Ян и Матей поглядели кверху, на мост. Там появились смутные очертания всадников и телег. Они еще не достигли одинокого креста близ реки на староместском берегу, но уже вытянулись внушительной вереницей. Впереди — какие-то тени в шишаках и со знаменами. За ними — темные фигуры рыцарей с обнаженными мечами, а потом на большом смирном коне силуэт тучного человека в шапке, прикрывающей только темя. Видны были его густые волосы, падающие на широкий воротник.
— Смотри: наш король! — сказал Ян.
За королем показались всадники, быстро подскакивающие в седлах по-чужеземному. А за ними — многочисленная толпа вооруженных, с копьями и щитами.
Потом стало видно только головы всадников и крупы коней. На головах у всадников крепко сидели шлемы. Над процессией блестели и щетинились копья.
Ехали вскачь. Вскоре все с топотом исчезло в сумраке, на спуске с моста, доходящем до Малого города.
— Ян! — вдруг крикнул Матей. — Ведь это проехала гуситская конница! Так же, точь-в-точь так же, как тогда в Усти, и у Домажлиц, и по всему свету, куда мы только ни ходили походом… И вот как сейчас сидел на коне своем наш король, так сидел на своем дудлебаке[157] отец Жижка!
— Ты прав, Матей… И если хочешь знать, это король едет с двумя немецкими князьями в кремль. Они будут с ним обедать и отдыхать после съезда, на котором он над ними опять одержал победу…
— Нет, нет, Ян! Это была наша конница, ты меня не разубедишь. Видел шлемы? А эти щиты и лес копий? Это красота, которой тебе не понять, ученая голова!
И Матей опять понурился.
IX
За несколько дней до рождества 1461 года король Иржи позвал рыцаря Палечка покататься верхом.
— Мы поедем с тобой к купратицким лесам!
Выехали вскоре после обеда. Город был весь в снегу, и сосульки на фасадах домов отекали подобно серебряным капельникам. За воротами, в поле, было полно сугробов, но дорога бежала, накатанная санями крестьян, привозивших в эти дни на рождественский базар птицу, яблоки и мороженые груши. Над белоснежными просторами летали вороны и садились на голые ветви деревьев, похожие на обрубки рук, воздетые к небесам. Стояла великая, священная тишина, какая бывает в чешской земле перед рождеством господним.
— Скоро праздник, — прошептал Ян.
У короля, ехавшего впереди, было розовое лицо, и на длинные русые волосы его сел иней. Он сдвинул бобровую шапку на затылок и ехал, не подымая воротника шубы. Сидел в седле вольно, но твердо. Вся его фигура говорила о том, что он погружен в глубокое раздумье.
Они въехали в лес. Здесь было не так много снега и чувствовался таинственный запах тления. Хвоя смягчала топот копыт. Перед маленьким купратицким замком на минуту остановились. Король объехал вокруг опутанного стеблями плюща каменного строения и стал у ворот, забранных крепким тесом. Несколько окон, подвальных и на втором этаже, было разбито.
— Брат Ян, очень хотел бы я знать, чтό когда-нибудь будут говорить обо мне. Этот король — Вацлав Четвертый, Люксембургский, который так охотно здесь бывал, — у него хоть характер веселый был; он любил шутку, забавы. С самого рожденья озорничал, — мне недавно магистр Жидек рассказывал. В Нюрнберге возле самой купели накакал, когда дорогие крестные родители поднесли его к ней для совершения святого таинства. Сын великого Карла! Когда отец велел его, двухлетнего, в Праге короновать, он таким же образом, говорят, набезобразничал у пражского алтаря. Тоже Жидек слышал… А другие передавали, что его пришлось в корчме у кремлевской лестницы из-под стола вытаскивать, чтобы сообщить, что он стал королем и императором, так как наверху, в кремле, отец его только что скончался. А его самого смерть застала за веселым пиром. С ним случился удар, когда он получил известие, что в Праге народ восстал и выбрасывает членов магистрата в окно[158], подымает их на копья… Это где-то вот здесь произошло, за этими окнами. Тогда они еще целые были…
Палечек молчал, ожидая, что король будет продолжать. Но Иржик пришпорил коня. Дорога была широкая. Он поманил Яна указательным пальцем, чтоб подъехал ближе к нему. И продолжал:
— Обо мне много говорят. Толкуют наверху, среди господ каноников, пишут против меня книги, толкуют и внизу, а Рокицана даже сердится. Пожалуй, станут говорить, что я любил ножи, стрелы, собак и лисиц, или рассказывать, что я каждый день прелюбодействовал и таскался по ярмаркам, чтобы похищать молодых женщин, либо что я совращал бекинь, которые за мной ходили, когда я лежал больной подагрой и разлитием желчи? Начнут писать, что я тело Христово своим охотничьим собакам кидал, а сам божьей кровью опивался? Я ведь знаю, мою жену обвиняли в любовных отношениях с покойным королем Ладиславом, а меня — в том, что я убил его. Но это уж, слава богу, прошлое. У меня бы сердце разорвалось…
Они выехали из леса и направились к городу. Вдали, за Святовитским храмом, небо было розовое. Там только что закатилось солнце. Король остановил коня и стал молча смотреть на город, который тогда так победоносно, так легко именно с этой, вышеградской стороны, взял и привел к покорности. Ну, а теперь, когда он — король, принадлежит ли этот город ему безраздельно, как принадлежал в то время, когда он был просто Иржи из Подебрад и Кунштата?
— Скажи, Ян, любят меня?
— Одни любят, другие боятся. Не придавай этому значения. Всем мил не будешь. Хуже, если бы тебя все жалели.
— А как по-твоему, Ян: те, кто меня любит, пошли бы за меня в бой? Потому что близится бой.
— Думаю, что они этого ждут!
— Но я не хочу опять губить народ, а предпочитаю искать путей к соглашению.
— Вот чего те, кто тебя любит, не хотят понять.
— Даже Рокицана не понимает…
— Там, где подает советы Жидек, Рокицана не может чувствовать себя спокойным!
— Не нападай на Жидека, брат Ян. Никому он не нужен, кривоносый папист из чашницкого гнезда, доктор венский, краковский, пражский и болонский. Над ним смеются магистры, горожане, кремлевская челядь. Я бы ему Библии не одолжил. Он хочет есть вместе со мной да я его не зову… Вот настоящий мой шут. А ты не шут вовсе. Не говори мне о Жидеке, когда я думаю о папе.
— С которым будет бой?
— Да, Ян, с которым близится бой…
— Значит, тебе не помогли ни венгерские епископы, ни присяги твои?
— Нет, Ян, не помогло ни то, ни другое.
— И доктор Майер ничего разумного не присоветовал?
— Ничего, Ян!
— А что же маленький, миленький императорчик Фридрих? Глаза опущены, бородка клинышком, длинные волосы за плечами аккуратно расчесаны, речи сладкие… Тоже ничем не помог, хоть ты ему помогал столько раз?
— Ничем, Ян!
— А Альбрехты и Вильгельмы, с чьей кровью ты смешал кровь своих деток. Они помогают? Боятся — ясно как божий день. Но помогают?
— Нет, Ян!
— А пан Зденек из Штернберка?
— Перестань, Ян!
— Поздравляю, государь. Ты победишь, только когда будешь совсем один!
— Я хочу кое-что тебе сказать, брат Ян. Помнишь страстную пятницу в этом году? Папа тогда опять анафему провозгласил. Проклял виклифовцев[159], притом всех без разбора, будь они епископы или короли с королевами… Под королем и королевой он подразумевал меня и пани Йоганку.
— И что-нибудь стряслось с тобой? — улыбнулся Ян.
— Ничего, Ян!
— Будь спокоен, государь. Это римский обычай — анафемствовать в великую пятницу. В день, когда умер спаситель, чтоб искупить грехи мира, папа проклинает. Но это не должно тебя огорчать. Хоть магистр Жидек и твердит, что власть над страной имеет король королей — святой отец.
— Я посылаю в Рим посольство, Ян!
— Я слышал об этом, брат-король.
— Туда поедет мой и папы друг — пан из Рабштейна. В состав войдет Костка[160]. И пражские магистры — Вацлав Коранда, Врбенский. Потом — рыцарь Марини…
Король замолчал, ожидая, что скажет Палечек.
Но Ян не отозвался. Кони начали проявлять нетерпение. Они стояли на морозе, дрожа всем телом. Королевский конь грыз удила и сердито вскидывал голову. Но король не обращал на него внимания и не замечал, что на город и поле спустилась ночь. Над Вышеградом запылала большая звезда, вокруг нее замерцали другие, поменьше. Король понимал в звездах. Он засмотрелся на них и вспомнил Гершика, который так настойчиво советует отправить послов в Рим именно теперь, в эти дни, при данном сочетании созвездий.
— Состав посольства, по-моему, хороший, — снова заговорил Иржи. — Но я бы хотел видеть в свите тебя. Ты поедешь как один из рыцарей и будешь смотреть на людей, на то, что будет делаться. Откроешь уши и будешь слушать — слова и вздохи. А потом расскажешь мне, что видел и слышал…
— Если такова твоя воля, государь, я готов.
— Спасибо, брат Ян. Но перед тем, еще здесь, дома, ты будешь присутствовать на совещаниях с посольством, чтобы тебе было хорошо известно, на что оно имеет право и чего должно избегать.
