, и дочь!
— Собакам, кошкам или храму? — серьезно спросил Цезарь.
Цицерон быстро заговорил:
— Нет, в этом случае нужно иметь хоть какое-то сердце! Подозреваю, что ее выбор пал на людей, изучающих… э-э-э… «мудрость Востока» или что-то вроде этого. Тьфу!
— О боги! Она привержена культу Исиды?
— Теренция? Чтобы она позволила кнуту прикоснуться к ее спине? Никогда!
Они поговорили еще немного, так, о всяческих пустяках. Цезарь выложил Цицерону все, что знал об обоих Квинтах, удивляясь, что ни один из них пока еще не появился в Италии. Цицерон рассказал, что у Аттика и его жены Пилии все хорошо, их дочь очень быстро растет. Затем они коснулись ситуации в Риме, но Цицерон не хотел в нее слишком вдаваться.
— Какие неприятности у Долабеллы, кроме долгов? — наконец спросил Цезарь.
— Откуда мне знать? Я только слышал, что он связался с сыном Эзопа, очень дурно влияющим на него.
— Это сын трагического актера? Долабелла водится с низкосортной компанией?
— Эзоп, — с достоинством возразил Цицерон, — мой хороший друг. Дружки Долабеллы не низкого сорта, они просто плохие люди.
Цезарь сдался, возвратился к двуколке и продолжил путь в Рим.
Его кузен и хороший друг Луций Юлий Цезарь ожидал под Мизенами, на вилле Филиппа. Рим был уже в двух шагах. Будучи на семь лет старше Цезаря, Луций весьма походил на него и лицом, и сложением, и голубыми глазами. Только взгляд их был мягче, добрей.
— Ты знаешь, конечно, что Долабелла развил в этом году бурную деятельность? — спросил Луций, когда они удобно расположились для разговора. — Он ратует за списание всех долгов, но одна поразительно способная пара плебейских трибунов стойко ему противостоит.
— Знаю с тех пор, как выехал из Египта. Асиний Поллион и Луций Требеллий. Это мои люди.
— Очень хорошая пара! Каждый раз, рискуя жизнью, они не дают хода предложениям Долабеллы. Тот, используя тактику Публия Клодия, пытается запугать их. Организовал уличные банды, добавил к ним несколько бывших гладиаторов и стал терроризировать Форум. Но это не действует на Поллиона и Требеллия. Они продолжают налагать вето.
— А что Марк Антоний, мой заместитель? — спросил Цезарь.
— Антоний — дикарь, Гай. Ленивый, ненасытный, с дурными манерами, распущенный и много пьет.
— Я знаком с его нравами, Луций. Но я полагал, что, отрезвев на войне, он забудет о прежних привычках.
— Он не забудет о них никогда! — резко возразил Луций. — Как только в Риме начались беспорядки, ему сразу вздумалось, как он выразился, «проверить обстановку в Италии». Во время этой проверки его сопровождали паланкины с любовницами, повозки с вином, колесница, запряженная четырьмя львицами, а еще карлики, мимы, фокусники и танцоры. Плюс оркестр фракийских дудочников и барабанщиков. Ни дать ни взять Дионис!
— Дурак! Я ведь предупреждал его, — тихо проговорил Цезарь.
— Если ты и предупреждал, то он не обратил внимания. В марте пришла депеша из Капуи, что в легионах, стоящих там, начались волнения. Антоний со своим цирком поехал туда и торчит там уже полгода, ведет какие-то переговоры. А беспорядки в Риме тем временем невиданно разрослись. До такой степени, что Поллион и Требеллий послали Публия Суллу и Валерия Мессалу к тебе… ты их, кстати, не видел?
— Нет. Продолжай, Луций.
— Ситуация все ухудшалась, а потому два рыночных интервала назад сенат принял senatus consultum ultimum, приказав Антонию во всем разобраться. Отреагировал он не сразу, а когда отреагировал, то сделал это отвратительным способом. Четыре дня назад он привел из Капуи десятый легион прямо на Форум и приказал солдатам атаковать хулиганов. Гай, они с мечами накинулись на людей, вооруженных одними дубинками! Восемьсот человек были убиты. Долабелла немедленно прекратил свои демонстрации, но Антоний проигнорировал это. Он покинул Форум, заваленный трупами, и послал несколько подразделений десятого легиона выловить всех зачинщиков смуты. Кто их определял, я понятия не имею. Набралось пятьдесят человек, из них — двадцать римских граждан. Неграждан он порол, рубил головы, а граждан сбрасывал с Тарпейской скалы. Потом вернулся с десятым легионом в Капую.
Цезарь побелел, сжал кулаки.
— Я ничего об этом не слышал.
— Я уверен, что ты не слышал, хотя новость мгновенно разнеслась по стране. Но кто осмелится рассказать о таком Цезарю? Кто решится разгневать диктатора? Никто, разумеется, кроме меня.
