В комнату, где возле горящей свечи, склонив голову и сложив руки на коленях, сидел Ян Палечек, вошла с хлыстиком в руке, в шубке и сапожках, озябшая и розовая Здена из Подебрад. Два конюха, которым она строго-настрого приказала не говорить никому в доме, кто они и откуда приехали, тревожно отдыхали на неосвещенной сводчатой галерее, на том самом месте, где пани Кунгута когда-то увидела своего мертвого мужа.
Из тени выступила хрупкая фигура старенькой Кунгуты, которая сидела возле Яна на сундучке и дремала. Пани Кунгута широко раскрыла глаза. Но девушка, остановившись в гордой позе, заявила:
— Ян, мне надо с тобой поговорить. Пани Кунгута, — так вас зовут, мне говорил о вас Ян, — я попрошу на минутку нас оставить. Потом я все вам расскажу и принесу вам извинения за то, что обеспокоила вас в такое позднее время.
Ян подал Здене руку. Старушка покачала головой и ушла.
— Что ты наделала, детка! — заговорил первым Ян.
— Я приехала к тебе, Ян. Посоветоваться в самую тяжкую минуту моей жизни, Я спрашиваю тебя: из какого я рода? Из мелкопоместного! Кем были подебрадские? Мелкими помещиками. Значит, тем же, что ты. Только не имели твоей учености. Я буду твоей женой. И все устроится. Никуда я не поеду — ни в Саксонию, никуда. И поэтому я приехала к тебе, раз ты от меня скрылся. За мной будет погоня. Осадят замок. Мы будем защищаться. Отец в Хебе. Мать скоро сообразит, где я. Она догадывается, что я тебя люблю. Я взяла с собою двух конюхов; заставила их ехать. Мы останавливались на постоялых дворах и платили золотом. Что ты скажешь, Ян? Ян, ты счастлив? Молчишь! Ты не рад мне? Не хочешь меня, королевну? Любишь другую?
— Что ты наделала, детка!
— Ты учил меня так. Я делаю, как ты говорил. Так же Бржетислав увез Итку![150] А ведь он был чешский князь! А ты стоишь и раздумываешь! Сколько ты будешь думать? Я — дочь Иржика. Иржик долго не раздумывал, когда брал Прагу. Он сам рассказывал. Что ты смотришь на меня своими колдовскими глазами? Говори!
— Я провожу тебя в Прагу. Переночуешь здесь, в замке, а утром поедем домой. И пусть никто в стране не знает, что ты была у меня.
— Какой противный! Разве ты не рыцарь, как мой отец, мои деды? Еще в сто раз лучше…
— Садись к огню, Здена, и послушай…
Он снял с нее плащ, взял ее белую шапку. Она стала опять наивным ребенком, испуганной девочкой, которая начинает бояться того, что сделала.
— Ты же знаешь, Здена, чтό тебе суждено. Ты — дочь Иржи из Подебрад, а не простая девушка, Здена… Дочь Подебрада! И поэтому ты станешь женой курфюрста. Мне самому трудно было это понять. Я боролся со своими мыслями еще здесь, в этом замке. Здесь, в предгорьях. Здесь, на рубеже. Я сам родился во время битвы, в которой пал мой отец. Десятилетьями всюду вокруг тут горело, страна непрерывно кровоточила. Пока не пришел твой отец и не принес мир. И почетный мир, наш мир, чешский. Никто не навязал его нам. Мы сами его установили, сами поддерживаем его и укрепляем. Мир — все равно как Вавилонская башня. Его трудно построить, и при этом происходит смешение языков. Чтобы был мир и твой отец правил в покое всей страной, ты будешь женой герцога Веттинского, а никак не рыцаря Яна Палечка…
Ян опустился на колени перед плачущей девушкой, стал целовать ей руки, щеки, лоб… Потом встал, и они сидели рядом и молчали.
Вошла пани Кунгута, увидела их, охваченных немой печалью. Ей захотелось перекрестить их, но она не решилась. Ушла. А они сидели так до утра, держась за руки.
На рассвете Ян разбудил мать и попросил ее приготовить ему и королевне завтрак.
— Мы уезжаем!
Пани Кунгута поняла. Она встала, оделась и пошла отдать низкий поклон принцессе подебрадской.
— Ты была бы прекрасной и умной хозяйкой нашего замка, — сказала она. — Но бог судил иначе.
Через час Палечек с королевской дочерью и обоими конюхами уехали в Прагу.
На лице его была улыбка. Но улыбка страдания.
VII
Окончилось совещание князей в Хебе, король Иржи был доволен, укрепив свой трон договорами, а Здена примирилась со своей участью. Она не сердилась на Яна и, разлучаясь с ним, даже поцеловала его тайно, причем глаза ее были полны слез…
В чешских городах шел сильный ропот, особенно вокруг Тына, где магистр Рокицана с церковной кафедры порицал короля. Чашников волновало, что гуситская и подебрадская кровь уходит в Германию, и многие задавались вопросом, почему король так упорно держится мысли о двойном народе.
— Хочет быть королем двойного народа, — говорили гуситские проповедники, — а забывает, что обязан престолом воле и уважению единого! Католические паны, да и вообще паны только присоединялись. Просто из боязни вызвать гнев Праги и того народа, из которого Иржи вышел и на который он в конце концов будет опираться. А с другой стороны, они, как и папа Эней, в глубине души тайно надеялись, что Иржи — чашник только по виду и скоро покорится, станет верным сыном Рима. Но бог даст — этого не будет! Мы его слишком хорошо знаем. Разве он не возит с собой всюду — на совещания и в походы — подобойного капеллана, разве не принимает святое причастие не только в виде тела, но и в виде крови Христовой, разве не дошло прямо до резни, когда на празднестве тела Христова в Праге король принял участие в процессии чашников, а во время католической не вышел из дома?
Так рассуждали, но сомнения оставались в силе. Особенно после того, как из чужеземного источника дошло, что Иржи накануне коронования принес венгерским епископам тайную присягу. Относительно этой присяги, данной Подебрадом добровольно и заранее известной кардиналу Карваялу, а значит, и покойному папе, католики утверждали, что в ней король совершенно отчетливо, в форме, не допускающей никаких кривотолков, обещает папе повиноваться и отрекается от еретических заблуждений… Подобои, защищая короля, возражали, что он, видимо, обещал держаться правой веры и бороться с ересями. Но вера подобоев — не ересь, святая церковь признает их своими верными сынами и сама заключила с ними компактаты, от которых король не отступит ни на пядь. Да, король борется с ересями! Это известно из прошлого, да и теперь немало народа сидит за решеткой в Подебрадах и Потштайне. Но это на самом деле ереси! И то, что он преследует незаконную дочь магистра Рокицаны — Общину братьев[151], это может сердить Рокицану, но и Рокицана не имеет права действовать иначе, если хочет, чтоб его считали архиепископом пражским… Или он хочет согласиться с паном администратором Вацлавом из Крумлова, которого новый папа поспешил прислать в Прагу с расчетом, что ему будет оказан особенно пышный прием королем двойного, но, по мнению Пия, вскоре долженствующего стать единым чешского народа.
Католики знали, что ученый Иржиков друг, болонский доктор, а затем папский протонотариус Ян из Рабштейна обещал папе в Сиене, in camera caritatis, повиновение и что папские легаты в Вратиславе даже содействовали признанию Иржика королем со стороны той строптивой общины, которая с толстым епископом Йоштом из Рожмберка и разговаривать не хотела, и ликовали, когда в Краловом дворе суровой зимой 1460 года двенадцать трубачей торжественно затрубили в знак того, что Иржик, которому вратиславское посольство принесло в Праге присягу на верность, — теперь уже король всей области, принадлежавшей святовацлавской короне, и прочих земель и городов… Но походя задавались вопросы: какой ценой купили папские легаты — архиепископ критский Иероним и толедский Франциск — вратиславскую покорность?
Иржик был тогда в веселом настроении, он радовался и долго беседовал с Палечком, которого с некоторых пор стал называть братом. Может быть, он этим хотел выразить ту мысль, что между ним и Яном нет разницы и что он намерен относиться к нему как к родному брату. А возможно, и то, что словом «брат» он хотел обозначить Яна как человека вечного несогласия и беспокойной мысли, не принадлежащего по существу ни к одному из двух народов и потому имеющему, быть может, тайные связи с той Общиной, которую Иржик терпел на своей земле, в то же время сажая ее членов в тюрьму.
Ян Палечек отвечал ему тем же. Он стал называть Иржика: брат-король.
И действительно, в те дни, когда над Иржи ненадолго опять разведрилось, но уже собиралась новая буря, между королем и шутом установились братские отношения. Шут не ревновал к платным советникам и приживальщикам короля, к звездочету Гершику, немцу доктору Майеру[152], который с удовольствием сейчас же сделал бы своего щедрого хозяина немецким королем, чтоб он стал еще щедрей. Ян не сердился, видя, как королева Йоганка усиленно старается повлиять на образ мыслей мужа, и весело перебранивался с французом Антуаном Марини[153] де Грацианополи, много лет служившим королю Иржи и ездившим по его тайным поручениям в Венгрию, Польшу, Францию, к папе.
